Бандиты Элмор Леонард Бывшая монахиня, бывший полицейский и бывший заключенный узнают о нескольких миллионах долларов, готовых уплыть в Никарагуа, и решают ни в коем случае этого не допустить. За деньгами охотятся многие, в том числе ЦРУ. Но Люси, Джек и Рой придумывают потрясающий план. Мотивы их различны, но очевидно одно: вместе они составляют отличную банду. Элмор Леонард БАНДИТЫ Посвящается Джоан, Джейн, Питеру и Джулии, Кристоферу, Биллу и Кэти, Джоан, Бет и Боби, Шэннон, Меган, Тиму, Апекс и Джоан 1 Всякий раз, когда приходил вызов из больницы для прокаженных и надо было ехать за телом, Джек Делани непременно заболевал — гриппом или чем-нибудь вроде этого. Его босс, Лео Муллен, решил наконец его пристыдить: — Видишь, что получается. Стоит позвонить кому-нибудь из сестер, как ты тут же начинаешь ныть: «Ой, не знаю, что со мной такое, я так фигово себя чувствую». — Фигово? — переспросил Джек. — Да я отродясь так не говорю — «фигово». Когда это было? В смысле — когда они звонили? Погоди-ка, погоди. Сколько раз они вообще звонили за то время, что я тут работаю? Раза два? Лео на миг даже забыл о покойнике, лежавшем перед ним на столе. — Тебе сказать точно? Это уже четвертый случай за три года. — Поверх рубашки с галстуком Лео нацепил клеенчатый фартук, руки по локоть в резиновых перчатках — словно собирался перемыть гору посуды. Джек Делани стоял в дверном проеме, на пороге сводчатой комнаты, метрах в двух от изголовья мраморного столика, где Лео препарировал труп. Столик был слегка наклонен в сторону раковины, чтобы лишняя жидкость быстрее стекала с него. Сам покойник — плешивый коротышка, зато по всему телу густая поросль волос. Ступни повернуты вовнутрь, к большому пальцу левой ноги привязана бирка. Лежит, бедолага. Джек всегда остерегался смотреть на покойника в упор. Сперва он мельком бросал на него взгляд издалека, от двери, проверяя, не ждет ли его на столе нечто ужасное — жертва несчастного случая, кошмар, который навеки отпечатается в мозгу. Этот, кажется, ничего… Джек пригляделся и поспешно отвел глаза. Вот черт, этот уж точно побывал в аварии. И вовсе он не лысый, просто у него вся кожа содрана со лба и выше, почти до макушки — должно быть, его оскальпировало ветровое стекло. Джек машинально провел рукой по собственным волосам и тут же убрал руку, а то Лео непременно напомнит, что ему пора к парикмахеру. Теперь Джек смотрел прямо на Лео, на его руки, впрыскивающие дезинфицирующий раствор во все отверстия трупа: в ноздри, в уши, в рот, в каждую темную дыру. — Все три раза, когда они звонили, у тебя тут же какая-нибудь хвороба разыгрывалась, — продолжал Лео. — Раз — и спекся. Вот о чем я говорю. Так ведь дело обстоит? — Я раньше бывал в Карвиле, — заметил Джек, — когда на Ривесов работал. Мы туда ездили пару раз в год настраивать орган. Кто-нибудь из них перебирал клавиши, а я забирался на самый верх, к трубам, по шаткой такой лесенке, приводил их в порядок. У меня, знаешь ли, слух имеется. Посмотреть на Лео, так он тоже вроде как орган настраивает. Приподнял инструмент того парня на столе, впрыснул в него дезинфектант. Небось при жизни покойник гордился своим орудием. Ростом невелик, но эта штука что надо. — Разве я сегодня говорил, что плохо себя чувствую? — поинтересовался Джек. — Пока не говорил. Не успел, — фыркнул Лео. — Они только что звонили. — Взявшись за шланг, тянувшийся к раковине, Лео включил воду и попросил помощника: — Подержи, пожалуйста. — Не имею права, — возразил Джек. — У меня нет лицензии. — Я никому не скажу. Давай, поливай стол. Отсюда, от самого надреза, чтоб стекало. Джек подошел и перехватил шланг, по-прежнему стараясь не глядеть на тело. — Сам понимаешь: трогать мертвяка, который загнулся от проказы, — удовольствие ниже среднего. — От болезни Хансена, — поправил его Лео. — От нее самой не умирают, умирают от сопутствующих инфекций. — Насколько я помню, — продолжал Джек, — в прошлый раз ты вызывал специальную службу, чтобы они доставили тело из Карвиля. — У меня было три покойника на руках, два уже лежали на столе, а ты заявил, что фигово себя чувствуешь. — Да брось ты, Лео! Можно подумать, тебе охота трогать покойника с проказой. В беседе со своим боссом Джек Делани выражений не подбирал, поскольку давно дружил с ним, к тому же Лео женился на сестре Джека, Риджине, и мать Джека жила с дочерью и зятем по четыре, а то и пять месяцев в году, когда они выезжали на летний сезон за озеро, в Бей-Сент-Луис, штат Миссисипи. Лео, последнему представителю династии Мулленов, внуку основателя погребальной конторы «Муллен и сыновья», исполнилось пятьдесят; когда-то он работал на отца и дядю, теперь был сам себе хозяин, и на нем этому роду суждено было оборваться. Через десять лет Лео намеревался продать дело, поселиться в Бей-Сент-Луисе, ловить крабов сеткой и читать на досуге исторические романы; пока что он честно и преданно исполнял свой долг, пожимал руки родным усопшего, для католиков заказывал чтение розария, и пока скорбящие не разойдутся, никогда не отлучался на минутку в свою комнату, чтобы глотнуть капельку виски. Бармены принимали Лео за дядюшку Джека. Как-то раз (они тогда сидели в «Мандине») Джек сказал ему: — Тебе не следовало работать в похоронной конторе. А Лео ответил: — Чья бы корова мычала. Джек Делани сам не заметил, как ему стукнуло сорок. Выглядел он намного моложе. Мать звала его своим солнечным мальчиком, своим красавцем. Она старалась не вспоминать, что ее солнечный мальчик провел три года в «Анголе» — исправительном лагере штата Луизиана, работал на хлопковых полях и расчищал заросли. Джек уверял, что если им удавалось вырубить весь кустарник, им завозили новый из Миссисипи. На ночном столике мать хранила несколько фотографий Джека, в том числе вырезки из газет, где он позировал в рекламе дома моды «Мезон Бланш». Рядом стояла одна-единственная фотография Риджины — на выпускном балу, когда та закончила колледж доминиканских монахинь. Девушкам нравились взъерошенные волосы Джека, его мальчишеская фигура, легкая улыбочка. Услыхав, что он работал моделью, рекламировал спортивную одежду, девушки верещали: «Вот это да!», а если он так, между прочим, вставлял, что побывал в тюряге, они вздыхали: «Ах, боже мой», и морщили носики от любопытства, пытаясь угадать, что этот пройдоха мог сделать такого, за что угодил в тюрьму. На это Джек отвечал: если все рассказывать — выйдет чересчур длинно, а попросту говоря, он был вором, специалистом по драгоценностям. Девушки жадно слушали, и он подбрасывал им две-три истории пострашнее, поинтереснее. Он-то знал, что некоторые девушки прямо-таки сдвинулись на парнях, отсидевших свой срок, — при условии, конечно, что и наружность у них ничего. Пока Джек парился в лагере общего режима, Лео здорово помогал ему. Это Лео поговорил с нужными людьми, объяснил, что зять его — парень еще незрелый, вроде подростка. Считает себя красавчиком, думает, будто каждая девушка западает на него. Лео сказал им, что Джек — парень умный, но мать не сумела как следует держать его в руках, а отец, работавший в Гондурасе на «Юнайтед фрут», умер там, когда Джек перешел в девятый класс иезуитского колледжа. Джек всегда был заводным парнем, малость неуправляемым, вечно что-нибудь выдумывал: наловит, скажем, змей, да и напустит в клубный бассейн — конечно, не ядовитых, а так, попугать. Лео обещал предоставить Джеку Делани работу, которая заставит его ежедневно соприкасаться с реалиями человеческой жизни и поможет ему исправиться. Так и получилось, что Джек отсидел в государственном исправительном заведении тридцать пять месяцев, то есть без месяца три года из положенных ему по статье от пяти до двадцати пяти лет. Работа в конторе «Муллен и сыновья» входила в условия досрочного освобождения. Возиться с трупами Джеку нравилось ничуть не больше, чем собирать хлопок в «Анголе», и тем не менее он уже третий год жил на втором этаже погребальной конторы, в комнате по соседству с бальзамировочной, водил катафалк, свозил в контору трупы из больниц и моргов, открывал дверь посетителям, украшал флажками машины для пышной процессии. Когда Лео нанимал его, Джек спросил: — А стоит ли? Лео ответил: — Я знаю одно: по крайней мере, выпивать мы теперь будем вместе. Теперь Лео сказал: — Выходит, прошло шесть или семь лет, с тех пор как ты последний раз был в Карвиле, когда работал на братьев Ривесов? — Пожалуй, больше, — ответил Джек. — Насчет проказы — в смысле, болезни Хансена — точно не известно, откуда она берется. Я читал, можно подцепить ее от броненосца. Так что не трогай их голыми руками. Джек промолчал. — Больнице уже без малого сто лет, и за все это время ни одна монахиня там не заболела. И в «Чарити» тоже никто никогда не заражался. Ты знаком с сестрой Терезой Викторией? Джек снова промолчал. Он не мог выдавить из себя ни слова: глянув наконец на лицо человека, лежавшего на столе, он разглядел под ранами и ссадинами знакомые черты, он узнал этого парня даже без черной кудрявой челки, прежде лихо падавшей ему на лоб. — Это же Бадди Джаннет, верно? — с трудом выдавил он из себя. Он был удивлен, но как-то тихо удивлен, скорее, подавлен этим открытием. — Господи Иисусе, это же Бадди Джаннет! Лео потянулся к свидетельству о смерти, лежащему на стойке возле машины для бальзамирования. — Дени Александр Джаннет, — прочел он, — родился в Орлеане, двадцать третьего апреля тысяча девятьсот тридцать седьмого года. — Это Бадди. Господи, поверить в это не могу, — покачал головой Джек. Лео уже подключил Бадди к машине для бальзамирования, тонкие пластиковые трубки зазмеились по обнаженному телу Бадди к сонной артерии на правой стороне его шеи, аппарат заработал, закачивая в его сосуды розовую жидкость под названием «пермагло». — Почему не можешь поверить? — Он был такой аккуратный, такой осмотрительный. Лео перехватил шланг, начал тонкой, нежной струйкой поливать плечи и грудь Бадди. — Где ты познакомился с ним — в тюрьме? — Нет, раньше, — ответил Джек и смолк. Лео дожидался ответа, поливая Бадди водой, обмывая его. — Мы часто встречались в городе. Бывало, в субботу вечерком столкнемся в баре «У Рузвельта», выпьем вместе… — Выходит, вы были приятелями? — Теперь Лео намыливал Бадди, расправлял руками его плоть, чтобы «пермагло» проникло в периферийные сосуды и придало коже усопшего естественный, чуть розоватый оттенок. — Встретимся — вроде как приятели, — задумчиво произнес Джек, — а не видимся — так и забыли друг про друга. — Что-то ты не говорил о нем. — Давно все это было. — Что — было? — Как мы познакомились. — Джек уже не боялся смотреть на Бадди, на его травмы. Голова вся ободрана, похоже на сильный загар. — В аварию попал, да? — Свалился с шоссе в канал. Нынче утром, — ответил Лео, вновь глянув на свидетельство о смерти. — Похоже, твой приятель был женат. Жил в Кеннере. — В самом деле? — Только в машине с ним была не жена. Молодая дама, — добавил Лео. — Что бы ты почувствовал, окажись ты на месте его жены? — Такое случается, — развел руками Джек. — Даже с очень осмотрительными людьми? — Может, я ошибаюсь, — признал Джек. — Может, не такой уж он был и осмотрительный. Или был осмотрительный, а потом вот взял да и вылетел через ветровое стекло. Я ведь ничего о нем не знаю, как он жил. — Да, это вопрос сложный. — Лео возился с регулятором давления на бальзамировочной машине. Джек понимал, что ему пора уходить, но не мог оторвать взгляд от тела Бадди. — А что случилось с пассажиркой? — С той молодой леди, которая не была его женой? То же самое, что и с твоим приятелем, — сообщил Лео. — Причина смерти — множественные травмы. Копам следовало бы проводить вскрытие, когда они получают такие подарочки, а они только взяли кровь на алкоголь. Девица лежит в Лейквью. Знаешь, где это? Новенькое такое здание. Они сотни две похорон в год проводят по меньшей мере. Миссис Джаннет попросила, чтобы твоего приятеля отвезли к нам. Но ты с ней вроде не знаком? — Нет, не знаком. Даже не знал, что он женат. — А подружку его встречал? — Девушку, которая разбилась вместе с ним? К чему ты клонишь, Лео? — Ты же многих девушек знаешь. Вот я и подумал: может, ты знаком и с той, которую он посадил к себе в машину. — Нет, ты к чему клонишь? — Мы говорим про девушек, Джек. Где их нынче можно подцепить? — Теперь Лео понадобилось что-то на полочке над бальзамировочной машиной. — Кажется, бар «Байю» на Портшартрен — неплохое место. — Вполне. Лео обернулся к своему клиенту, держа в руках троакар — медную хромированную трубку с рукояткой и острым, как нож, наконечником. — Ты же был там пару дней назад, верно? — Оставь в покое троакар, Лео! Давай сперва во всем разберемся. Когда это было? — На этой неделе ты отдежурил три ночи — стало быть, в понедельник. Часов примерно в шесть. Джек кивнул, не совсем понимая, в чем он должен признаться, а тем более покаяться. На совести у него ничего такого не было. — И с кем же я был? — Сам знаешь, с кем ты был, — отрезал Лео. В рукоятку троакара он заправил конец пластиковой трубки, подключенной к аппарату для отсоса лишней жидкости, и оставил другой конец трубки свободно свисать с края раковины. — И не пытайся юлить: ты был с ней. Эту девицу за милю можно узнать по рыжим волосам. — Ну да, я был с Хелен. — Признаешься? — А кто тебе сказал? — Какая разница, кто сказал, если так оно и было? — Лео, ты же не просто спрашиваешь, с кем я был, ты меня вроде в чем-то уличить хочешь. — Если ты так это воспринимаешь… — Да в чем я провинился? Я прошел реабилитацию, я больше ни перед кем не должен отчитываться и подобных наездов терпеть не стану, ясно тебе? Скажи прямо, что я сделал не так? — Понятия не имею. Ты водил ее наверх, в номера? — Я встретился с ней случайно. Много лет ее не видел. Ты сам знаешь, как давно я ее не видел. — С тех пор, как попал в тюрьму. — Мы выпили, и все тут. — И ты не почувствовал зуд? — Какой еще зуд? — Тебе не приспичило повести ее в номера? — Лео, мужчине стоит только взглянуть на такую девчонку, как Хелен, и он сразу почувствует зуд. Так уж устроил нас Бог. — Джек исподтишка следил, как Лео направляется к Бадди с троакаром наготове. — Похоже, ты боишься, как бы я опять во что-то не влип. Или что я сорвусь с катушек только потому, что этот парень был моим приятелем много лет назад? — Тогда же, когда и Хелен. — Ну и что? Они даже не были знакомы друг с другом. Этот бедолага слетел с шоссе, в машине с ним сидела какая-то девушка — может, друг семьи или сестра его жены, почем ты знаешь. А ты уже вообразил невесть что, будто я в чем-то замешан, потому что он замешан, но ты ведь ничего о нем не знаешь. И пусть даже та девица в машине была его подружкой, мне-то что до этого? — Я за тебя беспокоюсь, — проворчал Лео. — С какой стати? — Не знаю. Все дело в твоем характере. Тенденция у тебя такая. Я за тебя беспокоюсь. — Мы с тобой разные люди, Лео. — Это точно. — Тебе эта работа по душе, мне — нет. Ты можешь сколько угодно валяться в гамаке на берегу, читать книжки, принюхиваться, что там Риджина готовит на обед… — А что тебе нравится, Джек? Джек не ответил. Он не мог оторвать глаз от троакара, похожего на копье, зависшее в нескольких сантиметрах над животом Бадди, над его беззащитным пупком. — Вот видишь? — сказал Лео. — Ты ведь не назовешь с ходу какие-нибудь приятные вещи, которые нравятся всем. Нет, ты будешь ломать себе голову, пока не выдумаешь что-нибудь извращенное. — Да я вовсе ни о чем сейчас не думал. Ты уж извини, Лео, но твоя работа состарит тебя раньше времени. Ты всегда такой важный. Даже пошутить тебе нельзя. — Он с облегчением увидел, что Лео уже не так решительно сжимает троакар. — Ты прав, — признал Лео. — Я поспешил с выводами. Мне сказали, что тебя видели с этой рыжей шлюхой, я и решил, что все начинается сначала — отели, коктейли, безделье. — Я просто предложил ей выпить. — С какой стати? После того, что она с тобой сделала, ты должен был пройти мимо, не поздоровавшись. — Она ничего плохого мне не сделала, Лео. Все сделал я сам. Разум предлагает поступки воле, верно? А воля решает, делать нам это или нет. Так нас учили в школе. В смысле — некого винить, если ты в дерьме. — Ты учти, как только ты начнешь снова гоняться за подобными развлечениями, тебя ждет одно из двух: либо тюрьма — про нее ты и так все знаешь, — либо вот этот стол. — Лео подтвердил свои слова взмахом руки. — Кончишь как и твой приятель. — Завтра я съезжу в Карвиль. — Будь так любезен, — откликнулся Лео. Склонившись над Бадди, он коснулся острым кончиком троакара его живота, облюбовав мягкое местечко в паре сантиметров повыше пупка. — Погоди! — взмолился Джек. — В котором часу надо ехать? — Лео уже надавил на троакар, протыкая плоть. — Да погоди же, Лео, прошу тебя! Вот черт! — И он выскочил за дверь. 2 Бармен в «Мандине», молодой парень по имени Марио — Джек его хорошо знал, — принялся расспрашивать: — Эту штуку прямо так и втыкаешь в человека, словно ножом его закалываешь? — Ну а как же иначе? — И всего-всего так надо истыкать? — Нет, троакар вставляется в одно место и там остается. Ты его только наклоняешь, меняешь угол. Твоя задача — кишки провентилировать. Если наткнешься на печень, а она твердая, не поддается, значит, чувак был выпивоха, цирроз печени нажил. — Господи Иисусе, я бы никогда не сумел проделать такое. — Ко всему привыкаешь. — Еще мартини? — Да, и три оливки. Потом переключусь на что-нибудь еще. — Нет, я бы ни за что. — Те бальзамировщики, которые работают на себя, а не на контору, — знаешь, разъездные, вроде коммивояжеров, — берут сотню за каждого. Что скажешь? Ты бы мог заработать штук тридцать-сорок в год. — Только не я. — И Марио отошел в сторонку. В просто обставленном кафе с высоким потолком в субботу народу почти не было. Туристы так далеко по Кэнэл-стрит не забирались. Зато Джеку с Лео удобно — всего квартал от конторы «Муллен и сыновья». После похорон они заявлялись сюда прямо в темных костюмах с жемчужно-серыми галстуками, усаживались за стол, неторопливо заводили разговор, как-то даже церемонясь друг с другом, пока, — о, какое облегчение, какое счастье! — пока не прибывали первые стаканы ледяной водки с мартини. С оливками для Джека, с лимонной цедрой для Лео. У Лео начинали блестеть глаза, он подзывал официанта, негра с окладистой бородой, который еще снимался в том кино — «Милая малышка» — и называл их похоронщиками. Лео говорил ему: «Будь так добр, Генри, повтори, если ты не против. Мы-то уж точно не против, Генри». А потом они ели устриц и суп из артишоков. Марио вернулся к бару с мартини, поставив коктейль на салфетку перед Джеком. — Нет, не понимаю, как ты можешь заниматься этим всю жизнь. Тоже мне работа — с мертвяками возиться. Джек отхлебнул глоток и хотел сказать что-то вроде: по крайней мере, покойники ни на что не жалуются и лишних трудностей не создают, однако, подумав, ответил: — Не знаю. Сам не знаю. Отхлебнул еще глоток, сунул в рот оливку, пожевал, запил очередным глотком. Вот так-то оно лучше. — Говорят, вы женщин в гроб без трусиков кладете, а? — Кто тебе сказал? — Не помню, слыхал где-то. — Мы одеваем их с головы до пят, вплоть до носков. Обувь по желанию родственников, а все остальное — обязательно. Марио принял у Джека пустой стакан и сменил подставку под коктейль. — А вам попадаются роскошные девчонки, я имею в виду фигуристые — ну, ты понимаешь, — с ними вы все то же самое проделываете? — Это тебе больше пришлось бы по вкусу, а? — Не, я все равно не стал бы этим заниматься. — Знаешь, что в нашем ремесле самое скверное? Привозят очередной труп, смотришь на него и видишь — господи боже мой, да это же мой приятель! — Тут-то тебя и пробирает, верно? Когда видишь знакомого. — Даже если давно с ним не встречался. Вот как сегодня. Когда я увидел этого парня на столе, глазам своим не поверил. Лежит мертвый, а сам на восемь лет старше, чем когда я видел его в последний раз. Понимаешь? Он словно другим человеком за это время стал. Смотрю на него — его звать Бадди Джаннет — вроде я его знаю, а вроде и нет. Не знаю, где он бывал, что делал. — От чего он помер? — Понимаешь, он не просто мой старый друг. Когда я встретился с этим парнем, в первый раз поговорил с ним, это всю мою гребаную жизнь перевернуло. — Он что, типа священника? — Нет, он взломщик. Гостиничный вор. — Вот это да! — Ты ж знаешь — я сидел. — Ты как-то говорил. Три года, верно? — Ну вот, когда я встретил того парня… или нет, погоди, начнем с начала. После школы я работал на «Мезон Бланш», мужской моделью, они публиковали мои фотографии для рекламы. Говорили, у меня идеальный сороковой размер, все пропорции, и зубы отличные, волосы тоже. Но я это бросил, это было такое дерьмо — стоять, позировать, а они юпитерами светят. Так вот, когда я его встретил… — Этого парня? — Ну да, восемь лет назад. Мне было тридцать два, я работал на братьев Ривесов, получал пару сотен в неделю — и вся любовь. — Они тоже сюда заходят, Эмиль с братом. — Знаю. Они мне дядьями приходятся. Ну вот, в ту ночь я зашел к Феликсу на Ибервилле, пивка выпил, устрицами закусил, выхожу и наталкиваюсь на ту бабу. Она спрашивает, снимался ли я в рекламе. Я говорю: «Да, для „Мезон Бланш“, если знаете это место». По ее разговору слышу, что она не из наших мест. Баба говорит — она приехала из Нью-Йорка делать снимки для каталога голландской спортивной одежды. У них еще обязательно тюльпан на рубашке. Она дает мне тысячу баксов за четыре дня съемок. Штуку гарантировано, а может, еще и сверхурочные. И она рассматривает меня, трогает волосы, и я понимаю, что ей надо от меня еще кое-что кроме съемок. — А собой-то ничего? — Ничего, стильная такая, в тонированных очках, а кожа белая-белая. Ей было года сорок два — сорок три. — Это не страшно. — Звали ее Бетти Барр, менеджер по рекламе. Все модели, и фотограф, и его помощники звали ее «Беттибар» — в одно слово, как имя. Меня это почему-то раздражало, и я вообще никак к ней не обращался. С утра начались съемки, по всему городу — на Джексон-сквер, само собой, в парке Одубон, у маяка на канале, в доках у Лафитт, а там все ловцы креветок сбежались посмотреть на нас. Таращатся, а мы перед ними выставляемся, точно счастливы до усрачки, напялив на себя эту одежку, все эти рубашки для регби, свитера, что там еще… Там был такой парень, Майкл, он со мной и словом не перемолвился, ему вроде до лампочки, как идиотски он выглядит и что эти рыбаки про него между собой говорят. Девчонок это тоже не беспокоило, им и было-то лет по шестнадцать-семнадцать. Ты бы налил мне еще. Водки. — Джек подтолкнул свой стакан бармену. Марио отошел за бутылкой, а Джек, прикрыв глаза, вспоминал, как вели себя девочки. Они без проблем входили в роль, принимали любую позу, если требовалось — каменное лицо, если надо — улыбочка или такое выражение, будто их что-то удивило. Джека просто поражали их заученные позы, их профессионализм — эти девочки были настоящими моделями, они растворялись в своей работе, забывали о себе, какие они на самом деле. Он их спрашивал: «Ты можешь себе представить, чтобы парень по доброй воле такое надел?», а они отвечали: «Конечно». Симпатичными они казались, только когда позировали, а вот Джек нравился им, когда не работал. Марио вернулся, налил Джеку водки, и тот продолжал рассказ: — Мы поехали на улицу Тулане, я надел эти чертовы штаны — зеленые такие, яркие-преяркие, а сверху розовую рубашку с тем самым тюльпаном, и как раз на углу Сент-Чарльз-авеню ребята из тюряги «Саут-Централ» копают траншею. Само собой, они такое зрелище не пропустят, давай орать, кто во что горазд. Я тогда починкой орга́нов занимался, ползал, что твой паук, по органным трубам, та еще работенка. Но не мог же я подойти к этим парням и сказать, что вообще-то я не меньше ихнего вкалываю. В общем, и без того скверно, а тут еще Беттибар идея осенила: взяла и напялила мне на голову соломенную шляпу, этак набекрень. Я ей говорю: «Пардон, конечно, но вы хоть раз видели, чтобы человек шляпу вот так набекрень носил?» А она мне: «Тебе идет». В воскресенье был последний день. Мы снимались на верхней палубе, нас возили взад-вперед по гавани, а матросы с этого корабля толпились вокруг и нас разглядывали. Смотрю, два парня пьют пиво «Дикси» прямо из бутылок — ну, таких, с длинным горлышком, — и чую: ждут меня неприятности. Точно, подходят они ко мне, а я должен лыбиться перед камерой, весь с ног до головы в белом костюмчике. Они начали этак чмокать и подсюсюкивать и допытываться, нравятся ли мне мальчики. И тут Беттибар подходит ко мне с кепочкой яхтсмена, а я думаю: «Вот дерьмо, теперь точно влип». Она уже было собралась нахлобучить кепку мне на голову, но я говорю ей: «Пардон», поворачиваюсь к этим придуркам с «Дикси» и предупреждаю их: «Скажете еще одно слово — полетите за борт». Беттибар застывает на месте, хмурится и говорит: «Так, на сегодня хватит. Складывайте вещи». И уводит нас всех на нижнюю палубу. — А те парни что? — Ничего. Суденышко идет в порт, мы сходим на берег. Вечером мы вместе идем в «Рузвельт», и в баре она спрашивает: «Это было в мою честь?» Типа, что я выставлялся перед ней. Я говорю: «Нет, это касается только меня и этих парней». «Ясно», говорит она. Допивает, что там у нее в стакане было, смотрит на меня и говорит: «Пойдем наверх?» — Ну и ну, — вставил Марио. — Мы пошли в ее номер. Номер «люкс». — Ага. — Она сама раздела меня. — Ну и ну. — И говорит: «Потрясающее тело». — Да ты что?! — Мне такого никто раньше не говорил. Я не знал, что ответить насчет ее фигуры. Без одежды она казалась как-то больше, все малость обвисло, а кожа у нее была такая белая, что она выглядела совсем голой, когда разделась, не то что наши девочки с их загаром и вроде как белыми «трусиками». Потом мы занялись делом, и прямо-таки чудно, как она стонала и вскрикивала, такая вся большая, и пахла мылом и пудрой. — Но тебе было с ней хорошо, да? — Потрясающе. А после, когда мы лежали рядом, я снова заговорил об этом. Марио усмехнулся. — О тех придурках. Почему я должен был разобраться с ними. Она попросила выключить свет. Тут я и говорю: «Ты не понимаешь, каково мне было». А она мне: «Джек, мне наплевать, каково тебе. Если ты терпеть не можешь, чтобы на тебя смотрели, нечего тогда сниматься». Я хотел было объяснить ей: раз эти ребята обнаглели, я должен был укоротить им язык. Знаешь, что она мне на это сказала? — Что? — «Только не в рабочее время, будь так добр. А теперь выключи наконец свет». — Да, крепкая баба. — Еще какая крепкая. И она была права, черт побери. Если я чувствую себя последней задницей, когда меня снимают, мне не место в рекламе. Но они хорошо платили, и я знал, что она даст мне еще работу. А я жил в крохотной комнатенке на Мазарини, без мебели, я ненавидел свою работу, подумывал о женитьбе. Помнишь Эла, дядю Лео? Нет, ты его не застал. Я хотел жениться на его дочери Морин. — Джек поднял бокал, медленно втянул в себя водку, проглотил. — Хотел было сказать: если б женился на ней, не сидел бы сейчас в этой чертовой погребальной конторе. Но нет, именно тут бы я и оказался. Мне бы пришлось натянуть эти чертовы резиновые перчатки и обряжать покойников. Что в лоб, что по лбу. — Ты отвлекся. Ты был в постели с той бабой… — Беттибар. Она похрапывала, а я лежал и думал, что же человеку дороже — чистоган или то, что принимаешь за самоуважение. Я оставил себе лазейку: дескать, может, все дело не в чувстве собственного достоинства, а в ложном самолюбии. Я прикидывал, может, какая-нибудь другая реклама у меня бы пошла, грузовики там, или моторное масло, или жевательный табак, и тут я услышал какой-то звук возле зеркала, где стоял туалетный столик. Подымаю голову — господи, а там какой-то парень стоит. — Джек облизнул губы и снова протянул стакан бармену. — Повтори-ка еще разок. Марио поспешно налил ему. — Лед положить? — Не, сойдет. — Джек отхлебнул глоток. — Я просто глазам своим не поверил: стоит себе у туалетного столика. Потом он пошел в гостиную — я следил за его силуэтом на фоне окна. Я подождал, больше никаких звуков не доносилось. Тогда я вылез из постели, натянул трусы и на цыпочках пошел к двери. Парень включил свет на столе, открыл кейс моей приятельницы и давай потрошить его и складывать, что приглянется, в сумочку, висевшую у него на руке. Я стал незаметно подкрадываться к нему сзади. — Ну и ну. — Он был примерно с тебя ростом. В тебе где-то пять футов шесть дюймов? — Семь дюймов с четвертью. — Тогда он малость пониже. И весил на вид фунтов сто тридцать. — Я вешу сто шестьдесят два, — заявил Марио. — Так что я решил: справлюсь, если только он не прихватил с собой револьвер. — Ну и как? Не прихватил? — И тут он оборачивается, и мы смотрим друг на друга глаза в глаза. Этот парень говорит, так спокойненько: «Держу пари, я попал не в тот номер. Это ведь не тысяча пятьсот пятнадцатый?» Я отвечаю: «И близко не лежало». И что бы ты думал? Он усаживается на стул, достает сигарету и спрашивает: «Не возражаете, если я закурю?» Я спрашиваю: «А что, нервишки разгулялись?» А он: «Просто со мной такого еще не случалось». И прикуривает. Я спрашиваю, неужто он ни разу не попадался. Он говорит: «Под следствием был, но ни разу не осужден. А вы?» Я ему рассказал, что однажды меня сцапали, когда я спекулировал билетами на ипподроме, и содрали двести долларов штрафа. Он говорит: «Не хочу ныть, сам терпеть не могу нытиков, но это я в последний раз, я уже собирался завести дело с моим зятем, будем сдавать машины в аренду». И он так это сказал, что я сразу понял: ему совершенно не охота связываться с этим зятем. Штука в том, что мой зять, Лео, уже тогда уговаривал меня работать в его погребальной конторе. Выходит, у нас с ним было кое-что общее. — С этим парнем? — Ну да, у нас с Бадди. Это он и был, Бадди Джаннет, который теперь лежит мертвый у нас в конторе. — Раз он был такой коротышка, что же ты его не связал? — Зачем? — Позвал бы копов. Джек отпил очередной глоток, не торопясь с ответом. — Так ведь бывает. Впервые встретишься с человеком, и он сразу же придется тебе по душе. Чувствуешь симпатию к нему, вроде как у вас с ним есть что-то общее. — Да, но он же влез к вам в комнату! — А разговаривал он так, точно мы с ним спокойно сидели в холле. Это было что-то новое для меня, такая игра: играй, а там видно будет, куда она тебя заведет. Почему бы и нет? — Он что-нибудь украл у тебя? — У меня ничего не было. Он сказал, что давно следит за Беттибар — она носила дорогие шмотки и золотишко. Он уже побывал в этом номере днем, приходил на разведку. Я спрашиваю: «Зачем же приходить еще раз ночью?» А он говорит: «Когда люди уходят из номера, они ничего ценного в нем не оставляют. Первый раз приходишь, чтобы осмотреться, запомнить, где мебель стоит. Видишь, сейчас она спит, бумажник и украшения положила на туалетный столик, я их сразу взял, и мне не надо шарить по комнате, натыкаясь на все подряд». Он и про меня знал, что меня наняли уже здесь, а не привезли из Нью-Йорка. И спрашиваю: «Как ты выбираешь своих клиентов, на глазок прикидываешь?» Он говорит: «Нет, я к ним присматриваюсь. В баре, в других местах. Обычно довольно скоро можно понять, у кого что имеется. Эта твоя — пограничный случай, но все же дело того стоило. У нее в бумажнике больше тысячи баксов». Я спросил, как он вошел в комнату. Он сказал, у него есть такой специальный ключ. Показал мне его. Потом спрашивает: «А что, если леди сейчас проснется?» Я говорю: «Тогда тебе хана». Он спрашивает: «А если не проснется?» Я говорю: «Другое дело. Но сперва объясни, что это за волшебный ключик». — Небось он его у швейцара стянул, — предположил Марио. — Не-ет. Он действовал так: регистрировался в гостинице, занимал номер, а потом ночью вытаскивал из двери замок, разбирал его и соображал, как должен выглядеть пожарный ключ. — Что значит «пожарный ключ»? — То и значит: «пожарный». Универсальный ключ, который открывает все двери в гостинице, если случится пожар или что-то в этом роде и администрации понадобится проверить все комнаты. Этот парень раньше был слесарем. Я его спрашиваю: «Сколько у тебя таких ключей?», а он мне в ответ: «Я бы мог продать такой ключик понимающему человеку штук за пять, а то и дороже». Я говорю: «А можешь и даром отдать человеку, который окажет тебе кое-какую услугу». Он говорит: «Я-то думал, у тебя другое на уме. Ты берешь себе наличные, я — все остальное, а если она заметит, что у тебя в штанах что-то спрятано, скажешь, твоя штука набухла, и повалишь ее на кровать». Джек ухмыльнулся и покачал головой. — Вот это был человек! Профессионал высшего класса, в костюме, при галстучке — он выглядел как телезвезда, а разговаривал как самый обычный парень. — Значит, ты взял у него ключи, — подхватил Марио, — и отпустил его? Джек жестом остановил его. — Я сказал ему: «Сперва выкладывай, что утащил». Он опять предлагает: «Оставь себе наличные, а остальное я унесу». Я говорю: «Тогда они впишут мое имя в протокол об ограблении, верно? Один раз попадешь в досье, и твое имя в любой момент может всплыть снова. Нет, мне это не подходит». Бадди говорит: «Да, ты не дурак, может, из тебя что и выйдет. А кишка не тонка зайти в комнату, где спят люди?» — Я бы не смог, — покачал головой Марио. — Все-таки это было забавно: он сидит и рассуждает, не тонка ли у меня кишка, при том, что я держу его за яйца. Но я ему не грозил, дескать, отдай ключи или сдам тебя копам. Нет, об этом между нами не было сказано ни слова. Потом, когда мы снова встретились, он сказал, ему понравилось, что я не пытался действовать нахрапом. Он сказал — это высокий класс. — Господи! — выдохнул Марио. — А теперь он мертв. — Еще налить? — Нет, пока хватит. Джеку надоело стоять у бара, и он перешел за столик. Огляделся, проверяя, не идет ли Лео, и только теперь заметил, что в баре включили свет. Шел дождь, и сквозь большую стеклянную панель над Кэнэл-стрит небо казалось бледно-зеленым, а все остальное — темным. Вот и Лео. Он на ходу отхлебнул мартини, чтобы не пролить. Редкие волосы прилипли к голове, с плаща течет на пол, лицо напряженное. — Ты в норме? «Смотря что считать нормой», — хотел было ответить Джек, но решил не усложнять и сказал попросту: — Все в порядке, — с такой интонацией, словно этот вопрос его малость удивил. Он чувствовал себя таким живым, тело словно плыло, согретое выпивкой, разум пробудился, в нем теснились образы, слова, воспоминания. — Как там Бадди? — спросил он. — Готов принимать гостей, — сказал Лео и посмотрел на стакан Джека. — Что ты пьешь? — «Сэзирак». — Давно ты перешел на «Сэзирак»? — С час тому назад. Точно не знаю. Сколько на твоих? Уже стемнело. — Полшестого, — ответил Лео, аккуратно поставил мартини на стол и сел. — Я еду в Бей, обещал Риджине быть к ужину. — Ты точно в норме? — Вечно он такой серьезный, озабоченный. — Пока я здесь, со мной ничего не случится, — заверил его Джек. — Вот если выйду из бара, могу и под машину угодить. — Тебе завтра ехать в Карвиль. Не забыл? — Жду не дождусь. — Я подъеду к семи. Будут читать розарий по твоему другу Бадди. Священник из Кеннера, из прихода Божьей Матери Заступницы. — Об этом он всегда мечтал, — подхватил Джек. — Чтоб розарий читали. — Да! — спохватился Лео. — Мне еще раз звонила сестра Тереза Виктория из Карвиля. С тобой поедет кое-кто еще, хочет проводить умершую. Составит тебе компанию. Ты же не будешь против, а? — К черту, Лео! — буркнул Джек. — Ты ведь знаешь, не умею я говорить с родственниками, они же не в себе. Хочешь, чтобы я ехал сто пятьдесят миль и обратно и всю дорогу ломал себе голову, что бы такое сказать в утешение. Господи Иисусе — ни пошутить, ни посмеяться. На кладбище их провожать — еще куда ни шло, тут и говорить ничего не надо. Некоторые родственники к тому времени вроде как даже облегчение испытывают. Вот черт! Лео отпил из бокала и спросил: — Ты все сказал? — И отпил еще глоток. — Это не родственница, а сестра, в смысле — монахиня. Она подобрала эту девушку там, в Никарагуа, привезла сюда на лечение. Я как раз возился с твоим приятелем, когда позвонила сестра Тереза Виктория. Она куда-то торопилась, быстро мне все сказала и повесила трубку. — Так я за монахиней еду? В смысле, померла-то монахиня? — Слушай внимательно, — повторил Лео. — Умерла молодая женщина из Никарагуа, двадцати трех лет. Я записал ее имя, блокнот лежит на стойке в бальзамировочной. Имя этой монахини, которая поедет с тобой, сестра Люси. Тоже записано. Дошло? — От чего она умерла? — От чего бы ни умерла, это не заразно. Ясно тебе? Завтра в час ты заедешь за сестрой Люси в миссию Святого Семейства на Кэмп-стрит. Знаешь, где это? — Где бесплатная кухня. — Вот именно. Она тебя ждет. — Если не о чем будет с ней говорить, почитаем розарий. — Ради бога. — Лео допил последний глоток. — Ты в норме? — Полный порядок. — Не забудь. В час дня. — Нет проблем. — Лучше бы тебе посидеть нынче дома. — Все еще беспокоишься за меня? — Твой приятель лежит у меня на столе в бальзамировочной, а ты уже допился до чертиков. В честь кого «Сэзирак», в честь Бадди или Хелен? Джек улыбнулся, расслабленно, успокоенно. Это был его любимый бар, здесь он мог провести остаток дня, потихоньку отхлебывая из бокала. За окном идет дождь, темнеет — можно сказать, созданы все условия. — Тебе хочется спросить меня о Хелен, верно? — пошел он навстречу Лео. — Что я почувствовал, снова увидев ее? Тебе до смерти хочется об этом узнать, да? — Я тебе уже сказал, — ответил Лео. — Мне не понравилось, когда я об этом услышал. — Тогда тебе будет приятно узнать, что сердце мое не дрогнуло при виде ее. — Сердце? А как насчет других частей твоего тела? — Очарование ушло, — покачал головой Джек. — Она завила волосы, это уже совсем не то. Но знаешь что, Лео? Как она пахнет, ммм! Я знаю, это очень дорогие духи, я как-то стащил такие с туалетного столика в отеле «Пибоди» в Мемфисе и подарил Морин. — Потому что чувствовал себя виноватым перед ней, — вставил Лео. — Может, и так. Морин как вскрикнет: «Джек, они ведь стоят сто пятьдесят долларов за унцию! Джек, ты купил их? Скажи мне правду!» Знаешь, как она умеет смотреть прямо в глаза? Тогда я уже ушел от дяди Эмиля… — То есть он тебя выгнал. — И все думали, что я торгую кофе. У меня был один приятель-коммивояжер, продавал «Луизиану». В воскресенье вечером попрощаюсь с Морин, в пятницу уже снова сижу в баре в Нью-Орлеане или в Бее, а тем временем какой-нибудь постоялец в Нэшвилле пристает к администратору гостиницы: «Нет, вы мне скажите, как они могли проникнуть в номер, если цепочка все еще висела на двери, когда мы проснулись?» — А в самом деле, как? — удивился Лео. Зазвенели ножи и вилки — Генри, чернокожий официант, накрывал поблизости столик. Джек вдруг сообразил, что никогда не посвящал Лео в подробности, никому не рассказывал даже о том, как познакомился с Бадди. Что ж, теперь Бадди Джаннет мертв. Можно спокойно рассказывать направо и налево про ту ночь. Но не слишком ли он разболтался? — Не в том дело, — сказал он. — Я к чему говорю: Морин всегда подозревала, что я чем-то не тем занят. Я ведь совершенно не разбираюсь в кофе, знаю только, что некоторые его пьют. Но я уверен, она никому и слова об этом не сказала. — В отличие от другой девицы, которую мы только что упоминали, — добавил Лео. — Что у тебя на уме, Лео? Выкладывай. — Ты всегда был малость не в себе, Джек, но дураком тебя не назовешь, — заговорил Лео. — Иезуиты учили тебя думать, знать всему цену. Только я вот чего не понимаю: эта рыжая девка крутила тебе яйца и ты ей все позволял… — Не совсем так. — А такая замечательная женщина, как Морин, все бы отдала, лишь бы выйти за тебя замуж. Все при ней — и внешность, и ум, хорошее католическое воспитание, а готовит она даже лучше, чем твоя мать и Риджина. — Ты работал на своего отца и на ее отца, — ответил Джек. — Я понимал: если женюсь на Морин, то стану зятем погребальной конторы «Муллен и сыновья». Это на всю оставшуюся жизнь, ничего другого уже не будет — чтобы понять это, и иезуитского колледжа не требуется. Все равно что угодить в тюрьму. — Морин было все равно, где ты работаешь, — возразил Лео. — Она по тебе с ума сходила. — Морин требуется надежность, чтобы все было как надо. Вот почему она вышла за доктора, за это ничтожество с усиками и галстуком-бабочкой. Да не о том речь, — перебил сам себя Джек. — Ты спрашиваешь, почему я не женился на Морин? Да, она милая, сладкая, да. Я мог бы уложить ее на спину, мог бы показать ей, что такое настоящая жизнь, а не вся эта фигня. Хочешь знать, почему я на ней не женился? Задушевную тайну мою хочешь знать? — Допился, — вздохнул Лео. — Наговоришь такого — сам потом пожалеешь. Джек оглянулся по сторонам и поближе наклонился к Лео, перегнувшись через столик. — У меня было предчувствие: как только Морин выйдет замуж, она начнет жиреть. Я мог бы внушить ей другие взгляды на жизнь, но изменить ее метаболизм я не в силах. — Ты это серьезно? — уставился на него Лео. — Взять хоть бы мою сестричку Риджину — тоже не мотылек. Как-то раз я разозлился на нее и сказал: «Знаешь, на кого ты похожа? На надувной матрас в кроссовках». — Приятно слышать. — Да ты не обижайся, ничего страшного. Просто я предчувствовал: Морин тоже начнет набирать вес. — В жизни такой ерунды не слыхал! — возмутился Лео. — Кому что нравится. Я же тебе говорю: мы с тобой разные люди. Нам с тобой не может нравиться одно и то же. Вот ты спрашиваешь, чем меня взяла Хелен? Что я в ней приметил в самый первый раз, когда положил глаз на нее? — Умираю от любопытства, — признался Лео. — Ее нос. Лео молча вытаращился на своего собеседника. — Классический, можно сказать, аристократический нос. Черт побери, Лео, за всю свою жизнь я не видал носа столь совершенной формы. — Ты сам-то хоть слышишь, что ты несешь? — спросил Лео так громко, что Генри и Марио, суетившиеся возле бара, услышали и оглянулись на них. — Хочешь сказать, ты позволил девке посадить тебя в тюрьму ради ее прекрасного носа? — Все-таки ты так ничего и не понял, — развел руками Джек. Он был в стельку пьян, он почти не контролировал свою речь, и все же не проговорился о легкой россыпи веснушек на ее лице, не осмелился описать чуть вздернутый подбородок, наклон головы, прелесть ее профиля, взгляд карих глаз… И обнаженные ноги — он мог лишь угадывать, как сходятся они там, выше края мини-юбки. Длинные, изящные ноги, высокий свод, красивая туфля на высоком каблуке небрежно свисает с кончиков пальцев — леди сидит, удобно скрестив ноги, на высоком стуле перед стойкой бара в «Сэзираке», или в отеле «Рузвельт», или в «Монтелеоне», или в «Понтшартрене», в «Пибоди», Мемфис, в «Билтмор», Атланта. Нет, конечно, дело не только в ее носике, но стоит ли пытаться рассказывать об этом человеку, который обряжает мертвецов, читает романы о давно минувших временах и вроде как даже не замечает живых девчонок, пьющих коктейль за соседним столиком? — Ты никогда не станешь взрослым, — подвел итоги Лео. Чего еще можно от него ждать. 3 Бродяги, толпившиеся перед входом в миссию Святого Семейства, щурились, заслоняя рукой глаза от яркого солнышка, и лениво перебрасывались репликами: — Смотри-ка, гробовщик приехал. — А кто помер? — Только не я. Я вроде как жив покамест. — Эй, приятель, приезжай в другой раз, когда откинемся. — А этот все равно что покойник. Забери-ка его. Джек велел им не трогать катафалк. Попросту говоря, отвалить отсюда. Прошел между ними в своем синем костюме, белой рубашке (при галстуке в полоску и солнечных очках), приветствуя бродяг легкой улыбкой и дыша через рот. Кто-то сказал за его спиной: — Видать, суп неплохой, блевотины вокруг не видать. Спившиеся, насквозь проспиртованные люди. Стоят тут, греются на весеннем солнышке, никто и ничто, а еще пытаются что-то лепетать, даже требовать: «Мистер, дайте доллар, я присмотрю, чтоб на ваш катафалк не ссали». Джек добрался до входа в миссию, ему пришлось по пути оттолкнуть лишь пару попрошаек. Здесь тоже было полно бродяг — сидели плечом к плечу за двумя рядами столов, которые тянулись до самой раздаточной. Две пухленькие седоволосые дамочки в очках и белых фартуках раскладывали еду по тарелкам. Джек спросил щуплого цветного паренька в комбинезоне и чересчур большом, видавшем виды твидовом пальто, которая тут сестра Люси. Паренек как раз выходил из столовой. Он обернулся через плечо, потом все-таки повернулся всем телом и ткнул пальцем в сторону очереди, продвигавшейся к раздаточной. — Вон она. — Точно? — переспросил Джек. Паренек усмехнулся, зубов у него почти не было. Его позабавила удивленная мина Джека. — Не слишком-то благочестивый вид, да? Готовит она хорошо. Приходи в понедельник, отведаешь красных бобов с рисом. Джек увидел изящную молодую женщину. Темная прядь волос убрана за ухо. Он даже темные очки снял, чтобы получше ее разглядеть. Надо же, бежевый двубортный жакет, очень стильный, из льна или тонкого хлопка. Она подходит к этому отребью, дотрагивается до них. А брючки? Одно дело позировать с моделями, рекламировавшими фирменные брюки, но увидеть тертые джинсы от Кельвина Кляйна на монахине! С плеча свисала изящная соломенная сумочка, простые с виду коричневые туфли на каблучках подчеркивают длину стройных ног. Ну и ну! В пахнущей дезинфекцией кухне для бесплатной раздачи супа — и вдруг такое. Она заговаривает то с одним бродягой, то с другим, прикасается к плечу — то есть к верхней одежде, которую они годами не меняют, — она берет их руки в свои ладони… С тем же спокойным выражением лица она подошла к Джеку, пожала ему руку — у него-то, по крайней мере, руки чистые. — Джек Делани, — представился он. — Работаю у Муллена. Ладонь монахини оказалась мозолистой, что никак не вязалось с ее модным прикидом. Зато лицо прекрасно сочеталось с нарядом. Это лицо и вовсе ошеломило Джека. Тонкая, нежная линия носа, темные волосы небрежно откинуты назад, на лбу густая челка, глаза цвета глубокой морской синевы прямо глядят на него. Монахиня только издали казалась среднего роста. Стоя с ней рядом, Джек прикинул, что без каблуков в ней еле-еле наберется пять футов с тремя дюймами. — Я Люси Николс, — ответила она. — Поехали, Джек? Кто-то из бродяг хрипло посоветовал ей не связываться с гробовщиком: — Не езди с ним, сестричка. Оттуда не возвращаются. Другой попытался сделать ей комплимент — дескать, она классно выглядит. Люси улыбнулась в ответ всем сразу, уперлась рукой в бедро, развернула плечи, точно профессиональная модель. — А? Классно? Вам нравится? Катафалк ждал их. — Знаете что? — сказала она Джеку. — Я всегда мечтала посидеть за рулем такой штуки. Он пропустил ее вперед. Монахиня уселась за руль, дала гудок, и бродяги, гревшиеся на солнышке вдоль Кэмп-стрит, замахали вслед катафалку. — Вы водить-то его умеете? — Еще как. Это же не полуторатонный грузовик со сломанными рессорами. Месяц назад, когда пришлось удирать, я купила в Леоне «фольксваген» и гнала его до Косумеля. Поездочка что надо! Джек попытался вникнуть в ее слова, но так ничего и не понял. — Откуда вы ехали? — Из Леона — это в Никарагуа — через Гондурас в Гватемалу. Наша одежда более-менее напоминала рясу, а по документам мы ехали в Хухуте-нанго, преподавать английский. Потом пришлось оформить новые бумаги, чтобы перебраться в Мексику, а дальше все просто — из Косумеля в Новый Орлеан, оттуда в Карвиль. Разумеется, из Манагуа в Мехико можно было лететь самолетом, но мы не рискнули болтаться в аэропорту. И потом, мы просто не могли ждать. Нужно было как можно скорее вывезти оттуда Амелиту и продолжить лечение. Амелита — это та девушка, за которой мы едем. — А! — только и смог выдавить из себя Джек. «Девушка, за которой мы едем!» Так вот запросто она упоминает о покойнице. Все правильно, в записке, полученной им от Лео, значилось имя Амелита Соза. Только сестра Люси, похоже, воображает, будто обо всей этой истории ему известно больше, чем на самом деле, что он знает, как и почему она оказалась здесь. Кстати, а какая участь постигла «фольксваген»? Продала она его, что ли? Джеку казалось, будто он вошел в комнату в разгар какой-то увлекательной беседы. Неохота выставлять себя идиотом. Пока что он ограничился указаниями водителю: — С Ли-Серкл сверните на Федеральное шоссе, а потом все время прямо, до поворота на Сен-Габриель. Скажите, когда устанете. — Я очень ценю вашу помощь, — с чувством откликнулась она. Джек окончательно онемел. Какую еще помощь? Его работу? Неужто Лео пообещал обслужить их бесплатно? Быть этого не может. Джек тупо уставился в окошко, прикидывая, о чем бы поговорить с монахиней. — Я учился в католической школе. У нас преподавали сестры. — В самом деле? — В колледже Воплощенного Слова. А потом у иезуитов, — голос его зазвучал по-мальчишески, словно Джек и сейчас ходил в эту школу. — Потом год провел в Тулане, но так и не решил, чем заняться. В смысле, что мне подойдет. И бросил. — Со мной было то же самое. Год провела в Ньюкоме. — В самом деле? — Непонятно отчего Джек почувствовал облегчение. — Сперва я училась в монастыре Святого Сердца. — Я знавал девочек, которые учились там, — подхватил Джек. — Только, наверное, еще до вас. Разве что одну вы могли знать, Морин Муллен. — Да нет, вроде не знаю. — Она кончила — а, да — в семидесятом. Сестра Люси предпочла не сообщать, в каком году она поступила в школу. На вид ей было около тридцати. Никак не больше тридцати. Она моложе Морин. — Я чуть было не женился на ней — на Морин Муллен. — Да? — Ну, не знаю. Все вроде как ждали этого. Ее семья, моя семья. На меня это вроде как давило. К тому же я заглянул в будущее, и мне не понравилось то, что я там увидел. Так что я свалил по-быстрому. Монахиня поглядела на него с улыбкой. Потом она вновь уставилась на дорогу и сказала: — Со мной произошло примерно то же самое. Мы уже были почти помолвлены, когда я вдруг очнулась. — Да неужто? — Мои родичи и его уже обсуждали дату свадьбы. — И вам показалось, что на вас давят? — Не то слово! Я хотела только одного: положить всему этому конец. Я понимала, что вовсе этого не хочу — быть замужем, ходить в клуб и так далее. В общем, я тоже «свалила», как вы говорите. Довольно далеко убежала от них, а? Вытянув левую руку, поудобнее облокотившись на спинку сиденья, Джек изучал профиль своей спутницы. Нос и в самом деле просто изумительный. Господи, а нижнюю губку так и хочется укусить! Не такой изящный, тонко очерченный носик, как у Хелен, но все равно — прелесть, да и только! А темные волосы даже красивее. Вообще-то Джек просто обожал рыжие волосы, но Хелен зачем-то сделала завивку. — А что было с парнем, которого вы бросили? — Нашел себе другую. Он известный врач, невролог. — В самом деле? А Морин вышла замуж за уролога. Сестра Люси ничем не походила на монахиню, она казалась богатой девушкой. Под льняным пиджаком на ней была надета свободная блузка в золотистую и белую полоску. Так, навскидку, одежка ее стоит по меньшей мере сотни три баксов. Вот бы спросить ее, с какой стати она ушла в монастырь. И стоило Джеку подумать об этом, как, к его изумлению, монахиня глянула на него и спросила: — Почему вы выбрали эту профессию? — Не то чтобы выбрал. Я помогаю своему зятю, временно помогаю. Мужу сестры то есть. — А какую работу вы бы предпочли? Джек заерзал на сиденье. — На такой вопрос сразу и не ответишь. Мне в жизни мало что нравилось, а рассказывать — умрете от скуки. — Он примолк на минутку, прикидывая, стоит ли ей обо всем поведать, но язык у него так и зудел, и он не удержался: — Пожалуй, было одно интересное дельце — то, которым я занялся, когда бросил Морин. Этим я вам не наскучу. — И что же это за дельце? — поинтересовалась она, не отрывая взгляда от дороги. — Я воровал драгоценности. Вот теперь она посмотрела на него. Джек готов был встретить этот взгляд: на лице — усталое, даже разочарованное выражение, зато улыбка — само обаяние. — Вы вламывались в чужие дома? — В гостиничные номера. И я не вламывался — я открывал дверь ключом. На миг воцарилось молчание. Монахиня сосредоточенно рулила, обгоняя на скорости 70 миль в час преградивший ей дорогу трейлер. — Вы сказали: драгоценности. Вы что же, больше ничего не брали? Другие девицы просто таращили на него глаза и ни о чем таком не спрашивали. Их так и трясло от возбуждения, они хотели знать, было ли ему страшно, что было бы, если б хозяева проснулись и увидели его. Джек не стал врать: — Если б там лежали деньги, я бы не устоял перед соблазном. Взял бы, конечно. — Он не признался, что наличные всегда «лежали там». — Вы грабили только богатых? — Какой смысл грабить бедных? Это не окупается. Талоны на еду мне вроде ни к чему. Не глядя на него, монахиня ответила: — Побывали бы вы в Центральной Америке. Там грабят бедных. Грабят и убивают. На этом разговор оборвался. Чуть позже Джек догадался спросить: — Долго вы там жили? — Без малого девять лет. Я иногда приезжала в Штаты, в Карвиль, на учебу. Карвиль — замечательное место для тех, чье призвание — помогать прокаженным. Сестры Святого Франциска именно этим и занимаются. Нам всем приходится раз в несколько лет приезжать в Карвиль подучиться, узнать, что нового появилось в этой области. — Сестры Святого Франциска? — В честь Франциска названо несколько орденов. Он и впрямь был святым. Немного сдвинутый, но это не страшно. Наш орден — сестры Святого Франциска Стигматов. О таком ордене Джек в жизни не слыхал. Хотел было пошутить — дескать, ряса у вас в ордене подходящая, — но воздержался. — Ваша миссия была в Никарагуа? — Наш госпиталь «Саградо Фамилия» — «Святого семейства» — был поблизости от Хинотеги. Знаете, где это? На берегу озера, очень живописное место. Только госпиталя больше нет, все кончено. — Вы медсестра? — Не совсем. По сути дела, я занималась медицинской практикой без диплома. Под конец врачей у нас не осталось. Наших никарагуанских врачей «исчезли», одного за другим. И гибель нашего госпиталя оставалась лишь вопросом времени. Мы не поддерживали ни ту, ни другую сторону, но мы знали, кто из них хуже. «Их исчезли». Ладно, насчет этого можно спросить и попозже. — Стало быть, теперь вы вернулись домой? — Пока не знаю, — задумчиво ответила она. Потом взглянула ему прямо в глаза: — А вы, Джек? Вы перестали воровать драгоценности? Ему понравилось, как легко она произнесла его имя, будто давно с ним знакома. — Ага. Нашел себе другую работенку. По части сельского хозяйства. — Правда? Стали фермером? — Скорее батраком. В государственном исправительно-трудовом лагере. «Ангола», штат Луизиана. Монахиня улыбнулась, на ее щеках проступили обворожительные ямочки. — По шоссе до Батон-Руж, потом по Шестьдесят первому шоссе почти до самой Миссисипи, сворачиваете к реке — и вы у главных ворот. Въезжаете в ворота и едете вдоль белой металлической ограды. Сквозь окна автобуса мы тогда толком ничего не разглядели — из-за проволоки на стеклах, но с виду очень похоже на ранчо, если б только не вышки с часовыми. — Значит, вы и вправду сидели в тюрьме? — Без малого три года. С интересными людьми познакомился. — Ну и как там было? — А вот этого, сестрица, вам лучше не знать. — Святой Франциск тоже сидел в тюрьме, — задумчиво проговорила она. Затем быстро глянула на Джека и спросила: — Что вы испытывали? Каково это — совершить преступление, попасться, оказаться взаперти? — Об этом просто стараешься забыть. — Никто ему раньше не говорил, что Франциск отбывал срок. Но сейчас Джеку больше хотелось поведать о самом себе: — По-моему, я правильно отношусь к таким вещам: нечего зря угрызаться, а то и заболеть недолго. Монахиня улыбалась. Джек понимал, что эта улыбка мало что значит, но не удержался от ответной улыбки. На душе полегчало. Он даже прикидывал, не остановиться ли им по дороге, выпить по чашечке кофе. Милая такая, общаться с ней — одно удовольствие. А кофе выпить с похмела не помешает. Однако, едва дослушав его предложение, сестра Люси нахмурилась и ответила, что на это нет времени. — В нашем деле одно хорошо — можно не торопиться, — принялся уговаривать ее Джек. — Вы уж не обижайтесь, но, когда бы ты ни приехал за покойником, он тебя все равно дождется. Тут она внимательно и все так же спокойно посмотрела на него. — Так вас никто не предупредил? — промолвила она. — Не зря мне казалось, что вы думаете, будто я знаю то, чего я на самом деле не знаю, — подхватил Джек. — Так о чем меня не предупредили? — Вам это понравится, — посулила она. Ему нравилось уже одно то, как она поддразнивает его, возбуждает в нем любопытство, ему нравился блеск, появившийся в ее прежде бесстрастных глазах. Сейчас, сейчас она посвятит его в тайну. — Эта девушка, за которой мы едем… — Амелита Соза? — Ага. Так вот, она жива. В общем, так: семь лет назад — Амелите тогда было лет пятнадцать или шестнадцать, и она жила с родителями в Хинотеге — какой-то полковник национальной гвардии положил на нее глаз. Этот малый, личный друг диктатора Сомосы, распустил перед ней хвост: дескать, с ее внешностью и его связями девушка непременно получит титул «Мисс Никарагуа», а там и «Мисс Вселенная», ее покажут по телевизору, она затмит все звезды киноэкрана и тому подобное. — Сами понимаете, что было у него на уме, — прокомментировала сестра Люси. — Все это было до гражданской войны, во всяком случае, до того, как власть перешла к сандинистам. Джек, конечно, понимал, что было на уме у полковника, а вот насчет войны он соображал туго. Ясное дело, там, на Юге, вечно какие-то перевороты и революции. Когда он был еще мальцом, папа приехал на несколько дней в отпуск из Гондураса — он говорил, что люди там все вспыльчивые прямо до безумия и если не дерутся из-за бабы, то принимаются кусать руку, которая их кормит. Джек живо представлял себе парней с лихорадочно бегающими глазами, сомбреро заломлено на затылке, в руках мачете, патронные ленты через плечо. Поджидают в засаде поезд компании «Юнайтед фрут», чтобы отобрать бананы. Кадры быстро сменялись: вместо парней с мачете Джек уже видел перед собой Марлона Брандо во главе банды вооруженных до зубов мексиканцев — они галопом вылетают из-за угла, а верные правительству солдаты расстреливают их из пулеметов, установленных на крыше поезда. Кто их разберет, где там у них какая страна и какая революция! Джек предпочел не перебивать сестру Люси и вопросы задавать постеснялся — не хотел обнаруживать свое невежество. Его ум проворно отбирал основные факты, запоминал главных действующих лиц этой повести. Остальное дополнит фантазия. Полковник: смуглый, весь какой-то маслянистый. Раскрывает золотой портсигар, предлагает какому-нибудь несчастному оборванцу подымить напоследок перед расстрелом. Амелита: тихая малышка с глазами испуганной лани из мультика «Бэмби». Нет, поправил он себя, грудь надо увеличить на пару номеров, обуть ее в туфли на шпильках, нарядить в облегающее бикини — она же собиралась участвовать в конкурсе «Мисс Вселенная». Так-то лучше. Полковник увез Амелиту в Манагуа и больше о конкурсе красоты речь не заводил. Он хотел одного: утолить свою похоть. Отличное словцо — «похоть». Сам Джек никогда его не употреблял, но с удовольствием вообразил себе этого сукиного сына, обуреваемого похотью. Добавим ему еще полсотни футов весу, и сцена в спальне готова: полковник сдирает с себя увешанный медалями мундир, брюхо висит, он похотливо ухмыляется Амелите, скорчившейся за роскошной двуспальной кроватью. Разрывает на ней ночную рубашку, выпускает на волю груди, достойные конкурса «Мисс Вселенная», и… — Вы меня слушаете? — поинтересовалась сестра Люси. — Ни словечка не пропустил. И что же дальше? А дальше, к тому времени, как мятежники овладели Манагуа, полковник успел удрать в Майами, Амелита же возвратилась домой и какое-то время оставалась в безопасности. Теперь сестра Люси вплотную подошла к событиям недавнего прошлого и настоящего, но следить за ее рассказом становилось все труднее. Она говорила о событиях в Никарагуа так, словно Джек был прекрасно знаком с тамошней обстановкой, а на самом деле он был уже совершенно сбит с толку, ведь прежнее правительство теперь оказалось повстанцами — «контрас», а те, кто еще в семидесятых годах готовил революцию, теперь стали законным правительством. Ну ладно, с этим разобрались. Но кто в этой истории хорошие парни, а кто — злодеи? Он все еще ломал себе голову над этим вопросом, а сестра Люси тем временем рассказывала, что полковник вернулся в Никарагуа, взял на себя командование северной группировкой партизан, под покровом ночи явился за Амелитой и увел ее в горы. По крайней мере, парень не бросил ее. — Может, она ему и впрямь приглянулась, — заступился Джек за полковника, не слишком, правда, решительно. Надо еще понять, кто на чьей стороне. Пока он на всякий случай избавил полковника от пятидесяти фунтов лишнего веса. Но тут он поймал на себе взгляд сестры Люси — ого, а она может пронзить человека взглядом! — Должно быть, им двигала похоть, — поспешил он исправить свою ошибку. — Бывает же такая похоть, а? Разнузданная и все такое. — Вы все сказали? — спросила она. В точности как Лео, сухо и строго. Он, само собой, ответил «да», и она сказала: — Вот и хорошо. Теперь он точно знал, что может сказать этой девушке — монахине, подумать только! — все, что ему в голову придет, и она поймет его — он по глазам видел, поймет, не будет шокирована, не обидится. Да, у него есть свой опыт, он побывал в тюрьме, но эта леди — она видела настоящую войну. А потом Амелита узнала, что больна болезнью Хансена. Это произошло, когда она была в горах с полковником. У нее на лице и на руках выступили коричневые пятна. Девушка насмерть перепугалась. Врач, работавший в лагере повстанцев, поставил диагноз и велел полковнику немедленно, в тот же самый день, отправить Амелиту в госпиталь «Саградо Фамилия». Ее кожа еще не утратила чувствительность, болезнь удалось захватить на самой ранней стадии, врач был уверен, что девушку удастся спасти и она не будет обезображена. — Подумать только, чтобы с молодой красивой девушкой приключилось такое, — посочувствовал Джек. — Слушайте внимательно! — настойчиво повторила сестра. Джек смутился и наконец заткнулся. — Как по-вашему, кто был этот врач? Почему он сумел так быстро, едва взглянув на Амелиту, поставить диагноз? Ему не требовалось даже делать биопсию, проверять, есть ли у нее бациллы проказы. Не догадываетесь? Это был наш врач, Джек, врач из «Саградо Фамилия». Один из тех, кого исчезли. Опять этот странный оборот речи. — Выходит, он не исчез? — Разумеется. Его увели силой, под дулом пистолета. Похитили. — Почему же вы говорите — «исчезли»? — Господи! — вырвалось у нее. — Вы что, с луны свалились? В Никарагуа, в Сальвадоре, да повсюду в Южной Америке — в Гватемале и далее на юг, вплоть до Аргентины, — вы что, газет не читаете? — людей похищают из дома, уводят силой, и называют их desaparecidos — «пропавшие», «исчезнувшие». А потом находят их трупы. Знаете, кто убийцы? Lesdescomocidos — «неизвестные лица». — Ничего не слыхал об этом, — покачал головой Джек. — Тогда слушайте! — рявкнула она. И продолжала уже более спокойным тоном: — Этот доктор, Рудольфо Меса, врач из нашего госпиталя, сказал полковнику, что у Амелиты первая стадия проказы. И знаете, как поступил полковник? Выхватил револьвер и всадил четыре пули в грудь доктору. Он пристрелил его, стоя к нему вплотную, дулом упираясь ему в грудь. Мне рассказала об этом свидетельница — одна из «контрас», она сбежала из лагеря и пришла к нам. И Амелита тоже присутствовала при этой сцене. — Я как раз хотел спросить о ней. — Она тоже сбежала. Та женщина-«контрас» помогла ей добраться до Хинотеги. Она пришла к нам и предупредила, что полковник поклялся убить Амелиту. А вы, кажется, думали, что он был привязан к ней, не так ли, Джек? Даже в синем костюме с галстуком в полоску человек может чувствовать себя круглым идиотом. Что ей ответить? Эта леди только с виду мила и обходительна, а сама может и коготки выпустить. С шоссе они уже свернули к реке, миновали химкомбинат, стараясь не обращать внимания на внешнее уродство этого предприятия и источаемый им запах. — Он убил врача за то, что тот сказал ему правду, а потом явился в наш госпиталь в поисках Амелиты. Он заявил, что Амелита «осквернила» его. — Голос монахини звучал негромко, стало слышно, как работает кондиционер в кабине катафалка. — Он сказал, что Амелита умышленно позволила ему воспользоваться ее телом, чтобы заразить его, что он убьет ее за это — за то, что она хотела заразить его проказой. 4 Они молча въехали в главные ворота больницы. Тут сестра Люси ожила и принялась болтать. Мол, прежде здесь был Луизианский приют для прокаженных. Голос ее вновь стал спокойным, естественным. Теперь это Национальный центр лечения болезни Хансена. Джек, разумеется, все это знал, но не стал перебивать. Пусть говорит, а он пока попытается представить себе этого полковника. Обвинить свою девушку в том, что она хотела его заразить, да еще и пытаться ее убить — неужели такое возможно? Монахиня сообщила, что административное здание построено до гражданской войны, а прежде это была усадьба, ее владельцам принадлежала плантация сахарного тростника. Поросшие мхом дубы еще помнят те времена. И это тоже было известно Джеку. Значит, Амелита уедет из больницы в катафалке. За те же деньги они могли вызвать такси-лимузин, но предпочли такую вот маскировку. Кто-то, стало быть, шпионит за девушкой? Или они только подозревают это и не хотят рисковать. Пусть, дескать, полковник сочтет, что Амелита умерла. А как же врачи, нянечки? Они все поголовно участвуют в заговоре? Сестра Люси продолжала журчать, точно экскурсовод. Подумать только, лучший центр по изучению болезни Хансена находится в Соединенных Штатах! А ведь об этом никто не знает, верно? Никто, кроме всех без исключения жителей Нового Орлеана, усмехнулся про себя Джек. Он-то наслушался в детстве историй про то, как в старину прокаженных привозили сюда в поезде с наглухо заколоченными окнами, как строго-настрого охранялась вся эта территория, чтобы больные не разбежались, не разнесли заразу по всей округе. У них в семье тоже болел кто-то из родственников с материнской стороны, свекор ее тети, кажется. — Смахивает на кампус провинциального университета, — сказала сестра Люси, махнув рукой в сторону главного здания. По мнению Джека, все это (кроме старинного особняка, построенного в традиционном новоорлеанском стиле) куда больше походило на исправительное заведение. Приняты меры безопасности, и охрана не бросается в глаза. Несколько трехэтажных зданий, сплошь выкрашенных белой краской, соединялись между собой крытыми переходами. Высокие неприступные стены, окна далеко от земли. Все основные помещения — спальни, больничные палаты, столовая, помещения для отдыха и спортивных занятий — соединены галереями и переходами. С какой стати? Чтобы укрыть прокаженных от чужих глаз? В последний раз тут было около трехсот постоянных пациентов, сообщила сестра Люси. Девушку должны были отправить на верхний этаж больничного корпуса, прикинул Джек. Так выглядело бы правдоподобнее. Морг на верхнем этаже. Теперь если кто-то обнаруживает у себя симптомы болезни Хансена, он ложится в больницу примерно на месяц, проходит курс терапии и выписывается, однако старые пациенты, те, кто заболел давно, живут здесь годами, боясь вернуться в большой мир. Они обезображены болезнью, некоторые лишились конечностей, передвигаются в инвалидных колясках. Именно поэтому понадобилось соединить здания между собой, причем на каждом из трех этажей. Ага, ясно. А известно ли Джеку, что тут имеется площадка для гольфа? Известно. Он искоса поглядывал на монахиню, пытаясь разгадать, не наигранно ли ее спокойствие. Она все время улыбалась, даже помахала рукой двум сестрам в белых халатах. У Джека нервы уже натянулись как струны. Что все-таки тут происходит? Ему было немного обидно: монахиня хладнокровно скармливает ему всякие подробности из жизни прокаженных, где-то там девушка дожидается, чтобы ее вывезли под видом трупа, иначе психованный никарагуанский полковник не поверит, что она умерла. Ну и дела. А она знай себе приветствует знакомых. Помахала рукой какому-то очкарику. Она вытащила девчонку из Никарагуа, напомнил себе Джек. Сама со всем справилась, обманула этих до зубов вооруженных партизан, удрала в Америку. На нее можно положиться. Не дергайся, Джек, эта дамочка знает, что делает. Господи, а носик как у кинозвезды, а нижняя губка, созданная для озорных поцелуев… Тут монахиня глянула на него в упор, и Джек заговорил сбивчиво: — Тетка моей мамы, Элоди, была замужем за одним парнем, я его в жизни не видел, его отца привезли сюда — еще тогда, в тридцатых. Он работал строительным подрядчиком и заразился от своего подчиненного, чернокожего. Так говорила мамина тетя. Он порезался, была маленькая царапина на руке, вот тут. Она рассказывала мне про него, когда я еще был ребенком. Она жила на авеню Эспланада в большом темном доме. Шторы никогда не поднимала, там пахло как-то по-старушечьи. Так и чую этот запах, когда думаю о ней. Она считала, именно так люди и заражаются проказой — от цветных. Будь осторожнее, когда общаешься с ними, говорила она мне, проверь, нет ли у тебя где порезов. Я все пытался представить себе этого беднягу, ее свекра. Он умер в тот самый год, когда я родился. Трудно поверить, чтобы зажиточный человек, вполне благополучный, заболел проказой прямо у нас в Новом Орлеане. Прокаженные — это где-нибудь в Африке, в Азии. В старших классах мы смотрели кино про колонию прокаженных в Бирме. Я на всю жизнь запомнил. Теперь стоит заговорить о прокаженных, как я вижу тех, из фильма. Они ужасно выглядели, прямо-таки разваливались на части. У некоторых даже носов не было. — Он на минуту умолк, облизнул губы и продолжал: — Но вот что мне врезалось в память: тот итальянский священник, который руководил миссией. С длинной бородой, всклокоченная вся, а сам в белой сутане и в берете. Но не в том дело: он все время дотрагивался до прокаженных, касался их руками, какими бы страшными они ни были. Словно его хлебом не корми, только дай прикоснуться к кому-нибудь из них. Он брал в руки их культяпки, гладил их по лицу… Джек снова умолк. Они свернули на тенистую аллею, подъездную дорожку к больничному корпусу. Сестра Люси смотрела прямо перед собой, словно ей не терпелось увидеть вход в больницу. — И вы тоже? — осенило его наконец. — Вы тоже их трогаете? Не только этих бродяг в бесплатной кухне, но и прокаженных? Вы прикасались к ним в том госпитале, где вы работали? Прежде чем ответить, монахиня нажала на тормоза и выключила зажигание. Посмотрела на него спокойным, всеведущим взглядом. — В том-то и дело, Джек. Мы должны прикасаться к людям. Катафалк стоял в тени высоких дубов. Сестра Люси неторопливо курила. Странная привычка для монахини, но ее наряд еще удивительней. Она и Джеку предложила сигарету — «Куле», кинг-сайз с фильтром. Он отказался. Бросил три года назад. — В тюрьме бросили? — Нет, когда вышел. Там-то я курил с утра до ночи. Прежде чем щелкнуть зажигалкой, она спросила у него разрешения. Джеку это напомнило ту ночь, когда он наткнулся на Бадди Джаннета в гостиничном номере — ночь, изменившую всю его жизнь. Тот тоже спросил: «Не возражаете, если я закурю?» А что, если эта встреча тоже изменит его жизнь? Кстати, на прошлой неделе смотрел по телику, показывали два старых фильма, и в обоих монахини попадали в довольно странную историю с молодыми людьми… — Простите, я так и не закончила, — извинилась сестра Люси. — Когда я попадаю сюда, это место словно зачаровывает меня. — Это заведение куда больше, чем кажется снаружи. — Меня волнует другое: это общественное заведение. — И что из этого? — Центр подотчетен федеральному правительству. Влиятельный человек может потянуть кое за какие веревочки — и все раскроется. — Неужто? — протянул он, ожидая объяснений. — Вы что, не понимаете? — Вы с самого начала думали, будто я знаю то, чего на самом деле не знаю, — терпеливо повторил он. — Может, вы по-прежнему так думаете, но тут уж я вам ничем помочь не могу. Я всего-навсего шофер, да и баранку вы у меня перехватили. — Не стоит скрывать от нее свою досаду. С какой стати? Хоть она и монахиня, но он-то давно не школьник. Сестра Люси не оставит его после уроков за дерзкий язык. — Вам нужно, чтобы полковник поверил, будто та девушка умерла. Ясно, но к чему все эти хлопоты, ведь он же там, в Никарагуа? — Он вовсе не в Никарагуа, — возразила сестра Люси. Теперь, когда речь вновь зашла о деле, она вполне овладела и своим голосом, и ситуацией. — Он здесь, в Новом Орлеане. — Этот парень бросил свой отряд посреди войны и примчался сюда вслед за девушкой, которая, как он бишь выразился, «осквернила» его? — Джек, этот полковник служил военным атташе при посольстве Никарагуа в Вашингтоне. В семьдесят девятом, когда пало правительство Сомосы, он приезжал в Майами. Нам известно, что он побывал и в Новом Орлеане, прежде чем вернуться в Никарагуа. У него тут остались друзья. Вы же знаете, они получают помощь из Штатов. — Она быстро глянула на него и добавила: — И этого не знаете? — Нахмурилась, выдохнула тонкую струйку дыма. — В общем, полковник проследил нас до Мексики, а потом добрался и сюда. Он здесь, он ищет Амелиту. Он не собирается посылать ей цветы, Джек, он намерен ее убить. Да, эта монахиня кое-что повидала в жизни. Решительно вдавила окурок в пепельницу и захлопнула ее. — Здесь, в госпитале, работает врач, который много лет провел в Никарагуа. Он дружил с Рудольфо Меса. — С тем, кого пристрелил полковник? — Да, кого он убил. Я все ему рассказала, когда приехала сюда с Амелитой, так что он был в курсе дела и дал мне знать, как только полковник позвонил в больницу и принялся наводить справки. Потом сюда явился посетитель — не сам полковник, а другой никарагуанец. Сестра Тереза Виктория сказала ему, что Амелита тяжело больна и никого не принимает. — В этом что, вся больница участвует? — Администрация не имеет к этому отношения. Знает кое-кто из врачей и, конечно же, сестры. Свидетельство о смерти нам, само собой, не выпишут, но если кто-нибудь явится с расспросами, сестры ответят, что сведения об умерших не предоставляются, они могут сообщить только то, что труп забрала погребальная контора. — Погодите, погодите! — А вы дадите в газету объявление: такого-то числа Амелита Соза была кремирована. Знакомых у нее здесь нет, так что спрашивать о ней будет только сам полковник или подставные лица. — Мы дадим объявление? — Ну, обычно ведь погребальные конторы берут это на себя. Я оплачу расходы. — Во что вы меня втягиваете? — Мне кажется, вам абсолютно ничего не грозит, — фыркнула она. — Да я не о физической опасности говорю. — Сестра Тереза Виктория обсудила это с мистером Мулленом… — Но эти слова монахиня произнесла уже не столь уверенно. — Так она мне сказала. — Она все ему рассказала? — Может быть, она не посвящала его в детали. — А может быть, и вовсе ничего не говорила? Вы хоть отдаете себе отчет, что все это противозаконно? — Послушайте! — возмутилась она. — Этот человек намерен убить ни в чем не повинную девушку, а вы тут рассуждаете, допустимо ли размещать в газете объявление о смерти? Я вас правильно поняла? Крепко она ему врезала. Джеку это даже понравилось. — Ладно, — уступил он. — В тюрьму за это не посадят. — В этом вы знаток. — Ага, — мирно кивнул он. — Что вы еще хотите знать? — спросила она. Подумав, он спросил — откровенность за откровенность: — А к полковнику вы согласились бы притронуться — или побрезговали бы? Она еле заметно улыбнулась. — Развлекаетесь, да? — Самую малость, — признал Джек, тоже чуть улыбнувшись. — Как его звать, этого полковника? — Дагоберто Годой. — Жирный, с маленькими усиками? — Усики у него есть, но он в хорошей форме, можно сказать, красавец. — Вот как! — откликнулся Джек. Он вывез Амелиту Соза из морга на тележке, в застегнутом пластиковом пакете, словно труп. Провез ее мимо пустых машин, припаркованных позади больничного корпуса, и добрался до катафалка. Заднюю дверь катафалка он оставил открытой, подножку выдвинул. Нажимая на ручки, Джек втащил тележку на подножку — сперва передние колеса тележки, а затем и задние подогнулись, и она удобно проскользнула вовнутрь. Он захлопнул заднюю дверь и щелкнул кнопкой, запирая ее. Тем временем сестра Люси в своих роскошных джинсах от Кельвина Кляйна и туфлях на каблуках беседовала с врачом, побывавшим в Никарагуа, и с двумя монахинями. Та низкорослая старушенция с кривыми ногами — сестра Тереза Виктория — работает здесь уже полвека. Джек стоял на месте, глядя в сторону и сложив руки за спиной — исполненная терпения поза гробовщика, темный костюм, все как полагается. «Покойница» оказалась симпатичной девушкой, совсем не похожей на прокаженных, которых он видал на картинках. Джеку пришлось притрагиваться к ней, застегивая молнию на пластиковом мешке, да еще и поправлять на ней цветастую блузку — складки так и норовили попасть в молнию. Никаких коричневых пятен ни на лице, ни на руках. Джек еще раз глянул в сторону сестры Люси, неторопливо подошел к кабине, уселся на водительское место. Включил двигатель, пару раз газанул. Дверца с другой стороны кабины отворилась, и сестра Люси скользнула на пассажирское сиденье. — Не хотел вас торопить, но Амелите не слишком-то удобно лежать в пластиковом пакете. — О, боже! — Она поспешно повернулась на сиденье. — Погодите. Надо выехать за ворота. — Дышать-то она может? — Думаю, воздуха ей вполне хватает. С подъездной дорожки, тянувшейся вдоль фасада больницы, выехала машина и пристроилась позади катафалка. К тому времени, когда они добрались до главных ворот, друг за другом ехало уже три машины. Джек изучал их в зеркало заднего вида. — Теперь можно. Давайте! Сестра Люси опустила стеклянную перегородку, отделявшую кабину от задней части катафалка, привстала на колени, развернулась всем корпусом, стараясь дотянуться до пластикового мешка. — Достали? — Еле-еле. — Подтяните каталку на себя. — Есть! — отозвалась монахиня и заговорила по-испански со своей подопечной, перегибаясь через спинку сиденья. Льняной пиджак поехал вверх, Джек получил полную возможность любоваться изгибом бедра, подчеркнутым тугими джинсами. Джек покосился на изящные круглые очертания бедра и попки, стараясь не таращиться чересчур откровенно. Вот это да! Она говорит, надо трогать людей, прикасаться к ним — а что, если он сейчас дотронется до нее? Тут есть что потрогать. Любую знакомую девчонку Джек мог бы шлепнуть шутя, если б она вот так перегнулась через спинку сиденья. Она бы сказала что-нибудь вроде: «Эй!», «Да ну тебя!», и только. Ничего особенного. Дружеский шлепок. Можно даже ущипнуть слегка. Уставившись перед собой на дорогу, Джек начал мысленно прокручивать те два фильма, что показывали по телику на прошлой неделе. В первом Ричард Бертон с двумя другими парнями и Джоан Коллинз плывут на спасательном плотике. Их судно торпедировала японская подлодка. Джоан вроде бы положила глаз на Ричарда, но держит его на расстоянии, несмотря на все его заходы, а Ричард никак в толк не возьмет, почему эта девица в странном белом балахоне никак не поддается. Только в самом конце выясняется, что Джоан Коллинз монахиня, а этот белый балахон — нижнее белье, которое носят монахини, как его бишь, подрясник, что ли? Джоан Коллинз снялась в этом фильме совсем молодой. Во втором фильме Дебора Керр оказалась на острове в Тихом океане с американским морячком, его играет Роберт Митчем. Идет война, Дебора в снежно-белом платье монахини, так красиво обрамляющем ее лицо (носик просто загляденье!). Оба прячутся в пещере от япошек. Наплыв: Дебора и Роберт вдвоем, смотрят друг на друга. Сразу видно, что рано или поздно он попробует закинуть удочку, только неизвестно, как она поступит. Два фильма про монахиню и молодого парня, которые оказались вместе, сближенные опасностью. И еще: по телику сказали, что оба фильма впервые вышли на экран в 1957 году. Почему, собственно, он запомнил, что именно в 1957-м? Ему это было ни к чему, просто Джек машинально отмечает такие вещи. В 1957-м ему сровнялось двенадцать лет и он влюбился в свою классную руководительницу, сестру Мери Люсиль. Люсиль — Люси. И вот еще что. Лет десять спустя был без ума от Салли Филд (у нее такой славный маленький носик), а она играла в телесериале «Летучая монахиня», носила такой же чепец с крылышками, как и сестры милосердия, работающие в Карвиле. Случайное совпадение или как? Девицы любят порассуждать о «знаках». Расскажи он что-нибудь такое Хелен, она бы сказала: «Какой кошмар», особенно если б курнула косячок. Стройные ноги в модных джинсах заняли обычное положение на сиденье. — Амелите нужно в туалет. — Мы только-только отъехали. — И что, вы не можете остановиться? Они еще даже не доехали до Сен-Габриеля. Вон он впереди — блочные дома, две-три машины дремлют на улицах, почти пустынных в воскресный день. Проехав развязку, Джек продолжал двигаться вперед, пока справа не показалась заправочная станция. Ни одной машины. Он свернул и остановился в тени под навесом. Так, туалет с другой стороны. Надо объехать здание бензозаправки, развернуться и оттуда по-тихому провести Амелиту в дамскую комнату. На той стороне дороги стояло кафе. Четверо парней, болтавшихся на мостовой между легковушкой и грузовичком-пикапом, повернули головы и лениво глазели на катафалк. То-то будет у Сен-Габриеля повод для сплетен на неделю: «Богом клянусь, эта девица вылезла из катафалка!» — Кажется, закрыто. Джек затормозил чересчур резко, и сестру Люси бросило вперед на приборный щиток. — Никого нет? Никого нет, двери закрыты. Мог бы сразу догадаться — выходной день, никого нет на месте. Внутри здания забыли выключить свет, луч пробивался сквозь оконное стекло, почти сплошь закрытое надписью: «Весеннее предложение — дешевые шины». На стеклянной двери были приклеены эмблемы «VISA» и других кредитных карточек, которые тут принимались для расчетов, и еще один хорошо знакомый Джеку символ: VAS Vidette Alarm System — сигнализация, защищающая здания от несанкционированного вторжения. Обветшавшее местечко, забытое богом. Что же остается? С другой стороны дороги кафе, но эти деревенские юнцы по-прежнему таращатся на катафалк. Джек глянул в зеркало дальнего вида и увидел, как возле бензоколонки прямо за его катафалком остановилась машина. Черный «крайслер»-седан. Эта машина ехала за ними от самого Карвиля. Парень в бежевом костюме вылез из-за руля машины, пассажир присоединился к нему. Темноволосые ребята, латиносы. Сейчас их не видно, стоят вплотную за катафалком. — Скажите Амелите, пусть прикинется мертвой. Заприте двери. Быстрее! Сестра Люси четко выполнила приказ, не переспрашивая, даже не взглянув в его сторону. Когда один из латиносов заглянул в окошко с ее стороны, сестра Люси уже вновь приняла обычную позу. Коротышка постучал в окно и заговорил по-испански. — Что вам нужно? — по-английски спросила его монахиня. Парень снова зачастил по-испански, а сестра Люси смотрела на него лицом к лицу, отделенная от него только оконным стеклом, и слушала, что он говорит. Мимо водительского окошка прошел второй человек, обогнул катафалк и встал впереди, преградив дорогу. Тоже маломерок, в нем фунтов сто тридцать. Это хорошо. Хуже другое — они хорошо одеты, в костюмы и стильные спортивные рубашки. Это не нищие иммигранты, собиратели бобов. Тот, который беседовал с сестрой Люси, был в темных очках, рубашке из тисненого шелка, причесочка из хорошей парикмахерской. Впереди стоял парень, смахивавший на креола: высокие скулы, шапка черных волос, светлая кожа. Он смотрел на Джека сквозь ветровое стекло, пока его напарник продолжал что-то втолковывать монахине. — Он хочет, чтобы вы открыли заднюю дверь. Говорит, они были друзьями покойной и хотят посмотреть на нее в последний раз. Хотят посмотреть на нее сейчас, потому что потом они будут очень заняты и не смогут прийти на похороны. — Откуда он знает, кого мы везем? — поинтересовался Джек. — Спросите его об этом. Сестра Люси снова заговорила с парнем в темных очках, а Джек терпеливо дожидался ответа. Тот буркнул что-то односложное и, наклонившись, стал всматриваться в глубь катафалка, скосив глаза и прикрыв их ладонью, как козырьком, чтобы не отсвечивало собственное отражение в стекле. Сестра Люси быстро глянула в сторону Джека, хотела что-то сказать, но тут очкастый распрямился и вновь заговорил, придав своему лицу умильно-торжественное выражение. — Он говорит, они хотят помолиться об умершей. Говорит, они непременно должны это сделать, не то им не будет покоя. Джек ждал, что она что-то добавит к переводу — сестра Люси так пристально смотрела на него, словно хотела сказать что-то еще, но не могла, когда лицо того парня находилось так близко от ее лица. Джек кивнул, выдержал паузу, обдумывая решение: — Скажите ему, я все понимаю, но закон запрещает мне открывать катафалк посреди улицы. — Сестра Люси хотела уж было сообщить его слова типу в солнечных очках, но тут Джек добавил: — Погодите! Скажите ему, что труп он увидит — труп своего приятеля, если тот немедленно не уберется с дороги. Мы уезжаем. Глаза его спутницы расширились, а рожа за стеклом уставилась прямо на Джека. — Он понимает по-английски, — догадался Джек. — Но все-таки переведите ему. Скажите своими словами. — Джек! — негромко произнесла монахиня. — Посмотрите на меня. У него здесь револьвер. — Правой ладонью она коснулась своего жакета, кончики пальцев проскользнули вовнутрь. — Вот здесь. Человек у окна вновь заговорил, монахиня продолжала слушать его, не отводя взгляд от Джека. — Он спрашивает, почему мы им препятствуем, — она переводила синхронно, шевеля губами одновременно с говорящим. — Говорит, это займет всего одну минуту. Он требует, чтобы вы выключили зажигание и вышли из машины. С ключом, — еще послушала и сказала: — Если вы попытаетесь нажать на газ, в этом катафалке появится труп, даже если пока его нет. Джек успел разглядеть выражение ее глаз, прежде чем сестра Люси отвернулась к окошку и заговорила по-испански — быстро, настойчиво. В боковом стекле, словно в раме, он видел лицо, украшенное солнечными очками, а позади — надпись «Весенняя распродажа — дешевые шины» в витрине безлюдной бензозаправочной. В глубине мерцал свет, подсвечивавший эмблемы, налепленные на стеклянную дверь. — Не злите его, — посоветовал Джек, вынимая ключ из замка зажигания. Сестра Люси обернулась к нему, напряженно следя, как он открывает дверь со своей стороны. — Говорите с ним, не останавливайтесь. — Он вышел из машины, нажал кнопку на дверце и наглухо захлопнул ее за собой. На той стороне улицы деревенские парни грелись на солнышке, открывали банки с пивом. Двое из них неторопливо обменялись репликами, один выдавил из себя смешок, другой поправил на голове кепку. Бедняги, всего-то и развлечений, что вырваться в воскресенье в ближайший городок! Джек встречал таких ребят в «Анголе». Один из них спьяну насмерть забил приятеля бутылкой из-под пива. И таких парней, как этот, в темных очках, и тот, смахивающий на креола, который загораживает проезд, Джек тоже встречал. Парень, стоящий перед катафалком, повернул голову, следя за приближением Джека. Во дворе тюрьмы эти ребята тоже становились на дороге у новичка и смотрели на него вот таким же, вроде бы скучающим, но источающим угрозу взглядом, как бы говоря: «Посторонись-ка, парень! Здесь ты больше не мужик, ясно? Я держу тебя за яйца». Джек мог бы и обойти этого типа — была охота ему что-то доказывать, — но его тюремный опыт подсказывал, что можно и не уступать. В двух случаях новичок может не сворачивать со своего пути: если он готов драться или если он умеет пользоваться мозгами. Что касается Джека, он хорошо знал, что он умнее этих придурков, да что там, умнее большинства обитателей тюряги. И уж конечно, он способен перехитрить этих двух ублюдков, так похожих на встречавшихся ему в «Анголе». Должен же его почти трехлетний опыт хоть на что-то сгодиться! Помоги, Господи, чтобы все получилось! Кстати, хорошее правило: когда имеешь дело с людьми, которым не доверяешь, первым делом надо прикинуть, чем врезать им по башке или каким путем будешь удирать. Проходя мимо креола с зачесанными волосами, Джек улыбнулся и кивнул ему: — Как делишки, приятель? — и тут же заговорил с тем, очкастым: — Ничего подобного со мной не случалось за все годы, что я занимаюсь похоронами. — И прошел дальше, продвигаясь мимо них к зданию бензозаправочной станции. — Эй, ты куда? — окликнул его тип в темных очках, отступая от катафалка. Креол тоже повернулся и последовал за Джеком. Уже на пороге станции Джек приостановился и бросил через плечо: — Мне нужно кое-что взять. Парень в темных очках стоял уже вплотную к нему. Он сказал: — Туда нельзя. Видишь? — Он протянул руку, едва не коснувшись Джека, и попытался повернуть ручку на деревянной двери с большим окном. — Видишь? Заперто. Не войдешь. — Да, похоже на то, — согласился Джек. Оглянулся по сторонам и сказал, озадаченно нахмурившись: — И что же мне теперь делать, черт побери? Мне надо в туалет, а ключ-то висит там. Вон он, за стойкой. Проволокой прикрутили, чтоб никто не спер. Похоже, ключи от сортира нынче в цене. — Найдешь туалет в другом месте, — посоветовал человек в темных очках. — Тоже мне проблема. Теперь они смотрели друг на друга в упор. Джек произнес негромко: — У каждого из нас своя проблема. Тебе нужен ключ от моей машины, мне — ключ от сортира. Мы с тобой оба отчаянные парни. Desperadoes, да? Ты ведь меня понимаешь? — Человек в темных очках молча смотрел на него. — Только я куда более отчаянный, чем ты, приятель. Ты даже не представляешь, какой я отчаянный. Смотри! Повернувшись снова лицом к двери, Джек быстро шагнул вперед, прицелился, не спуская глаз с наклейки «Vidette Alarm Systems», взмахнул ногой и с размаху выбил подошвой своего ботинка (неплохие, кстати, мокасины) дверное стекло. Сигнализация сработала в тот же миг, сирена взвыла столь пронзительно, что заглушила звон осыпавшихся осколков. Шуму наделали даже больше, чем надо. Парень в темных очках попятился, креол все еще не двигался с места, но напарник уже призывно махал ему рукой. Наконец они оба обратились в бегство, и Джек, отведя взгляд от своих противников, мог полюбоваться личиком сестры Люси, смотревшей на него через боковое стекло. На той стороне дороги парнишки вскинули головы, заслышав оглушительный вой сирены. Черный «крайслер» рванул с места, сверкнул лакированными боками, вылетев из тени на яркий солнечный свет, и пропал из виду, умчавшись под гору в сторону большого шоссе. Фермеры вертели головами, провожая взглядами автомобиль, и Джек тоже смотрел ему вслед, прикидывая, какой маршрут выбрать. До дома можно добраться несколькими путями, и туалет еще где-нибудь встретится. Черт, он снова чувствовал себя живым человеком! Когда Джек вернулся за руль, сестра Люси одарила его особым взглядом — не то чтобы уж прямо-таки восторженным, но все же в ее глазах читалось уважение и благодарность, даже губы чуть-чуть приоткрылись. Она ничего не сказала, молчал и Джек, пока не отъехал подальше от настойчивых воплей сирены. Тогда он проказливо усмехнулся: — Потому-то я и предпочитал грабить постояльцев в гостинице! 5 Свернув на Кэмп-стрит, Джек сразу увидел прямо возле бесплатной кухни белый лимузин. Он хотел как-нибудь поизящнее сострить, легко так, с ходу. Хелен он мог бы сказать все, что в голову взбредет, например: «Похоже, здесь и впрямь повар что надо», но для Люси хотелось выдумать что-нибудь поумнее. Однако тут он заметил, что сестру Николс появление машины ничуть не удивило. Опять какая-то загадка. Одолеваемый любопытством, Джек отвлекся на нее и ничего остроумного выжать из себя не сумел. Молча пересек улицу с односторонним движением и припарковал свой катафалк почти вплотную к лимузину. Из автомобиля вышел негр в шоферской ливрее. — Папочка приехал, — вздохнула сестра Люси. Тем самым загадка разрешилась — и та, прежняя, тоже. Если папочка разъезжает в длинном «кадиллаке», стало быть, монашка наша из весьма богатой семьи, а она-то ни словом об этом не обмолвилась. Теперь ясно, почему она вот так, без проблем, взяла и купила «фольксваген» в Никарагуа, а он-то ломал себе голову, откуда у нее взялись деньги. С другой стороны, монахини ведь дают обет бедности, а не только целомудрия и воздержания… Ну вот, упустил такой случай сострить. Сестра Люси уже вышла из кабины катафалка и двинулась навстречу отцу. Папочка легко выскочил из машины — этакий бодрячок, из тех жилистых ребят, что и после пятидесяти выглядят подростками. Стоит себе вольготно, раскрыв объятия навстречу дочери, но локти прижал к бокам — уверенный в себе, всегда готовый к действию человек. Голову чуть наклонил, словно позируя. — Привет, сестрица! Выглядишь просто шикарно! Этакий пижон, разъезжает в лимузине, носит куртку из телячьей кожи ручной выделки, сшитые на заказ джинсы низко сидят на бедрах, на ногах ковбойские ботинки. Экс-чемпион родео или кинопродюсер? Продюсеров Джек часто видел в Новом Орлеане, они все больше снимают во Французском квартале. Черт, вот кем ему следовало стать — кинозвездой!.. Сестра Люси приблизилась к отцу, поцеловала его в щеку, отец прижал ее к груди. Что-то странное, немного неестественное было в этой сцене. Папаша похлопал ее по спине большой толстопалой ладонью, на пальце сверкнуло кольцо с бриллиантом — Джек напряг зрение, пытаясь оценить величину и стоимость камня. Теперь они о чем-то беседуют, папа держит ее за руку. Повезло сестре Люси, что не унаследовала папочкин нос. Джек обернулся и опустил стекло, отделявшее кабину от внутренней части катафалка. Амелита так и лежала в пластиковом мешке, только голова чуть-чуть выглядывала. — Ты как? Она что-то пробормотала в ответ, слегка пошевелилась. — Держись. Уже недолго. Какая терпеливая девочка. Глаза хоть и не как у оленухи, но очень красивые, карие, с влажным блеском. Они договорились высадить здесь Люси, чтобы она могла забрать свою машину. Люси так и сказала: «моя машина». Опять концы с концами не сходятся — как же обет бедности? Ладно, добавим и этот вопрос к общему списку, быть может, когда-нибудь удастся все выяснить. Пока что Джек должен отвезти Амелиту в погребальную контору, а сестра Люси доберется туда своим ходом. План как план. К семи в конторе будет Лео. Сейчас без четверти. Сестра Люси поманила его рукой. Ее отец тоже повернулся лицом к катафалку. Джек вышел из машины, подошел к ним. Люси этак неформально представила их друг другу: — Джек Делани — мой папа, — и смолкла, предоставив им самим разбираться. Папа протянул ему руку. — Рад знакомству, Джек. Дик Николс. — Грубая рука и лицо, вплотную приблизившееся к его лицу, тоже не из самых интеллигентных. В курчавых волосах пробивается седина, но усы все еще черные. Точно, чемпион родео, какой там, к черту, кинопродюсер. — У вас работенка не из легких, с покойничками возиться, но кто-то должен ее делать. «Муллен и сыновья» хоронили одного из моих брокеров. И кого-то из бухгалтеров тоже. Полагаю, вы знаете ребят из погребальной конторы «Сен-Клер» в Лафайете? — Слыхом о них не слыхал, — буркнул Джек. Папочкин шофер наблюдал за ним, прислонившись к машине. Молодой чернокожий парень, широкоплечий, двубортная ливрея ему к лицу. — У них работы по горло, доложу я вам. У тех, кто занимается нефтью, то и дело сердце прихватывает. — Папочка прокладывает трубы, — сухо сообщила сестра Люси. — И нефтяные платформы в море строит. — Ну да. И мне пришлось немало попотеть, дочурка, пока я достиг всего. — Усмехнувшись, он покачал головой и снова посмотрел Джеку прямо в глаза. — Сперва я торговал участками, а потом сам принялся бурить. Мне еще не исполнилось и тридцати, как я угрохал два состояния на нефтяных скважинах. Фонтан — и все, пусто, и я вылетел в трубу. Но я не сдавался, нет, приятель, я каждый раз начинал все сначала, собирал по копейке, влез в долги, подписал векселя на все наше имущество и наскреб двести пятьдесят кусков на аренду месторождения. Ее мамаша меня все спрашивала, — тут его голос изменился, изображая беспомощную и бестолковую дамочку: — «Милый, а если опять сорвется, что же мы будем кушать?» — «Лапу будем сосать, — так я ей отвечал. — Бизнес есть бизнес». — А как мама? — без особого интереса, словно случайно вспомнив о ней, спросила сестра Люси. Отец, оглянувшись на своего шофера, сказал: — В полном порядке. Нынче утром Кловис посадил ее на самолет. Опять в Нью-Йорк отправилась. — Эти слова насторожили сестру Люси, Джек уловил, как она напряглась. — За одеждой, полагаю, — прокомментировала она. — Зубную щетку она и дома могла купить, — подхватил Дик Николс. — Если увидишь, как поздно вечером светятся окна моей конторы, то знай: это я сижу, подписываю очередные чеки. Ничего, мне это в радость, — и без перехода добавил, обращаясь к Джеку: — Я теперь еще и вертолетами занялся. Хотите взять вертолет в аренду? Можно предложить новый вид услуг — похороны в море. Первая компания в Новом Орлеане. Летите несколько миль над заливом, священник бормочет молитвы, прыскает на покойника святой водой, потом люк открывается — и прости-прощай. По мне, это куда лучше, чем гнить в склепе на лучшем кладбище Сен-Луиса. Такая теснотища, монумент на монументе, кошмар! Учти, дочурка, я предпочитаю свежий воздух. — Папа живет в Лафайете, — пояснила сестра Люси Джеку. — А мама здесь, в Новом Орлеане. — Мне дозволено ее посещать, — бодро вставил Дик. — Надо только предварительно позвонить и объясняться повежливее. — Папа может пройти в «Галатуар» без очереди, — все так же отстраненно сообщила Люси. При этом она смотрела на Джека так, словно пыталась что-то сообщить ему взглядом, словно их уже что-то объединяло. Папаша быстро взглянул на часы. Им пора, они с Люси идут к «Полу» угоститься крабами и креветками и поболтать всласть. Если не касаться политики, глядишь, они и найдут общий язык, раз уж девочке вправили наконец мозги, — так выразился Дик Николс, усмехаясь. Что бы это значило — «вправили мозги»? Джек пытался перехватить взгляд Люси, угадать хоть какой-нибудь намек, движение губ или бровей, но тут ее папочка надвинулся на него, снова протянул ему руку — очень приятно было познакомиться, поговорить, надеюсь, еще встретимся. Он полностью перекрыл Джеку обзор, а когда наконец отступил в сторонку, Джек увидел, что сестра Люси все так же пристально смотрит на него, пытаясь что-то сказать взглядом. Вслух она произнесла только: — Папочка и к «Полу» может пройти без очереди, что вы на это скажете? — Легонько коснулась его руки на прощание и уехала. В малой гостиной читали розарий по усопшему Бадди Джаннету. Родные и те из знакомых, кто не успел вовремя убраться, тупо твердили в унисон «Аве Мария». Джек наблюдал за ними из холла. Тридцать семь раз молящиеся вставали на колени, поднимались, садились на стулья и вновь начинали все сначала. Священник руководил процессом, стоя перед аналоем возле гроба — отличная вещь, полированный орех, ручная работа, внутри тисненый креп. Похоже, вдова Бадди нуждаться не будет. Она оказалась постарше, чем думал Джек. Маленькая, субтильная, сидит на самом краешке удобного кресла со спинкой, перебирает четки, ни на кого не глядит. Взгляд отсутствующий, губы едва шевелятся. О чем она, интересно, думает? Надо бы подержать ее за руку, сказать ей что-нибудь. Сколько перевидел этих заупокойных служб, а так и не научился различать, кто правда горюет, а кто только делает вид. Сказать бы ей, какой славный парень был Бадди, как все его любили… — Ты объяснишь мне наконец, что происходит? — буркнул ему в ухо Лео. — А что такое? — спросил, оборачиваясь к нему, Джек. — Я иду в ванную, а там девица расчесывает волосы перед зеркалом. Та девица, которую якобы привезли хоронить. В жизни ничего подобного не видел. — Если не ошибаюсь, это ты меня за ней отправил, — вежливо напомнил ему Джек. — Ты сам говорил по телефону с сестрой Терезой Викторией. — Говорил, да. Я как раз в это время обряжал твоего приятеля. — Ну так позвони ей еще раз, — сказал Джек, пытаясь пройти мимо Лео. — Я, знаешь ли, занят. Полно народу. — Позвони попозже. Если я попытаюсь объяснить тебе, почему я привез в контору девицу, которая пока не превратилась в труп, ты непременно скажешь, что это все я затеял. Поговори с монахиней, а потом уж разбирайся со мной. — И Джек двинулся прочь по коридору к лестнице, ведущей на второй этаж. Амелиту он застал в помещении, где были выставлены на продажу гробы. Она задумчиво водила пальчиком по лакированной поверхности лучшего изделия из дуба — цельное дерево, не какой-нибудь там шпон. — Это модель «хоумстед», с бежевой подкладкой внутри, — охотно пояснил Джек. — Мы предлагаем гробы из пластика, металла, шпона и цельного дерева, по цене от шестидесяти до шестнадцати тысяч долларов, соответственно вашему бюджету и тому, насколько вы ценили усопшего. Хорошо, что нам не придется подбирать ящик тебе, ты вроде бы вполне здорова. Она и впрямь выглядела неплохо. Темные волосы, опускавшиеся по цветастой блузе до самой талии, мягко сияли при свете лампы, тот же свет отражался и в обращенных к Джеку карих глазах. — Приятная ткань, — сказала она, поглаживая бежевый креп, — мягкая. — Так бы и улеглась в него, а? Где ты жить-то собираешься? — Скоро я поеду в Лос-Анджелес, точно не знаю когда. Скоро-скоро, мне всегда хотелось поехать. — В Лос-Анджелес? — Да, у меня там две тети и еще бабушка. Говорят, там очень хорошо. А когда вы кладете сюда человека, вы его одеваете? — С ног до головы. Сестра Люси сказала, где ты будешь жить в Новом Орлеане? — Сказала, что найдет мне место. Вот этот розовый шелк мне нравится еще больше. — Сестра Люси знает, что делает. Вы ведь с ней давно знакомы? — Да, уже несколько лет. — Она мне рассказала, что с тобой было. Как этот парень выкрал тебя, и все эти ужасы. Он тебя даже два раза уводил из дома, так? В первый-то раз ты была совсем девочкой. — Вы о Берти говорите? — О полковнике, как там его звать? — Ну да, Берти. Полковник Дагоберто Годой Диас. Он занимал важный пост в правительстве. В настоящем правительстве. Он бы мог купить любой из этих гробов, даже тот, за шестьдесят тысяч. — За шестнадцать, а не за шестьдесят. Но он же убил человека. Убил того врача. — Да, конечно. Он очень рассердился, просто ужасно. — Он сделал это у тебя на глазах. — Я и говорю. Я как увидела это, очень испугалась. — Девушка вздрогнула, обхватила себя руками, будто от холода. — Совсем не тот человек, каким он был в Манагуа. — Она уже успокоилась, снова принялась ощупывать гроб изнутри. Теперь ее заинтересовала подушка. — Обещал, что устроит меня на конкурс «Сеньорита Универсо», но тут началась война, он уехал, а мне пришлось вернуться домой. — Ее внимание привлекли плиссированные складки, украшавшие подушку. Джек помолчал, обмозговывая все это. — Но теперь он хочет убить тебя, или я что-то не так понял? — Она вам сказала, да? Он очень рассердился, потому что боялся заразиться проказой, только он не заразился. Проказа не передается, как эта новая болезнь, которой теперь все болеют, или как та старая — ну, вы знаете. Жалко, что никто не объяснил Берти, что это не опасно. У комманданте Эдена Пастора, он тоже «контрас», была горная проказа, только я не знаю, от чего она бывает. Может, от укуса насекомых… — Погоди-погоди, — перебил ее Джек. — Этот парень тебя похитил, так? В смысле — в самом начале. Пришел ночью, схватил тебя и увел в горы. Я все правильно понял? — Ну и что? — Она недоуменно приподняла брови. — Он хотел, чтобы я была с ним. — Взгляд девушки смягчился, и она продолжала мечтательно: — Когда мужчине нравится девушка, очень-очень, он хочет, чтобы она была с ним. Ведь у вас есть подружки, всякие-разные, верно? — Улыбнувшись, она подвинулась вплотную к нему. — Такой красивый мужчина, хорошо одет. — Она уважительно потрогала его семидолларовый галстук в полосочку. — И комнаты у вас хорошие, большой холодильник, а в нем пиво и водка. Ну конечно, вы приводите сюда девушек — на вечер, на ночь, да? Что вы делаете удивленное лицо? Американские ребята в Манагуа тоже всегда так делали: «Кто, я? Каких девушек?» — точно они маленькие мальчики. Мне кажется, только американские ребята так притворяются. Делают вид, что они всегда ведут себя хорошо-хорошо. Вы же приводите сюда девушек, верно? Скажите мне все по правде. — Пару раз приводил. — А еще кое-что скажите — вы когда-нибудь ложились сюда с девушкой? Вот сюда? — Да ты что? — воскликнул Джек. — Тут так красиво. Мягко. — И она снова принялась гладить бежевый креп внутри гроба. — Это же гробы, Амелита, — напомнил он ей. — Я знаю, что гробы. Я никогда раньше не видела, какие они внутри. Словно маленькая кровать, да? — Давай сядем, обсудим все это, что ли, — пробормотал он, окончательно теряясь. — У вас в комнате? Да, это будет мило, — прощебетала она, изящно склонив голову. Еле сдерживаясь, Джек сказал ей: — Если б это была моя идея, спасать тебя, вытаскивать из всей этой истории… — То что? — Я бы уже давно плюнул на тебя. — Вы на меня сердитесь? — удивленно нахмурилась она. — Почему? Он уже не сердился. Он просто буркнул: — Ладно, пошли, — и выключил в комнате свет. Они прошли по коридору, миновав комнату Джека и приемную, и попали в кабинет Лео. — Сестра Люси позвонит, когда освободится. Если до вечера не позвонит, ляжешь спать вон там. Он кивком указал на потертый диван с растрескавшейся кожей, древний, как сама контора «Муллен и сыновья». Амелита послушно уселась на диван и спросила: — А почему вы так ее называете? — Как? — переспросил Джек, косясь на хаос, царивший у Лео на столе. Письма, деловые записи, у телефона лежат бланки вызова. Ни одного заполненного бланка. Слава богу, на сегодня больше дел нет. — Почему вы называете ее «сестра Люси»? Она уже больше не монахиня. Просто Люси, Люси Николс. Джек быстро поднял голову и уставился на девушку, привольно устроившуюся на старом диване Лео. Что она такое говорит? — То есть как это — больше не монахиня? Я называл ее «сестра Люси». — Он помолчал, припоминая. — Точно, называл, и она не стала меня поправлять. — Она привыкла, чтобы к ней так обращались. — И эти парни в миссии — они тоже называли ее «сестра». Я сам слышал. И Лео, мой босс… — Тут Джек остановился, соображая, идет ли Лео в счет. Пожалуй, нет. Лео просто решил, что Люси — монахиня, раз она жила в миссии в Никарагуа. — Про них я ничего не знаю, — гнула свое Амелита, — а про Люси точно знаю, что она теперь не монахиня. Раньше была, а теперь — нет. Сами подумайте, если б она все еще была монахиней, стала бы она надевать джинсы «Кельвин Кляйн»? Я тоже такие куплю, когда поеду в Лос-Анджелес. — Да, насчет джинсов я уже думал. — Точно куплю, как только приеду. — Откуда ты знаешь про нее? Она сама тебе сказала? — Сказала в машине, когда мы ехали из Никарагуа. Сказала, больше не будет монахиней. Больше не могу, говорит. — Так и сказала? — Я же говорю — так и сказала. — Ты уверена? — Сам спроси, если не веришь, — огрызнулась Амелита. Взгляд ее рассеянно блуждал по комнате, задержался на лицензии Лео в рамочке на стене, вернулся к Джеку. Джек так и стоял у стола. — Когда она была монахиней, она была очень милая. Самая милая из всех в «Саградо Фамилия». — А теперь разве нет? — Да, но теперь она стала совсем другой. С ней что-то происходит. Наконец телефон зазвонил. — Джек? Это Люси. — Он не сразу ответил, и она еще раз окликнула его: — Джек! — Как прошел обед? — Я бы хотела рассказать. Но не по телефону. — Креветки с пивом? — Наверное, я больше не буду встречаться с отцом. Никогда. Как Амелита? — Все в порядке. Что случилось? — Мне нужно поговорить с тобой. — Голос у нее был вроде бы прежний, но в нем чувствовалось напряжение, словно Люси с трудом сдерживала дрожь. — Привези Амелиту, если тебе не трудно… Я дома, у мамы, Одубон, сто один, по ту сторону парка. — Я знаю это место. Ты там одна? — Со мной Долорес, наша экономка… Приезжай поскорее, только не на катафалке. Будь поосторожнее. — У меня есть машина, — сказал он. Немного подождал и произнес, впервые к ней так обращаясь: — Люси! — Да? — Сейчас мы приедем. 6 Люси провела Джека по коридору, увешанному какими-то расплывчатыми портретами и заключенными в рамку снимками карнавальных празднеств, через залы и столовые — затемненные, строго официальные — на застекленную террасу, изображавшую из себя уголок тропического леса. Обои украшал золотисто-зеленый рисунок из банановых листьев, стоявшие на полу гигантские зеленые пальмы и папоротники в кадках жадно поглощали свет, ротанговую мебель украшали зеленые же подушки, под потолком вращался вентилятор, а за дымчатым стеклом бара приветливо мерцали ряды бутылок. На низеньком кофейном столике стоял стакан шерри. Люси, одетая в белую блузу, широкие бежевые брюки и сандалии, была тиха и приветлива. Предложила Джеку самому налить себе выпить — он выбрал водку, бросил в стакан несколько кубиков льда, — дважды переспросила, не голоден ли он, ведь Долорес будет готовить ужин для Амелиты и могла бы заодно накормить и его. Джек отказался. Люси сообщила, что Долорес успела сегодня побывать в церкви. Долорес, добавила она, с незапамятных времен ходит в негритянскую баптистскую церковь на Эспланаде. Долорес научила ее протестантским песнопениям. Мама даже вздрагивала, когда они принимались распевать псалмы на два голоса. Джек, отхлебнув глоток, внимательно посмотрел на свою собеседницу: — Так вы больше не монахиня? — Теперь уже нет, — ответила она. — А я называл вас «сестра». — Назвали пару раз. — Теперь вы говорите по-другому. Она улыбнулась, недоумевая. — В смысле, не так, как днем. — Дайте мне попробовать это, — попросила она, указывая на его стакан. Джек протянул ей стакан с водкой, она осторожно отпила, проглотила, выпятив прелестную нижнюю губку. Разочарованно покачала головой: — Нет, водку я все равно пить не могу. — Вы хотите заново все попробовать? — Вернувшись в Новый Орлеан, я сразу позвонила маме, попросила телефон ее парикмахера. Целый год готовилась к этому и наконец решилась сделать себе перманент. Думала: завью волосы мелкими колечками, полностью сменю имидж. Мне казалось, надо как-то собирать себя из кусочков. Договорилась с парикмахером. И, только сидя в кресле и глядя на свое отражение в зеркале, я поняла: перманент — это не то. — В каком смысле? — В смысле — он мне не нужен. Я и так уже стала другой. Вы же сказали, я даже говорю по-другому. То есть я уже не тот человек, каким была год назад, да что там, даже сегодня днем. Я меняюсь. Сейчас я еще не такая, какой должна стать. Она сидела на расстоянии вытянутой руки и казалась теперь Джеку не такой высокой, как днем, в туфлях на каблуках. — Это вы правильно решили, — похвалил он девушку. — Вам так лучше, без перманента. — Помолчав с минуту, он добавил: — Когда я вышел из «Анголы», я думал первым делом одеться понаряднее и прямиком в бар «У Рузвельта», точно и не отлучался никогда. Но вышло по-другому. Был у меня приятель, Рой Хикс, освободился вместе со мной. — Джек невольно улыбнулся, вспоминая. — У него была такая манера: уставится на тебя, вроде ничего особенного, но чувствуется — он словно спрашивает, готов ли ты к смерти. А ростом невелик. Люси улыбнулась ему в ответ, но улыбка тут же погасла: — Вы же сказали, что дружили с ним. — Ну да. Рой научил меня вести себя в тюрьме. Нет, на меня он так не смотрел, этот взгляд он приберегал для парней, которые цепляли его, забывали свое место, понимаете? — Думаю, да. Джек снова улыбнулся, заранее смакуя свой рассказ. Он видел, что губы Люси вновь готовы к улыбке, он был уверен, что сумеет ее повеселить. Это придавало ему уверенности. Перед этой девушкой можно и покрасоваться, эта роль была ему приятна и естественна. Вместе с тем он чувствовал, что ей можно рассказывать обо всем. — Добрались мы до Нового Орлеана, и Рой заявил, что у него тут есть дела и что я должен ему помочь. Взяли такси и поехали в район новостроек — в пригороде, знаете? Подходим к двери, Рой барабанит кулаком — да, забыл сказать, Рой Хикс был в свое время копом, но об этом нужно рассказывать отдельно. — Как он попал в тюрьму? — Я же говорю — об этом надо рассказывать отдельно. Тоже неплохая история. Так вот, мы стучим, нам открывает чернокожий, на вид вроде знакомый. Нас он к себе не звал, но как увидел, отступил в сторонку. Мы вошли, там сидят еще трое чернокожих. Я уже потом выяснил, что это был притон наркоманов. Черт, думаю, что я тут делаю, а Рой говорит чернокожему, который заправляет заведением: «Малый, руку давай», но тот не хотел пожимать Рою руку. Тут я наконец сообразил, где видел этого парня: он тоже был в «Анголе», его выпустили за полгода до нас. В тюрьме он собрал перегонный аппарат и варил зелье из всего, что под руку попадется — из фруктов, риса, изюма. Жуткое пойло. Ничего, покупали, и Рою доставалась половина прибыли — он вроде как выдал этому парню лицензию. — На лице его слушательницы вновь проступило недоумение, и Джек пояснил: — Рой заправлял нашим отделением. Отделением общего режима. — Как ей объяснить? — В общем, в тюрьме так заведено. Ну и вот, Рой говорит ему: «Малый, руку давай», и еще пару раз повторил, пока тот наконец не протянул ему руку, а Рой вывернул ему руку, завел ее за спину и вытащил у парня из штанов пушку. Те трое уставились на нас, а Рой выкручивает парню руку и объясняет: он-де остался ему должен, когда вышел из тюрьмы, а с тех пор на должок набежали проценты, так что теперь с него причитается две штуки баксов. Тот говорит: «С ума, что ли, сошел, это же тебе не тюряга, здесь играют по другим правилам», а Рой говорит: «Мои правила еще никто не отменял, гони монету». — Он и голоса не повышал, ничем ему не угрожал, но парень выложил-таки денежки. — Потрясающе! — пробормотала Люси. — Может, парень и задолжал Рою несколько баксов, но вообще-то это было вымогательство, а то и грабеж, ведь револьвер-то перешел к Рою. Мы сели в машину, и я спросил Роя, не свихнулся ли он часом. Он сказал: «Когда падаешь с велосипеда, главное — тут же сесть на него и ехать дальше». Я возразил: «Свалиться-то мы свалились, но, по мне, ограбить притон — вовсе не значит вернуться к прежней жизни». Ведь ни один из нас никогда раньше не промышлял вооруженным грабежом. Рой на это: «Велика разница, какой закон нарушить? Что кража со взломом, что вооруженное ограбление — фраером тебе уже не быть, верно?» Я ответил ему, что я-то как раз хочу вернуться к нормальной жизни. «На тебе на разживу», — сказал он, отмусолил тысячу долларов — ровно половину этих денег — и отдал мне. — Потрясающе! — повторила Люси. — Я это к чему: от таких переделок волосы могут сами колечками завиться, так что и перманент не понадобится. — Прическа у вас как раз довольно гладкая, — заметила Люси. — Это все погребальная контора. Увидишь что-нибудь жуткое, волосы дыбом встанут, а потом так и рухнут без сил. — А что теперь делает Рой? — Работает барменом во Французском квартале. Люси подлила еще водки в стакан Джека и предложила: — Садитесь поудобнее. Мне нужно вам кое-что рассказать. Как-то раз за обедом отец сказал мне, что новое здание фирмы в Лафайете обойдется ему в три миллиона долларов. Однако строители собирались срубить дуб, которому было уже сто пятьдесят лет. Отец заставил их пересмотреть проект и построил здание по периметру участка, вокруг дуба. Это обошлось ему в лишние полмиллиона долларов. Как по-вашему, почему он это сделал? В комнате было тихо. Мягкое освещение, в желудке разливалось приятное тепло от водки, в глубоком кресле-качалке на мягких подушках сидеть удобно, уютно. Джек чуть не уснул. Люси, сидя поблизости на диванчике, ждала ответа, скрестив ноги. Наклонившись вперед, взяла стакан с шерри. Джек все еще подыскивал слова. Он почти не шевелился, только поднес руку со стаканом ко рту, отхлебнул глоток, полюбовался пальмами, порадовал глаза. — Он любит природу? — Так зачем же он отравляет воду в Персидском заливе? — Разве он не вертолетами занимается? — Он занимается нефтью. Всю свою жизнь занимается нефтью. Мама прозвала его «техасцем» — в ее-то семье мужчины носили костюмы из тонкого белого хлопка и получали доход от сахарных плантаций. — Я не очень разбираюсь в окружающей среде, — пробормотал Джек. Глаза у него слипались. — В этой, как ее, экологии. Ни в зуб ногой. — Но вам мой папочка нравится. — Ну, он старается понравиться. Выглядеть славным парнем. — Мой папочка не просто старый добрый Дик Николс, он — глава «Дик Николс энтерпрайзиз». Да, он споет вам ковбойскую песню, и белку съест, и хвостом аллигатора закусит, но он два раза был на обеде в Белом доме. Он и такие, как он, любят природу лишь постольку, поскольку могут выкачивать из нее нефть, и на старый дуб ему было наплевать. Он дорожит им только потому, что теперь может им хвастаться. Как же, единственный член клуба «Петролеум», у которого имеется собственный дуб ценой в полмиллиона. Не яхта, не самолет — это у каждого из них есть, а у папочки еще — свое дерево. — Да, богатым быть неплохо, — вздохнул Джек. — Можно купить все, что захочешь, — продолжала Люси. — Семь лет назад папочка явился в Никарагуа навестить меня. Подкатывает черный посольский «кадиллак» — длиннющий такой лимузин — и кто бы, вы думали, выходит из него? Папочка собственной персоной. Он обожает делать сюрпризы, этак небрежно, по-свойски. «Привет, сестрица, как дела? Отличный денек!» Он прекрасно понимает, какое впечатление производит, и наслаждается этим. Я показала ему наш госпиталь, он проявил интерес, даже участие. Только вот он словно бы и не заметил наших прокаженных, особенно тех, кого болезнь изуродовала, превратила в инвалидов. — Им он руки не пожимал? — Он бы к ним и в перчатках не притронулся. Так и держал руки за спиной. А потом сказал: «Сестренка, плохи у вас тут дела. Чем могу помочь?» Я попросила его: «Покатай больных в твоей машине. Это будет незабываемый праздник». Вместо этого он сунул мне чек на сто тысяч долларов. Джек отхлебнул еще глоток, гадая, поцеловал ли в тот раз отец саму Люси. Ясное дело, он не из тех, кто дотрагивается до больных. На это немногие способны. Но вслух он сказал: — Я понимаю, о чем вы говорите. — Нет, пока не понимаете, — спокойно возразила она. — Ему легче дать деньги, чем самому в этом участвовать. — Джек! — негромко сказала она, и он понял, что Люси и впрямь еще не сказала самого важного. — Джек, на прошлой неделе мой папа выписал еще один чек — на шестьдесят пять тысяч долларов. — Вашему госпиталю? — Нет, тому человеку, который уничтожил наш госпиталь, сжег его дотла, зарезал десять наших пациентов. Я была там, Джек. Я видела все с самого начала. Они приехали на грузовике, выскочили и принялись стрелять. Все они были вооружены автоматами и палили во все подряд — в наших собак, в окна… Я вышла из сестринского общежития и услышала, как он орет на них. Он вроде бы приказывал прекратить стрельбу — так мне показалось. На самом деле он орал им по-испански: «Рубите! Крошите их мачете!» Кое-кому из пациентов удалось убежать, спрятаться, нескольких я укрыла в сестринском общежитии. Но тех, кого они застигли в изоляторе — беспомощных, прикованных к постели, — их они зарезали. Я слышала их крики. Знаешь, кто это были? Дагоберто Годой и его «контрас». Он хотел убить Амелиту и вместо нее убил других. — Она передохнула секунду и продолжала: — Я никогда прежде не видела полковника, но с тех пор не могу забыть его лицо. — Горло Люси вновь сжал спазм, она встала. — Извините, — сказала она. — Пойду попрощаюсь на ночь с Амелитой и принесу вам что-нибудь поесть. Она вернулась с пачкой сигарет, на ходу доставая из нее сигарету. Джек взял со стола серебряную зажигалку и услужливо протянул ее Люси. Она снова опустилась на зеленые подушки дивана, немного расслабилась, выпустила длинную тонкую струйку дыма. Спросив у нее разрешения, Джек достал сигарету и тоже прикурил. Первая за три года! Нет, он не голоден, ни чуточки. Просто он слегка запутался, пытаясь разобраться во всем, что она ему рассказала. Он так и сказал Люси: она начинает ему что-то объяснять, а у него возникают все новые вопросы, так что теперь он уже и не поймет, с чего начать. — Что вы хотите знать? — уточнила она. — Этот парень пытался убить Амелиту, а она говорит: «Да, он очень рассердился, но он очень хотел, чтобы я всегда была рядом». Она зовет его «Берти»! Люси спокойно откинула голову на подушку. — Знаю, — сказала она. — Амелите тоже нелегко. «Берти», подумать только! Этот человек изменил всю ее жизнь, и она не может поверить, что он хладнокровный убийца. Ее не было в госпитале, когда он учинил резню. Она жила тогда с родителями, иначе я не сумела бы ее спасти. — Чепуха какая-то. — Да уж! — Тех людей убили за то, что они прокаженные? — Их убили без всякой причины. Зарезали мачете. Доктора Рудольфо Меса они застрелили, в Эстели убили священника во время мессы, а шестерых сотрудников миссии приговорили к смертной казни с соблюдением всех формальностей. Чиновника, занимавшегося реформой сельского хозяйства, закололи штыками, жене его выстрелили в спину и бросили, сочтя мертвой. Она видела, как они удавили ее трехлетнюю дочь. Пусть «Берти» объяснит, как он допустил это. Пусть расскажет о девяти крестьянах в Пайвасе, которым перерезали глотки, а их дочерей изнасиловали, о четырнадцатилетней девочке в Эль-Гаайяба — ее изнасиловали, а потом отрубили ей голову. В Эль-Хоргито убили пятерых женщин, шестерых мужчин, девять детей… Хочешь увидеть весь список? У меня он есть. Хочешь посмотреть фотографии? Есть и фотографии. Знаешь, как выглядит голова маленькой девочки, насаженная на кол?! В комнате повисло молчание. Стена террасы на миг показалась Джеку театральными декорациями — надо же, она рассказывает про убийства где-то там, в тропиках, а по обоям как раз вьются лианы. — Во всем этом виноват полковник? — Я уже не говорю о людях, которые «исчезли», — продолжала Люси. — О тех, кого только пытали, но не убили. Кстати, иногда они убивают более изощренными способами. Священник в Хинотеге открыл багажник своего автомобиля, и его разнесло на куски. Это тоже дело рук «Берти»: он выяснил, что священник отвез нас в Леон, там мы купили машину и удрали от него. Одна из монахинь написала мне об этом. Я могу прочесть ее письмо. Джек все еще мялся, не зная, что сказать. — Что поделать, это война. — По-твоему, это война? Убивать детей, беззащитных людей — это война? — Я имею в виду — его же нельзя арестовать и судить. — Нет, нельзя. Более того — он приехал сюда, в Америку, и собирает деньги. Ему нужно платить своим людям, ему нужно больше оружия. Три дня назад мой отец пригласил «Берти» на ланч, выслушал его и выдал ему чек на шестьдесят пять тысяч долларов. — С какой стати твой отец помогает ему? — Некоторые люди полагают, что те, кто не за «Берти», — сплошь коммунисты. Все равно что сказать: раз ты не любишь пиво «Дикси», значит, пьешь только водку. — Она говорила негромко, сдержанно, голова ее все так же покоилась на подушке. — Мой отец и его друзья покровительствуют «Берти», приглашают его к себе в дом. Он теперь важная персона. У него есть личное письмо президента — стоит предъявить его, и посыплются денежки. — Какого президента? Нашего президента? — Президента Соединенных Штатов Америки. «Контрас» он именует «нашими братьями», «борцами за свободу». «Их дух равен духу наших отцов основателей». Кавычки закрыть. Если веришь в эту чепуху, вступай в папин клуб. Я тебе еще кое-что скажу, только ты не поверишь. Люси наклонилась вперед, воткнула окурок в пепельницу. Джек любовался ее темными волосами, в них мерцали блики света. Слава богу, что она не сделала перманент. — Сегодня отец пригласил меня на обед и принялся рассказывать про бывшего военного атташе в Никарагуа — он-де герой войны, он-де близко знаком со многими важными шишками из Белого дома. А для моего отца, — сухо прокомментировала Люси, — если человек вхож в этот клуб, других рекомендаций уже не требуется. Отец не назвал его имени, но я сразу поняла, что речь идет о «Берти». Отец сказал, что этот человек — партизанский командир, ведет самоотверженную борьбу против коммунистов, а потом эдак небрежно добавил: «Кстати, полковник упоминал, что вы знакомы, кажется, вы где-то встречались». Я ждала, молчала, думала про себя: если заговорю, то выложу ему всю правду. Я прямо чувствовала, как все это рвется из меня. Отец сказал: «Да, он тут ищет какую-то девушку, то ли приятельницу, то ли бывшую подружку. Он думал, ты можешь помочь ему в поисках». — Люси быстро глянула на Джека. — Как тебе это нравится? Джек ничего не ответил, ожидая окончания ее повести. — Я спросила: «Полковник не говорил тебе, как мы познакомились?» Отец покачал головой: «Нет, не говорил». Я спросила, объяснил ли полковник, с какой целью он ищет ту девушку. Отец сказал: «Нет, вроде бы не говорил». Я спросила: «Хочешь, я тебе объясню?» Он сказал: «Объясни». Я сказала: «Потому что он хочет ее прикончить, черт побери, вот почему». Снова повисло молчание. Джек боялся пошевельнуться, но Люси требовательно смотрела на него, и он наконец произнес: — И тогда ты все ему выложила? — Я перечислила все убийства, все злодеяния, которые могла припомнить. Отец сказал: «Ты же не веришь слухам, в самом-то деле?» Я сказала: «Папа, я была там. Я видела это собственными глазами». Это пришлось ему не по вкусу, но он ответил: «Сестрица, это война. На войне случаются всякие ужасы». Я спросила его: «Ты-то почем знаешь? Ты же сам не воюешь, ты только финансируешь войны». — Люси поднесла стакан к губам, отпила глоток шерри. — Вот такой ужин с отцом. Мы ели омаров. — Люси Николс, вы сумели уйти из монастыря, — поздравил ее Джек. — Но не от Никарагуа, — возразила она. — Отец притащил все это сюда. — «Берти» знал, что он — твой отец? — сообразил Джек. — У него был список миллионеров, занимающихся нефтью. Он просмотрел его, вспомнил, что мы с Амелитой бежали в Новый Орлеан, убедился, что я живу в этом городе. Нет, конечно, это не совпадение. Ему должна была понравиться идея добраться до меня через моего отца. Он мог отправиться за деньгами в Хьюстон, но нет, он приехал сюда. Новый Орлеан превратился в перевалочный пункт «контрас», здесь они собирают оружие и припасы, а потом отправляют их в Никарагуа. Джеку хотелось встать и размять ноги, но он ограничился тем, что взял еще одну сигарету. Уже вторая. Если и начинать заново курить, то только не «Куле». Откинулся в кресле, полюбовался ее ножками — теперь Люси вытянула их на кофейном столике, лодыжку на лодыжку, одна сандалия расстегнулась, и Джек мог разглядеть изгиб стопы. Какой она была в юности, прежде чем ушла в монастырь? — В ближайшие дни нужно отправить Амелиту на самолете в Лос-Анджелес, — продолжала Люси. — Будут какие-нибудь осложнения? Интересно, случалось ли ей купаться с кем-нибудь посреди ночи в Мексиканском заливе? Не в купальнике, а в чем мать родила? — Надеюсь, обойдется, — ответила она. — Надо быть осторожнее. Она затянулась и выдохнула дым, повернув голову немного в сторону. — И нужно придумать, как остановить «Берти», пока он не уехал отсюда со всеми деньгами. Джек выждал небольшую паузу. Он чувствовал, как играет в нем каждый нерв, каждый мускул, но не хотел двигаться с места, не хотел ни единым жестом нарушить сложившееся взаимопонимание. — И вы подумали, не пригодится ли вам человек с моим опытом — не говоря уже о тех специалистах, с которыми мне довелось познакомиться? Все тот же спокойный взгляд. — Да, эта мысль приходила мне на ум. Случалось ли ей заниматься любовью на берегу? А в постели? Было ли это вообще в ее жизни? — Значит, насчет самого «Берти» вы не возражаете — пусть уезжает, — уточнил Джек. — Лишь бы не вывез деньги. Джек затянулся, выгадывая время. Черт, в такую игру он бы мог сыграть. Дело знакомое. — Ему дают чеки. Что он делает с ними? — Чеки выписываются на имя Комитета освобождения Никарагуа. Кажется, так. — Он кладет их в банк? — Наверное. — А что потом? Где он собирается покупать оружие? — Либо здесь, либо в Гондурасе — там у них склады оружия и тренировочные лагеря. Но сначала он возьмет наличные доллары и обменяет их на местную валюту, чтобы расплатиться со своими людьми. — Как он их вывезет? На частном самолете? — Или морем. — Откуда он отправится? — Понятия не имею. — Спросите отца. — Я с ним больше не разговариваю. — Обоюдная ссора или только вы порвали с ним? — Я постараюсь выяснить. — Спроси его, где поселился «Берти». — В гостинице в Новом Орлеане. — Ты шутишь! — Не знаю только в какой. — Тебе придется помириться с отцом. Облобызаться с ним. Иначе мы ничего не сможем сделать. — Значит, ты мне поможешь? — Сказать по правде, ничего подобного я в жизни не слыхал. Конечно, речь идет о нарушении закона, о серьезном преступлении, но можно взглянуть на это и с другой стороны — мы сделаем это во имя всего человечества. — Джек запнулся, сообразив, что слово «человечество» впервые в жизни слетело с его уст. — Это на случай, если нам потребуется самооправдание. Чтобы убедить себя, что все нормально. — По-моему, нам не требуется санкция свыше, — ответила Люси. — Я уверена, что мы вправе отобрать у него деньги, тут и думать не о чем. Но если тебе недостаточно мысли о том, скольких людей ты тем самым спасешь, прикинь, как ты распорядишься своей долей. Половину денег я оставлю себе, чтобы отстроить госпиталь — в моих глазах это вполне оправдывает всю затею. А ты получишь вторую половину. Идет? — Значит, деньги мы оставим себе? — для пущей уверенности переспросил Джек. — Не возвращать же их ему. — О какой сумме идет речь? — Отцу он сказал, что нужно собрать пять миллионов. — Господи Иисусе, — пробормотал он. — Спаситель наш, — с улыбкой подхватила Люси. 7 Джек припарковал катафалк перед главным входом в дом престарелых «Карролтон». Едва он вышел из кабины, как навстречу ему из дверей выбежал молодой, довольно светлокожий негр в белом костюме и замахал руками: — Отгони отсюда свою тачку, приятель. Если старики выглянут из окон и увидят погребальную машину, с ними приключится инфаркт или они рухнут на пол и сломают себе шейку бедра. Джек посмотрел на метку с именем, пришитую на белой рубашке парня. — Седрик, — вежливо сказал он ему, — я приехал за… — Пошарив в карманах, он вытащил записку и прочел ее вслух: — За мистером Луисом Морриссо. — Он готов, только подъезжайте с заднего входа. — А свидетельство о смерти? — У мисс Холленбек. — А где мисс Холленбек? — В своем кабинете. — Тогда я пройду к ней и получу свидетельство о смерти, а потом подъеду с другой стороны. Годится? — Но мисс Холленбек сама послала меня, чтобы я сказал вам! — Седрик растерянно пожал плечами, потом слегка повернул голову, по-прежнему стоя спиной к охраняемому им зданию, и спросил: — Там из окна не выглядывает баба, похожая на крокодила? Это и есть мисс Холленбек. Джек внимательно оглядел нижний ряд окон. — Хотите уморить наших пациентов? — не унимался Седрик. — Хотите, чтобы начальница проела мне плешь? — Обернись-ка, Седрик, — попросил его Джек. — Она смотрит на нас? — Посмотри туда: во втором окне справа мужик в бордовом халате. Кто он? — Где? — Седрик обернулся с деланной непринужденностью. — А, в махровом халате? Мистер Каллен. — Так я и думал, — усмехнулся Джек и заорал во всю глотку: — Эй, Калли, привет, засранец! — Уезжайте, — настойчиво попросил Седрик. — Ну что вам стоит? Через служебный вход Джек вывез на каталке покойного мистера Морриссо, разместил его в катафалке, запер заднюю дверь и, вернувшись к кабине, наткнулся на Каллена. Каллен, специалист по банкам. Знаменитость «Анголы». — Глазам своим не верю, — сказал Джек. — Тебя выпустили. Они обнялись. — Мой парень хотел, чтобы я остался у них, — сказал Каллен. — В смысле, чтобы так и жил у них, но тут начались проблемы с Мери Джо. У нее и так без конца нервные припадки, с тех пор как Джойлин сбежала из дому, чтобы стать актрисой. Мери Джо ничего в жизни не видела, только и знает, что «заниматься домом». Она даже телевизор не смотрит, только вытирает пыль, полирует мебель, печет пирожки и пришивает пуговицы. Ни одна женщина не тратит столько времени на пришивание пуговиц, как Мери Джо. Я даже спросил Томми-младшего: «Что она с ними делает, пришьет, а потом снова отрывает, что ли?» Так и стоит в глазах, как она перекусывает нитку. В первый день, как попал к ним, искал-искал, а пепельницы нигде не видно. Стоит одна, но в ней полно пуговиц. Ладно, беру ее, но тут Мери Джо говорит: «Это не пепельница. В этом доме пепельниц нет». Я говорю: «Ладно, а жестянка из-под кофе найдется?» Она отвечает: курить можно только на заднем дворе. Понимаешь, именно на заднем, чтобы меня не увидели соседи. Она стеснялась соседей. Как им меня представить? «Это папочка моего Томми, последние двадцать семь лет он отбывал срок». Мало того, что Джойлин сбежала из дому с парнем, который пообещал сделать из нее кинозвезду — так еще пришлось пустить меня в детскую, где спала ее дорогая девочка, где все эти мягкие игрушки и Барби с Кеном. Мери Джо просто не могла с этим справиться, даже если б по тысяче пуговиц в день пришивала. Она то и дело колола себе пальцы, и в этом тоже вроде как я был виноват. В один прекрасный день Томми-младший сказал мне: «Папочка, Мери Джо тоже тебя любит, но…» Что бы он ни говорил, всегда выходит одно «но». «Мы хотим, как лучше для тебя, только вот Мери Джо думает, тебе будет лучше, если ты будешь жить отдельно, со своими ровесниками». Это называется «отдельно». Как тебе это нравится? Каллен вел Джека по широкому коридору в холл дома престарелых. Многие двери были распахнуты, с обеих сторон коридора доносился звук работающих телевизоров. Каллен так и не снял махровый халат, надетый поверх рубашки и брюк. Шел он медленно, держась рукой за тянувшиеся вдоль стен перила. Джек с трудом подлаживался под его шаг. Пахло здесь как в сортире. Они прошли мимо старухи, прикованной к инвалидной коляске. Она протянула к Джеку руку, испещренную венами и желтыми пигментными пятнами. Ловким движением Джек увернулся от нее и тут же увидел вторую старуху, которая тоже поджидала его. — В каком смысле «с ровесниками»? — Мне шестьдесят пять лет, Джек. По мнению Мери Джо, пора и о душе подумать. — А зачем ты носишь халат? — спросил Джек, подергав Каллена за бордовый рукав. — Мне нельзя рисковать. Я хожу в халате и еле передвигаю ноги, чтобы выглядеть больным. Ты получил досрочное освобождение, а меня освободили условно по медицинским показаниям. «Освобожден по состоянию здоровья до истечения срока заключения». Не знаю, вдруг они снова посадят меня, если решат, что я здоров. — Каллен, тебе выдали свидетельство об освобождении, обратного пути нет. Господи, у тебя же был инфаркт! — Ага, и они отвезли меня в реанимацию в наручниках и кандалах, да еще и цепью их соединили, а то как бы я не удрал прямо в кислородной маске — а я, на хрен, пытался хоть вздохнуть. В таком виде они и держали меня в больнице — в наручниках, прикованным к кровати, пока мне не сделали шунтирование. Вот как они с нами обращаются, и плевать им, болен ты или здоров. Холл дома престарелых напоминал комнату для прихожан при церкви: тот же мощеный пол, потертая разномастная мебель, на голых стенах — написанные от руки объявления. В креслах, качая седыми головами, сидели постояльцы — кто смотрел телевизор, кто дремал. — «Главная больница», — проворчал Каллен. — Тут все ее смотрят. А я люблю «Молодых-беспокойных», они то и дело попадают во всякие переделки. Джек уселся рядом с Калленом перед кофейным столиком кленового дерева, пустым, если не считать крошечной пепельницы, набитой окурками. Джек достал сигареты, и Каллен попросил: — Дай-ка и мне. Что это, «Куле»? Ладно, все равно. Вообще-то, хотел завязать, но надо же от чего-то помирать. Когда я захворал в тюрьме, я написал Томми: «Обещай мне, если я тут умру, ты перевезешь меня в Новый Орлеан. Господи, только бы меня не похоронили в Пойнт-Лукаут, где меня даже никто не навестит». И вот я тут. — Томми навещает тебя? — Навещает. Я тут всего месяц — завтра будет месяц. Мери Джо ни разу не приходила. Должно быть, каждый день весь розарий читает, чтобы меня не выгнали отсюда и им не пришлось забирать меня к себе и терпеть мои сигареты. — Ты можешь уйти отсюда, если захочешь? Каллен призадумался. — Не знаю. Наверное, могу. Только идти-то мне некуда. — Есть одно дельце, — нерешительно начал Джек. — Я подумал: может, тебя это заинтересует. Ты же профи, верно? И с виду не очень-то сдал. — Нет, я в форме. — Наклонившись поближе к Джеку, Каллен зашептал ему: — Что я тебе скажу — не поверишь. В таких местах, как это, всегда полно кисок, всех и обслужить не поспеешь. Джек оглядел гостиную, но увидел вокруг лишь седых усохших старушек, многие из которых были прикованы к инвалидным коляскам. — Думаю, я тут скоро подружкой обзаведусь, — вдохновенно продолжал Каллен. — Вон ту видишь? Которая читает журнал. Это Анна Мария, у нее отдельная комната. Видишь, как ноги раздвинула, Париж показывает? Ты в языке тела разбираешься, Джек? Я даже книгу такую прочел. Глянешь на человека — и сразу можно просечь, что у него на уме. Тело свои сигналы подает. Дряблой, сморщенной Анне Марии на вид было никак не меньше семидесяти пяти. — И что же ее тело сообщило тебе, Калли? — Неясно, что ли? Оно зовет меня: «Вставь мне, лапочка, меня уже так давно никто не трахал!» А знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я трахался в последний раз? Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом двадцать второго декабря. Третьего января тысяча девятьсот пятьдесят девятого я взял последний банк, этот доходяга Арт Долан сломал себе ногу, прыгая через стойку кассира — так я и знал, что он слишком стар для нашего дела, — и меня заперли на пять месяцев в предвариловке, без залога. Мне светило от пятидесяти до пожизненного без права досрочного освобождения, вот они и не выпускали меня на поруки. Так-то я поплатился за то, что пытался выручить приятеля. — Каллен устало вздохнул, халат на нем распахнулся, а живот выпятился, натягивая рубашку. — Я хотел кое о чем поговорить с тобой, Калли, — повторил Джек. — Может, тебя это заинтересует. Каллен все не сводил глаз с Анны Марии. Плотоядно улыбаясь, он склонился к Джеку и снова зашептал: — На днях к нам новенькая поступила. Говорят, к ней в дом вломился какой-то юнец, забрал семнадцать долларов у нее из кошелька и отделал ее три раза в трех разных местах — в смысле, на кровати, на полу и где-то еще. Этой бабе семьдесят девять лет. Я подслушал, как наши тетки толковали насчет этой истории и Анна Мария сказала: «Ну, свои семнадцать долларов она окупила с лихвой». Ясно тебе, что у нее на уме? — Да, Калли, все складывается в твою пользу, — не стал спорить Джек. — Думаю, ты уговоришь Анну Марию поиграть с твоим колокольчиком. Ты у нас обаятельный. — Я стараюсь людей не доставать. Что толку-то? — Каллен рассеянно оглядел собравшихся, взгляд его остановился на одном из стариков. — Знаешь, кто это? Вон тот старикан в незаправленной шерстяной рубашке? Морис Дюма. Слыхал, наверное, Мо Дюма — великий тромбонист, один из величайших. Играл с Папой Селестином, с Альфонсом Пику, с Арманом Хьюгом. Теперь они сидят в баре «Каледония» или в «Сен-Филипе». Зайди туда после похорон, всех там застанешь. Знаешь, чем он тут занимается? Зайдет в комнату к кому-нибудь из постояльцев и сопрет одежду, наденет сразу на себя. Подойди поближе, посмотри на него: на нем по меньшей мере две рубашки, да и штаны одни под другие надеты. Думает, никто не заметит. — Мне-то нужен не любитель, а профессионал, Калли, — на полном серьезе возразил Джек. — Сколько банков ты взял, пятьдесят? Подумать только, если б я сегодня не увидел тебя в окне… — Пожалуй, больше шестидесяти. С этим старичьем и сам склеротиком станешь. Тут к одному сын пришел навестить, а старикан уставился на него и спрашивает: «Это еще что за хрен?» Этот верзила лепечет: «Папочка, это я, Роджер. Ты меня не узнаешь?» По-моему, старик как раз прикидывается. А что делать? Либо так, либо подбирать какие-то оправдания своим детям. Томми-младший продал меня с потрохами, поддался своей Мери Джо, телке, которая только и способна, что пуговицы пришивать. Продал, а я ничего ему не сказал. Что толку-то? Она небось думает, я мечтаю жить у нее в доме, где и покурить-то человеку нельзя. — Ты здорово разбираешься в людях, Калли. — Я всегда умел вовремя свалить из банка, как только запахнет жареным. Я одевался как клиент, никакой дешевки, никаких масок и обрезов. Пусть этим тешатся дилетанты. Входят в банк и начинают драть глотку, все посетители оборачиваются, все могут хорошенько рассмотреть грабителей, фоторобот составить — раз плюнуть. — Вот я и говорю, — подхватил Джек, — ты у нас профи. — Так-то оно так, но банками я больше не занимаюсь. У них теперь всякие фокусы, подсунут тебе пачку денег, а внутри она пустая и там пузырек с краской. Срабатывает какой-то там таймер, краска разбрызгивается во все стороны, нипочем не отмоешь. Один парень мне рассказывал — да не здесь, а в «Анголе». Кассир снимает эту пачку с магнита или там с батарейки, и таймер «призадумывается» — так этот парень говорил. Ты, ничего не подозревая, суешь пачку в карман или в сумку, выходишь на улицу, а секунд через двадцать — хлоп! — и ты весь в красной краске. И слезоточивый газ к тому же, все сразу. И ты идешь по улице вроде как меченый, словно на тебе написано: «Я только что ограбил банк, на хрен!» — Калли! — перебил его Джек. — Не о банке речь. Тут наклевывается дело покрупнее. — Я думал, ты теперь гробовщик. — Ничего, возьму отпуск или вовсе уволюсь. Посмотрим. — И на автомобиль инкассаторов я нападать не стану. Черт, мне же шестьдесят пять лет! — Калли, — терпеливо повторил Джек, — у меня наклевывается такое дельце — если ты поможешь составить план, пустишь в ход свое умение, чтоб нам обойти эти их чертовы ловушки, — Калли, мы возьмем пять миллионов чистоганом. — Что такое деньги, Джек? Мне хватит до конца жизни, если я помру ко вторнику, — вздохнул старик. — Еще двадцать семь лет мне не отсидеть. Я выйду… Господи, да мне же тогда стукнет девяносто два. Телки будут в меня пальцами тыкать: «Это Каллен, он уже пятьдесят четыре года не трахался». — Я соберу информацию, и тогда мы еще поговорим. Думаю, тебе это понравится, ты в таких штучках разбираешься. — Кстати о штучках, — зашептал Каллен, локтем подталкивая Джека. — Что — кстати? — Кстати о штучках. Интересно, на что готова Анна Мария? Я слыхал, девочки нынче стали горячее прежних. Даже приличные девушки на все согласны. — Да ты тут разрезвился, а, Калли? Каллен вдруг обернулся и посмотрел Джеку прямо в глаза. — Пожалуйста, вытащи меня отсюда, Джек! — пробормотал он. Едва Джек остановил катафалк у служебного хода в погребальную контору «Муллен и сыновья», как ему навстречу выскочил Лео. В зеркало заднего вида Джек видел, как он отчаянно жестикулирует, прося его поскорее выйти. Катафалк еще не затормозил, а Лео уже прижимался носом к боковому стеклу. Бледный, глаза вполлица. — Ты выйдешь наконец? — Вышел бы, да боюсь дверцу открыть — как бы тебе нос не сломать. — Лео понял намек и отступил на шаг. Джек выскользнул из-за руля. — Что у тебя стряслось? — Пришли какие-то люди, хотят видеть Амелиту Соза. — Ее тут нет. — Господи, да знаю я, что ее тут нет. — Лео, приди в себя. Что ты им наболтал? — Сказал, что ее тут нет. — Так в чем проблема? — Они мне не поверили. Хотят все тут осмотреть. — Это латиносы? — Почем я знаю, кто они такие. — Невысокие, черноволосые… — Бога ради, иди и сам поговори с ними. — Погоди. Что ты им сказал? Ты сказал, что такой тут нет и никогда не было? Ты же им сказал? — Я сказал, что мне ничего не известно. Что меня вчера тут не было. Что я живу за озером, в воскресенье вечером уехал домой и вернулся только сегодня. — Ты небось с ног до головы по́том обливался, когда это говорил? — Тебе все шуточки. Нам большие грозят неприятности. — За что, собственно? Мы никогда в жизни ни о какой Амелите не слышали. Как-как вы сказали? Амелита? Нет, тут таких нет. — Тебе на все наплевать, вот в чем беда. Это из-за тебя мы влипли. Ты совершенно не уважаешь это ремесло, не любишь его ни капельки. — Господи, да я тебе уже три года об этом твержу. Наконец-то дошло. В комнате, где смиренно ждал посетителей Бадди Джаннет, Джек наткнулся на полковника Дагоберто Годоя. Он увидел полковника со спины, а сделав еще шаг, разглядел его в профиль и сразу понял, что это он, хотя видел его впервые. Было что-то такое в его походке, в ленивой, уверенной грации, с какой он двигался, осваивая новую для себя местность. Ему бы еще тросточку под мышку для пущего щегольства. Однако коричневый, по моде пошитый костюм, черный галстук и очки в круглой оправе придавали «Берти» военный облик. Пока он стоял спокойно, он выглядел не слишком-то угрожающе. Слегка смахивал на Харби Суле, мужа бывшей невесты Джека, Морин, а Харби, по мнению Джека, куда больше походил на метрдотеля, чем на уролога, — хотя кто его знает, как полагается выглядеть урологу. Редковатые волосы прилизаны, усики точно нарисованы карандашом. Росту в полковнике было примерно пять футов семь дюймов, вес — где-то за полторы сотни фунтов. Одно хорошо во всей этой истории — все противники пока что оказываются в весе пера. Низко склонившись над открытым гробом, полковник разглядывал Бадди Джаннета. Он был так поглощен этим занятием, что подпрыгнул от неожиданности, когда Джек произнес за его спиной: — Хорошая работа, а? Вы бы видели, в каком состоянии он к нам поступил. — Джек подошел вплотную к полковнику и тоже уставился на восковое лицо Бадди. — Мы ему годков десять убавили по крайней мере, не говоря уж о том, что нам пришлось приводить его в божеский вид. Не поворачивая головы, полковник спросил: — Значит, это вы мне нужны? — Похороны состоятся завтра утром. Место последнего упокоения — кладбище Метари. — Я задал вам вопрос. Джек обернулся, увидел перед собой покрытые лаком волосы, похожие на шапочку, и поспешил перевести взгляд чуть ниже, на очки с розоватыми стеклами. — Я слышал вопрос. Да, можете все обсудить со мной. Насколько я понимаю, речь идет об усопшем члене семьи? — Об усопшей подруге, — внес поправку полковник. — Вы забрали ее вчера из больницы для прокаженных в Карвиле. — Я? Может, кто-то другой? — Вы или кто-то другой — какая разница? Мне нужно ее видеть. Я хочу видеть Амелиту Соза. — У нас тут таких нет. Только этот джентльмен и больше никого. Или нет, виноват — еще у нас есть мистер Луис Морриссо. Но Амелита Соза — нет, таких нет. Весьма сожалею. Полковник выпрямился, бросил на него высокомерный взгляд и процедил: — Нет, вы пока еще недостаточно сожалеете. — С этими словами он направился к двери гостиной. Встав на пороге, он выкрикнул какое-то имя. «Фрэнк» и еще как-то дальше. Фрэнк Линн, что ли? Джек толком не разобрал. Подойдя вслед за полковником к двери, Джек наткнулся на креола, знакомого ему по станции заправки, — тот как раз выходил из комнаты для посетителей. Черт, это тот самый парень — парень с прилизанными волосами, который стоял перед самым катафалком и все время молчал. Полковник снова позвал этого парня — Фрэнклин, вот как его зовут — и быстро заговорил по-испански. Слов Джек не разобрал, но судя по интонации, полковник задал какой-то вопрос. Креол только хмурился, лицо его оставалось непроницаемым. — Сото? — переспросил он. — Что? Полковник снова заговорил по-испански, махнул рукой и повторил по-английски: — Этот человек вез Амелиту из Карвиля? Он или не он? Амелиту, ту девушку, вчера. Джек почувствовал, как креол уперся в него взглядом — таким же пустым и невыразительным, что и вчера, когда он вышел из катафалка и попытался его обойти. Что таит в себе этот взгляд? — Да, это тот самый, он вел катафалк, — подтвердил Фрэнклин. — Не знаю, была ли там девушка. Что-то тут не так, подумал Джек. Парень говорил с явным акцентом, должно быть, он и в самом деле родом из Никарагуа. Но почему же он ничего не понял, когда полковник заговорил с ним по-испански? Ведь они земляки. — Он не дал нам заглянуть внутрь и посмотреть, там ли она. — Достаточно, — буркнул полковник, оборачиваясь к Джеку. — Ты ездил в Карвиль. Ты взял там девушку. Где она? — Кто сказал, что я ездил в Карвиль? — Фрэнклин сказал. Ты что, не слышал? — Фрэнклин ошибается. Откуда он сам? — Из Никарагуа. Откуда же еще, по-твоему? — Не знаю, потому и спрашиваю, — откликнулся Джек. — Давно он в наших краях? Фрэнклин молча переводил взгляд с одного на другого. — О чем ты? Какая тебе разница? — Может, мы для него все на одно лицо. Может, он просто видел человека, очень похожего на меня. На миг Джеку показалось, что полковник хочет его ударить. — Ты хочешь сказать: другой парень, в точности похожий на тебя, ездил вчера в Карвиль в другой карете? — Знаете, эти «кареты», как вы их называете, все похожи друг на друга. Верно ведь? Так почему это не мог быть другой парень, похожий на меня? — Потому что этого не может быть. — Вы уже не так уверенно говорите. — Это «Муллен и сыновья»?! — Ну да. — Значит, это был ты, и никто другой. — Вот что, шеф, если б я ездил в Карвиль, я бы это помнил. Вчера, говорите? Нет, вчера я весь день сидел здесь. — Ты лжешь. Джек уставился на него тем взглядом, который у него выработался в тюрьме — жестким, холодным, — выпятил челюсть и низким голосом произнес: — Что ты сказал? Но полковник, не отступая, посмотрел на него точно таким же взглядом сквозь темные стекла очков. Джек начал догадываться, что допустил ошибку: этот номер либо сразу срабатывает, либо бьет мимо цели. Тут полковник сказал: — Фрэнклин, покажи ему пушку. — И Джек окончательно убедился, что сделал неверный ход. Чуть повернув голову, он увидел в вытянутой руке Фрэнклина вороненую сталь «беретты». — Пожалуй, пора звонить в полицию, — не веря своим ушам, пробормотал Джек. — И как ты собираешься это сделать? — поинтересовался полковник. Джек не знал, что ответить, да полковник и не ждал от него ответа, он спешил выговориться сам: — Может, ты не расслышал: я сказал, что ты — чертов лжец. Что ты на это скажешь? Нет, это не тюремные замашки, это что-то другое. Здесь не надо тягаться, кто круче, здесь остается одно — как-то справиться с ситуацией, сгладить ее. — Думаю, — осторожно начал Джек, — то есть, я так понимаю, вы очень расстроены смертью той девушки, о которой мы говорили. Я видел много людей в вашем положении — людей, оплакивающих прискорбную утрату, и я сочувствую вам. Как-никак это моя работа. — Тут Джек счел необходимым сделать паузу. — Разрешите узнать ваше имя? Взгляд полковника заметался за розоватыми стеклами очков, подозрительный ум не позволял вот так, сразу, ответить даже на этот простой вопрос. — Будьте так любезны. Это Фрэнклин, с ним я уже знаком. Правда, Фрэнклин? — Парень явно не знал, что ответить, и Джек снова обернулся к полковнику: — А вы? — Полковник Дагоберто Годой. Мужчина, мачо, гордый собой. Он выпрямился во весь рост, и раздался едва слышный, но все же отчетливый щелчок, будто он резко сдвинул каблуки. Неужели и вправду? Со времен школы Джек не помнил, чтобы кто-то щелкал каблуками. Эти люди принадлежали к иному, совершенно неизвестному ему миру. Надо как можно скорее выпроводить их из конторы. — Что ж, полковник, если ваш приятель уберет револьвер, я проведу вас по всему дому. Можете заглянуть во все комнаты, и если найдете вашу… как бишь ее звали? На этот вопрос полковнику тоже не хотелось отвечать, но он выдавил из себя: — Амелита Соза, — коротко, отрывисто. — Если найдете ее, это будет первый случай в истории похоронной фирмы: покойник, доставивший себя своим ходом. Сюда, пожалуйста. Тем временем Лео перенес мистера Луиса Морриссо наверх и колдовал над ним в бальзамировочной, низко склонившись над телом и нащупывая облаченными в резиновые перчатки пальцами сонную артерию. Это зрелище как магнитом притянуло к себе полковника Годоя. Оставив Джека и креола по имени Фрэнклин в холле, он подошел к двери бальзамировочной. Лео не отрывался от своего занятия, не поднял головы даже тогда, когда объяснял полковнику, что он делает. — Кровь выкачиваете? — повторил полковник. — А зачем это? Всегда хотел знать. И почему вы не делаете побольше дырок, так ведь быстрее? Лео пробормотал что-то невнятное. — Что? — переспросил полковник, приближаясь вплотную. — Я вижу, это старик. Но вчера была молодая девушка, да? Очень красивая девушка. — Меня тут не было, — забормотал Лео. — Я вам уже говорил. — Он не поднимал головы, не мог распрямить плечи, пальцы в резиновых перчатках двигались словно сами по себе. — Ведь к вам привозят умерших девушек. — Бывает. Полковник через плечо оглянулся на Фрэнклина: — Иди посмотри, может быть, она прячется где-нибудь, — и подкрепил свой приказ жестом. Джек поплелся вслед за Фрэнклином. Полковник продолжал светскую беседу с Лео: — Когда вы кладете в гроб молодую женщину, вы ее всю одеваете или как? В спину Фрэнклину Джек сказал: — Ты бы убрал пушку, а? Хорошо еще, Лео не заметил: стоит направить на него револьвер, и он со страху выложит им все, что было и чего не было. Фрэнклин заглянул в кабинет Лео, вернулся в холл, подошел к комнатам, где жил Джек. Дверь была закрыта, и Фрэнклин, проявив необычайную любезность, шагнул в сторонку, пропуская вперед Джека. Джек столь же любезно распахнул дверь. Креол прошел мимо дряхлого дивана и холодильника прямиком в спальню, Джек остановился у холодильника, заглянул в него, подождал Фрэнклина — тот возвращался после осмотра ванной. — Холодненького? Парень недоуменно вытаращился. — Пивка, я имею в виду. Хочешь пива? Ты любишь пиво? Парень покачал головой, и Джек, вздохнув, закрыл холодильник. Право, странные у него волосы. Не прилизанные даже, а подстриженные как-то кружком и прижаты к голове сразу за ушами, словно его стригли, надев на голову горшок. Вид у него такой, будто он только что приплыл на контрабандистском суденышке из своей Никарагуа, а тут ему заранее купили одежку, не зная точного размера: пиджачок с поднятыми плечами, модный, даже стильный, только вот великоват, рукава аж пальцы закрывают. Руки каменщика, ногти все в трещинах. Угадать его возраст нелегко, ясно только, что расти этот коротышка больше не будет. Теперь, когда Джек получил возможность рассмотреть креола вблизи, он уже не казался ему похожим на соседей по тюрьме — нет, этот малый явился прямиком из каменного века, хоть и вырядился в белую накрахмаленную рубашку, застегнутую под самое горло, только галстука не хватает. Спросить бы, кто его портной, но тут на язык подвернулся вопросик поинтереснее: — Зачем тебе пушка? — Дали для дела. Какой-то странный акцент. Парень почти не говорит по-испански, откуда же он? С Ямайки? Да нет, акцент не похож, и полковник говорил, что он тоже из Никарагуа. — Для какого дела? — Чтобы стрелять. — Ну да, я это и имел в виду. В кого ты собираешься стрелять здесь, в Новом Орлеане? — Не знаю. Мне пока не говорили. Господи Иисусе! — Значит, когда полковник Годой прикажет тебе стрелять, ты будешь убивать людей? — Мне и дали пушку, чтобы я стрелял, если надо. — Но это же против закона. Нельзя просто взять и пристрелить человека. Кажется, эти слова заставили парня призадуматься. Наконец он ответил: — Если мне велят стрелять… понимаешь, это ведь не я сам захотел. А? Если велят, я должен. — Ты должен? Знаешь, я этого не понимаю. Так нельзя. — Почему? Кажется, он и в самом деле думает, что на этот вопрос можно ответить. — Потому что здесь все не так, как в Никарагуа. — Да, не так. Но мне тут нравится. — Вот и хорошо. — Казалось бы, отчего не поболтать с этим парнем, только вот понять друг друга они никак не могут. А теперь и он принялся всматриваться в Джека и вдруг закивал головой. — Это точно был ты, вчера. — Ты уверен? — В карете. Теперь я знаю. Он просто устанавливал факт, не злился, не радовался, даже выражение лица не изменилось. Поглядел на него этим своим непонятным индейским взглядом и вышел. Джек остался ждать. На столике у дивана стоял телефон. Джек подошел было к столику, даже руку положил на трубку, но в последний момент передумал. Некому звонить, никто его не выручит. В бальзамировочной у Лео троакары — хорошее оружие. Вчера он справился, был бодр, в хорошей форме. Сегодня — провал. Расслабился, реакция не та. Ну-ка, начинай соображать, быстро! — велел он себе. Шевели мозгами. Или просто — бей первым. Выруби их на хрен. Начни с того, который с пушкой. Черт, а если и у полковника пушка? Эта мысль сбила Джека с толку, ему пришлось начать все сначала, он настраивал себя на действие, разогревался… В доме было чересчур тихо, пока из холла не донесся какой-то звук, торопливые шаги… — Эй! — вскрикнул Лео, резко остановившись на пороге комнаты и поднимая руки. — Ты что? — Где они? — Ты что, убить меня собрался? — Лео, где они? — Уехали, такси их дожидалось. Этот полковник, как его? Вроде неплохой человек. 8 — Они наблюдают за домом, — послышался в трубке голос Люси. — Мы с Долорес почти весь день просидели у окна. То она, то я. Сейчас она дежурит, записывает все машины, которые проезжают мимо. Здесь их мало, это ведь боковая улочка. Плохо только, что новые машины друг от друга не отличишь. — Вчера они были на «крайслере», — вставил Джек. — Черная была машина. Но вообще-то они и впрямь все одинаковые. — Ты на работе? — Был на работе. Сейчас сижу в «Мандине». Хотел позвонить раньше, но Лео все время приставал. Знаешь, где «Мандина», на Кэнэл-стрит? — Проходила как-то. Погоди, не вешай трубку. Он услышал, как она зовет Долорес, расслышал даже издали ее шаги по паркету. Вчера вечером, когда Джек привез Амелиту к Люси, ему открыла Долорес, изящная негритянка в цветастом платье, в туфлях на высоких каблуках — вот уж не такой он представлял себе экономку. Люси представила их друг другу: «Джек Делани — Долорес Уилсон». Долорес вежливо кивнула, чуть прикрыв глаза, а потом метнула вопросительный взгляд на Люси, пытаясь угадать, что же тут происходит. Надо полагать, раньше ее не представляли гостям. Снова раздались гулкие шаги по паркету, и в трубке вновь послышался голос Люси. — Джек! Черный «крайслер» проезжал два раза, а потом остановился через несколько домов от нас, ближе к реке. — Сколько в нем людей? — Долорес показалось — никого, кроме водителя. — Можно обратиться в полицию. — Не стоит. Я боюсь затевать скандал. Не хочу, чтобы парень в этой машине знал, что я тут дежурю у окна. А что у тебя? К вам в контору приходили? — Полковник собственной персоной. Тоже коротышка, верно? — Джек! Что ты ему сказал? — Я привез покойника, а он уже был тут как тут. Да, кстати, нам понадобится еще один помощник. — Джек! — Я попросту заявил, что у нас тут нет никакой Амелиты Соза. Он мне: «Да что ты говоришь?! Ты вчера привез ее тело из Карвиля!» Я говорю: «Нет, не я. Может, другая какая контора». — Разве ты не давал объявления в газету? — Если я дам объявление, все узнают, что она у нас или, во всяком случае, была у нас. Даже если сказать, что мы кремировали тело или переправили его куда-то еще, они смогут проверить. Остаются записи. Я решил, что лучше всего врать им прямо в глаза, прикинуться дурачком. Ничего не знаю, и точка. Какая еще Амелита Соза? Нет у нас таких! — А если они обратятся в Карвиль? — Что ж, кто-то из сестер перепутал название погребальной конторы. Монахини тоже люди, иногда ошибаются. Правда, сам я ни разу не видел, чтобы сестра допустила промах, но теоретически это возможно. — Что сказал полковник? — Он привел с собой того парня — помнишь, вчерашнего, который ни слова не произнес? — Который стоял перед катафалком? — Ага. Ты успела его разглядеть? — Мельком. — Странный парень. А волосы? Может, он еще и негр в придачу? Люси чуть призадумалась и ответила: — Да, я заметила. Он действительно странный. — Зовут Фрэнклин. Разве никарагуанца могут звать «Фрэнклин»? — Это как раз бывает. — Она снова умолкла, прикидывая. — Может быть, он индеец. Индейцы живут на восточном побережье, на границе с Гондурасом. — Он больше смахивает на негра. — Карибские креолы смешивались с индейцами. Имена у них бывают необычные, их крестили моравские братья. У нас в госпитале лежал индеец из племени мискито, так его звали Армстронг Диего. Что сделал полковник, когда ты сказал, что Амелиты у вас не было? — Он мне не поверил. К тому же этот парень, Фрэнклин, сказал, что это я сидел за рулем катафалка, он меня вспомнил. Но сделать они ничего не сделали. — Почему? — Я предложил им пройти, осмотреть все комнаты. Мы пошли наверх, а там Лео возился в бальзамировочной, и полковник тут же позабыл про свою красотку. — Его не стошнило? — Куда там, он пришел в восторг. А потом вдруг раз — и ушел. Сказал Лео, у него дела. Я когда приехал в контору и увидел Лео, думал, его удар хватит. С утра он говорил по телефону с сестрой Терезой Викторией, потом я ему все растолковал, но он все равно не знал, что делать. Испугался до смерти, как только полковника увидел. В глаза ему не смотрел. А когда тот ушел, Лео и говорит: «Приятный человек!» — Да ты что! — Ты пойми, лучший способ подружиться с Лео — посмотреть, как он разделывает труп. — И на этом все? Они просто так взяли и ушли? — Он куда-то спешил. Но этот парень, Фрэнклин… Он опасен. — Надо и мне научиться лгать, — вздохнула Люси. — Врать надо по-крупному. Чем наглее врешь, тем скорей тебе поверят. — Если они сообразили, что она жива и прячется не у вас, они придут за ней ко мне, Берти и его парни. Мне не так страшно, когда я называю его «Берти». Я выяснила, он остановился в «Сент-Луисе». Знаешь это место? — Во Французском квартале. Хорошая гостиница, небольшая. — Ты когда-нибудь… работал там? — Тогда там еще не было гостиницы, — ответил Джек, мысленно представляя себе этот маленький отель: внутренний дворик, на каждом этаже — открытые галереи. Почему он остановился там, а не в «Рузвельте»? — Папочка рассказал, да? — Я позвонила ему утром, извинилась за все. В жизни такой лисой не была. — Сумела его провести? — Он сказал: «Забудем это, сестрица». Я спросила: «Если я надумаю одолжить у тебя пушку и пристрелить сукиного сына, где мне его искать?» Его это позабавило: дочка из монахини превратилась в революционерку. Можно меня так назвать? Я ругаю его, изобличаю его дела, его политические убеждения, но от денег не отказываюсь. На его деньги я купила машину в Леоне. — Это не страшно. Ты не обязана любить его только за то, что он твой отец. — Да нет, он и сам по себе милый, я его люблю. Только вот с убеждениями у него не очень. — Погоди, тебе еще предстоит встретиться с Роем Хиксом. Люси промолчала. — Если передумала, так и скажи, я не обижусь. — Нет-нет, я готова познакомиться с ним. — Мне нужен еще один парень, только вот ему жить негде. Ладно, обсудим это потом. Не вздумай открывать дверь, если этот парень из «крайслера» начнет ломиться к тебе. — Не стану, конечно. Я хотела бы сегодня же увезти Амелиту отсюда. Есть поздний рейс на Лос-Анджелес, с пересадкой в Далласе. Для этого нам надо выехать в полдесятого. — Что-нибудь придумаем. Позвоню тебе около восьми. Джек выпил пару кружек пивка, закусил устрицами, поболтал у стойки с Марио о всяких пустяках, но этот парень, Фрэнклин, с его вороненой «береттой» не шел у него из головы. От него явственно веяло угрозой, и он был Джеку непонятен. Закончив есть, Джек сел за руль и поехал дальше. За стойкой бара Рой разливал в высокие стаканы какие-то бледных оттенков напитки, украшая их по вдохновению вишенками или кружками апельсина и крошечными коктейльными зонтиками. Джек наблюдал за ним с другой стороны бара, сидя неподалеку от входа на сцену, где выступали «Экзотические танцовщицы со всего света». Так угрюмо-сосредоточенно разливал Рой напитки, так играли желваки над его стиснутыми челюстями, что Джек ни капельки бы не удивился, если б, закончив постылую работу, Рой одним движением волосатой руки смахнул бы все стаканы с подноса. Он всегда являлся на работу в рубашке с короткими рукавами, хотя против черного галстука-бабочки и красной жилетки, положенной бармену, ничего не имел. Джимми Линэхен, владелец этого клуба, требовал, чтобы Рой надевал под жилетку рубашку с длинными рукавами, с отложными манжетами, но Рой и ухом не вел и продолжал являться в бар в безрукавках. Как-то раз Джимми Линэхен заявил ему: — Я устал повторять тебе одно и то же! А Рой преспокойно ответил: — Вот и не повторяй. — И продолжал смешивать напитки. В тот день Джек сидел на этом же самом месте. Он отлично помнил, как Джимми Линэхен подбежал к нему — они с Джимми дружили с пятнадцатилетнего возраста, вместе прыгали с дамбы в парке Одубон, плечом к плечу дрались с черными и итальяшками, когда те попадались им на пути. Это Джек дал Рою рекомендацию, когда тот поступал на работу к Джимми. Вот Джимми и спросил его: — Да что с этим парнем? А Джек ему ответил: — На твоем месте, Джимми, я бы разрешил ему приходить на работу хоть в трико с блестками. Рой и без тебя обойдется, а вот ты без него — нет. И не только в том дело, что он служил в полиции и умеет пускать в ход дубинку, главное — Рой знает, как обращаться с людьми. Джимми Линэхен вскоре научился ценить Роя по достоинству. На него не было жалоб, никто никогда не требовал деньги обратно. Рой мог смешать любой коктейль, не заглядывая в «Руководство бармена», а если клиент заявлял: «Нет, это вовсе не „Зеленый трубач“», Рой смотрел на него своими глазами, похожими на темные спекшиеся камни, и говорил: «Я делаю его так. Так что давай пей!» — и клиент быстренько проглатывал все до дна, приговаривая: «Да, немного по-другому, но очень вкусно!» А если клиент приглашал какую-нибудь из «экзотических танцовщиц» выпить глоток шампанского, а потом, получив счет на шестьдесят пять долларов, принимался выкобениваться, Рой одарял его все таким же взглядом и спокойно предлагал: «Лучше выкладывай денежки и чаевые в придачу, пока я не вышел из-за стойки». Делегаты какой-то очередной конференции явились сюда поразвлечься, несколько столиков уже оккупировали средних лет дамы и господа с прикрепленными на груди карточками, сообщавшими всем интересующимся их имена. По Бурбон-стрит сейчас шлялись целые толпы таких вот потенциальных клиентов. Джек спокойно ждал. На этой неделе Рой работает в дневную смену, освободится только к восьми. Одна из танцовщиц присела рядом с Джеком и попыталась завязать разговор. Судя по акценту, эта «экзотическая танцовщица» была родом из восточного Техаса. — Меня зовут Дарла, — представилась она. — Приласкай мою мартышку! Стоявший у кассы Рой оглянулся через плечо и негромко сказал: — Слышь, Дарла? Это мой приятель. Не лапай его хрен. — Пробив чек, он неторопливо вернулся к стойке. — Правда, он у нас душка? — Джек сочувственно улыбнулся девушке. Он видел, как она плясала на верхней площадке, позади бара. Экзотическая Дарла была совершенно голая, только серебряная полосочка вместо трусов да два розовых кружка на сосках рано постаревших, потасканных, словно уже и не принадлежащих ей грудей. Бедняжка, нелегко ей достается ее хлеб. — Я всех предупреждаю, — продолжал Джек, обращаясь к Дарле, — если стоишь позади Роя у светофора и зажегся зеленый, а Рой еще не поехал, не вздумай ему сигналить. — Да-а? — протянула экзотическая Дарла, готовая слушать дальше. — Как-то раз летели мы на «Боинге», — продолжал Джек, — в Вегас. Знаешь, эти экскурсии «все включено», перелет, гостиница… Два часа подряд мы только и делали, что накачивались пивом, потом Рой решил пойти в туалет. Я сидел ближе к проходу, встал, чтобы пропустить его, и решил заодно пойти с ним. Прошли в хвост, а там на всех туалетах знаки — «занято». Рой пошел в другой конец, там еще три туалета, но они тоже все заняты. Вернулся, а я как стоял в хвосте, так и стою. Он уже знал, что все туалеты заняты, своими глазами видел эти знаки, но нет, принялся проверять все дверцы, вертеть ручки. Потом постоял еще с полминуты, да как вмажет ногой по двери — как раз напротив которой я стоял. Треснул по ней ногой и заорал: «А ну, выходи!» Десяти секунд не прошло, как дверь открылась, выходит здоровый такой детина и смотрит на меня ужас как злобно — на меня, а не на Роя, потому что перед дверью-то стоял я. Ну вот, посмотрел он на меня и пошел себе по проходу, а Рой и говорит: «Че это с ним?» — Да-а? — протянула экзотическая Дарла. — Такая вот история. — А выпивку мне не купишь? — Нет, — отказался Джек. — Могу еще историю рассказать. Она призадумалась — то есть Джек точно не знал, думает она или еще что, — потом сказала: — Нет, лучше не надо, — поерзала на стуле, оглядывая зал, приподняла руки, чтобы поправить сбрую, поддерживавшую обмякшие после выступления груди, встала и ушла. Рой прошел вдоль стойки, аккуратно неся за горлышко бутылку водки. Остановился, плеснул глоток Джеку в стакан, потом подлил еще. — У Дарлы синяки на руках, — сказал ему Джек. — Ты заметил? — Не с теми парнями связалась. Вечно у нее проблемы. — Я в газете читал, у нас в Штатах каждые восемнадцать секунд избивают или насилуют женщину. — Да неужто? — проворчал Рой. — Вывели такую статистику. — Да, совсем распустились бабы, — ответил на это Рой, отходя. Глядя, как Рой смешивает очередную порцию коктейлей, Джек гадал, почему эту дурацкую заметку насчет женщин он запомнил, а про Никарагуа и слыхом не слыхал. Вернувшись, Рой сказал ему: — Знаешь, что делают бабы, когда им плохо? Пари держать не нужно: обязательно блюют в раковину. В унитаз ни за что блевать не станут, хотя, казалось бы, логично. — Интересно, — откликнулся Джек. — Так ты думаешь, за это их и бьют? — Черт их знает, за что. Все они разные, а приглядишься — все одно. — Ты по-прежнему ненавидишь женщин? — Обожаю. Только вот не верю им ни на грош. — Я познакомился с женщиной, которой можно верить. — Повезло, однако. — Она рассказала мне просто потрясающую историю — ты не поверишь. — Так не рассказывай. — Ты мне не простишь, если я не расскажу. Ты со мной в жизни больше разговаривать не захочешь. Это, можно сказать, наш шанс, такой случай выпадает раз в жизни. — Похоже, речь идет о деньгах? — Примерно о пяти миллионах. — Да, это деньги. Где они лежат? — Вот в том-то и дело. Эти деньги принадлежат такому типу, такому гаду — если мы отнимем их у него, мы не только будем до конца жизни как сыр в масле кататься, мы еще и человечеству услугу окажем. Понимаешь, мы сможем гордиться собой. — Лично я служу человечеству каждый день по восемь часов, а чувствую себя последним дерьмом, — возразил Рой. — Ходят тут. Одному подавай «Сэзирак». Он понятия не имеет, что это такое, но как же, он в Новом Орлеане! Я налил ему кое-чего, добавил специй. Второй является, оглядывается по сторонам, хрипит, как удавленник: «Абсент есть? В „Доме Абсента“ нет. Сказали, запрещено законом». Я этому заморышу говорю: «Почем мне знать, может, ты — коп?» Он клянется, что сам из Форт-Вейна, штат Индиана. Ладно, я беру чистую бутылку, наливаю туда «перно», бросаю кусок засохшей коры прямо с гусеницей. Этот засранец пьет пять рюмок подряд по пять долларов рюмка. Уж я-то служу человечеству — только скажи, че те надо, и я тебя обслужу на все сто! — Вот потому-то я и обратился к тебе, Рой, — решил подольститься Джек. — Ты человек разумный, понимающий. Этот парень соберет пять миллионов, запрыгнет в частный самолет — и ищи свищи. А мы могли бы получить половину этих денег и разделить ее на троих. — «Мы» — это кто? — Ты, я и еще, я думаю, Каллен. — Его что, выпустили? — По медицинским показаниям, чтобы успел потрахаться. — Сколько он просидел, лет двадцать пять? — Двадцать семь. — Черт, меня бы они с колючей проволоки отскребали. — Теперь он вышел, вполне в форме. — О чем речь-то идет, о банке, что ли? — Ничего подобного. — Так на что тебе Каллен? — Думаю, ему это понравится. Почему бы и нет? — Смотрю, тебя это тоже сильно забавляет, а? — Я словно заново родился. Со вчерашнего дня мои взгляды на жизнь полностью переменились. — Стало быть, этот парень хочет собрать пять миллионов. В каком виде — в пачках наличными? — Ничего подобного никогда не было, Рой. Ты и не слышал о таком. — Это имеет отношение к твоей похоронной конторе? — Надеюсь, что нет, если только кого-нибудь не пристрелят. — Как-то все это не похоже на тебя, Делани. — Я же говорю: я теперь другой человек. Рассказать тебе все или так и будешь гадать? — Я знаю все виды налетов и грабежей, какие только бывают. Чего только люди не пробовали, да только шею себе сломали. — Такого ты не знаешь. — Ты видел этого парня? Знаешь его? — Сегодня с ним познакомился. — И кто же он такой? — Полковник из Никарагуа. Рой молча уставился на Джека, потом повернулся к нему спиной, прошел вдоль стойки, наполнил клиенту рюмку и возвратился. — Ты познакомился с женщиной, которой якобы можно доверять, и она рассказала тебе потрясающую историю, в которую я не поверю, — насчет пяти миллионов. — Примерно пяти. — А половина ей? Это ее муж? — Ей нужны деньги на больницу для прокаженных, — ответил Джек. Рой выдержал паузу, потом кивнул: — Больница для прокаженных — неплохая идея. Знаешь, почему прокаженные не играют в карты? — Они не могут удержать в руках все козыри, — подхватил Джек старую шутку. Рой посмотрел на него пустым, ничего не выражающим взглядом, и Джек ответил ему таким же взглядом — он знал Роя, знал, что тот согласится сыграть в эту игру, и, глядишь, они еще и позабавятся, пока все обтяпают. — Мне как раз нужен полицейский, — сказал он. — Человек, умеющий говорить таким мерзким, сквалыжным тоном, каким копы говорят с нарушителями. 9 Как известно, убийственный взгляд Роя не действовал на запертую дверь туалета. Транспортную пробку он тоже взглядом пробить не мог, а потому то и дело злобно лягал ногой или колотил кулаком по приборной доске принадлежавшего Джеку «фольксвагена». Эту машинку 78-го года выпуска, облезлую, но все еще ничего себе, Джек купил далеко не новой, а теперь на спидометре накрутилось уже 153 тысячи миль пробега. Джек не боялся, что Рою удастся таким манером доломать автомобиль, но всякий раз невольно вздрагивал, когда его приятель испускал очередной вопль: «Пошел на хрен!» — сволочной характер Роя прорывался внезапно, после того как тот минуту-другую сидел тихо. Проехав по узким улочкам Французского квартала и переехав через канал, они оказались в районе новостроек, похожем на все новостройки в мире, потом по Сен-Чарльз-авеню вернулись в Новый Орлеан. Попутно Джек излагал Рою всю историю: что за человек этот полковник и зачем он собирает деньги. Рой то и дело перебивал его, требуя объяснений, а Джек, отвечая на его вопросы, порой возмущался: «Ты что, не знаешь, что творится в мире? Господи, ты и газет не читаешь! Бога ради, неужто ты никогда не слыхал про сандинистов?!» Люси дала Джеку толстый альбом по Никарагуа, там были цветные фотографии: все эти ребята в спортивных рубашках и бейсболках с масками на голове или в капюшонах, только дырки для глаз проделаны, или просто шарф вокруг головы обмотан, а оружие — с миру по нитке: у кого полицейский револьвер, у кого винтовка двадцать второго калибра. И с этим они шли против солдат регулярной армии в сапогах и касках. Глядя на этих ребят в цветных рубахах с масками на голове, Джек понимал, что вполне мог бы стать одним из них, если б жил в то время в Никарагуа. На других фотографиях были трупы, смерть и разрушение, пожары, беженцы, толпы людей, размахивавших черно-красными флагами. А вот и тиран Сомоса, которого они так упорно ненавидели, — вот он бежит из страны в белом костюме с орденской лентой. Стоило присмотреться к нему — и сразу становилось ясно: этот никому не позволит наступить себе на мозоль. Рой сказал, что, когда он работал в департаменте уголовных преступлений, у него был информатор-никарагуанец. Вообще в Новом Орлеане никарагуанцев хватает. — Ага, — подхватил Джек, — с парочкой из них тебе скоро предстоит познакомиться. Им пришлось замолчать: окна в машине были открыты, а Джек как раз обгонял трамвай, ползший, позванивая, по Сен-Чарльз-авеню. Джек с детства любил эту улицу, поросшую дубами и кустарниками, с пальмами во дворах с виду заброшенных, обветшавших домов. Когда-то катание на трамвае было его любимым развлечением. Рельсы тянулись до самой набережной, а потом по Карролтон-авеню до того места, где водитель останавливал вагон, переходил в другой его конец, во вторую кабину, и ехал обратно к каналу. — Если кое-кто из знакомых мне ребят выяснит, что затевает этот никарагуанец, они в очередь выстроятся — кому первому с ним покончить. Он действительно такой гад? — Спроси Люси, она тебе скажет. — В смысле — законченный гад? — Ну да, потому-то вполне законно отобрать у него деньги. — Но если он такой гад… — То что? — То почему бы ему не присвоить эти деньги? Или он не такой уж гад — не во всех отношениях? — Я тоже думал, — откликнулся Джек. — Может, ему и так хватает. — А почему он хочет снова вернуться на войну? Там ведь и подстрелить могут. — А почему ты работал в полиции? — Уж во всяком случае, не из-за денег. Ты же знаешь. — То-то и оно, — сказал Джек. Он переключился на вторую передачу и поехал по Одубон-стрит, между высокими деревьями и большими особняками. Сквозь живые изгороди и листву в окнах там и сям мерцали приветливые огоньки. — Слева, — сказал Джек. — Это дом Люси, то есть ее матери. — Пусть Люси тебе глушак купит, — посоветовал Рой, — ей это по средствам. — Вон стоит машина. Что делать? — Едем. — Та самая, «крайслер»… Господи, этот парень за рулем — Фрэнклин. Он работает на полковника. Цветной, только не негр, а, как его, креол вроде. — Поезжай до конца улицы, там развернешься. — Второго я не знаю, но это не полковник, — продолжал болтать Джек. — Этот Фрэнклин, это он тыкал в меня пушкой. — Видали мы таких, — проворчал Рой. — Так, поворачивай. — Сперва нужно съехать вниз и развернуться. Улица спускалась к реке. Темная масса деревьев расступалась, дальше вплоть до поросшего травой вала набережной, грозно черневшего на фоне ночного неба, тянулись пустыри, а вместо деревьев — воткнутые в землю через равные промежутки телеграфные столбы. Джек ловко повернул, объехал столб, и в свете его фар вновь проступила темная масса деревьев. — Остановись за ними, — распорядился Рой. — Мне выйти? — Ты выйдешь и будешь стоять на обочине, чуть позади машины. Пусть они чувствуют, что рядом кто-то есть, но видеть тебя им не надо, а то начнут ломать себе голову, кто ж ты такой на самом деле — коп или похоронных дел мастер. И запиши номер их машины. — У меня нет ручки. — Господи Иисусе! — нетерпеливо вздохнул Рой и, порывшись в карманах вельветовой куртки, вытащил пачку сложенных вдвое листков. Быстро проглядев их, он сунул в руки Джеку ручку и конверт с надписью «Экзотические танцовщицы со всего света». — С сегодняшнего дня будешь всегда носить с собой ручку и блокнот. И на дело надевай костюм или спортивную куртку. — Можно подумать, я пришел в пижаме, — проворчал Джек, оглядывая свой бежевый хлопковый блейзер и джинсы. — Вид у тебя как у федерала, пытающегося сойти за чертового яппи. Так, я беру у них права, передаю их тебе. Ты возвращаешься к машине, вроде как позвонить для проверки, не в розыске ли они, садишься в машину и переписываешь их имена и все данные. Завтра мне их проверят. — У тебя все еще есть друзья в управлении? — И информаторы — они тоже могут пригодиться. — Надо показывать им бляху или еще что-нибудь? — Погоди — увидишь. Чего ты все спрашиваешь? Давай паркуйся вплотную за ними. — А если я их задену? — Толкни их хорошенько. Сговорчивее будут. Джек уже различал лица обоих сидевших в машине парней — свет его фар потревожил их, и они обернулись назад, всматриваясь в приближавшуюся к ним машину, которая чуть было не ткнулась носом в черный лакированный зад «кадиллака». — Луизианские номера, — отметил Джек и поспешно записал номер. — Взяли напрокат, — откликнулся Рой, выходя из машины. Джек последовал его примеру и по обочине двинулся в сторону «кадиллака». Когда он подошел, Рой уже требовал у водителя, смахивавшего на креола, его права. Спутник креола, наклонившись вперед, втолковывал Рою: — Он ничего не обязан предъявлять. У нас есть разрешение. Кто ты, на хрен, такой, почему не знаешь? — Это был тот самый парень, который разговаривал с Джеком и Люси на заправочной станции. На этот раз он не надел свои пижонские очки с тонированными стеклами. — Сэр, — изысканно вежливо отвечал Рой, — возможно, он не желает сам достать права и предъявить их мне, однако так или иначе я намерен их увидеть, ясно? Сказав что-то своему напарнику — что именно, Джек не расслышал, — креол полез за бумажником. И тут Рой сказал второму парню: — Вы тоже предъявите удостоверение личности, будьте так добры. Уж очень мне любопытно знать, кто вы такие и с какой стати вам тут можно караулить в любое время. Парень на пассажирском сиденье опять с пеной у рта заговорил о «разрешении», неразборчиво, потом они оба начали препираться по-испански, а Рой терпеливо ждал. Наконец и пассажир достал из кармана куртки свой бумажник. Джек оглянулся через плечо на дом, где жила Люси. Они условились, что Джек с Роем отвлекут этих парней, а Люси тем временем увезет Амелиту. Поговорив с Роем, Джек позвонил ей, и они обсудили весь план. Люси должна была уехать в девять тридцать. Сейчас было чуть больше двадцати минут десятого. Протянув руку поверх «крайслера», Рой передал Джеку договор о прокате автомобиля и водительские удостоверения обоих парней. Тот из них, который с самого начала пытался протестовать, заявил, что позвонит начальнику полицейского управления и устроит им веселую жизнь. Джек неторопливо вернулся к своей машине и сел, оставив дверь открытой, — снаружи проникал свет, и он мог прочесть документы. Сперва он записал имя «Криспин Антонио Рейна» — это был пассажир. Судя по документам, ему было тридцать два года и проживал он в Ки-Бискейн, штат Флорида. Есть над чем задуматься. Зачем полковник притащил сюда парней из Флориды? Договор о прокате тоже был составлен на имя Криспина Рейна. В этой паре он — старший. Оно и видно, второй рта не раскрывает. Креол зовется Фрэнклин де Диос — ну и имечко! — сорока двух лет, проживает в Южном Майами. Джек вышел и неторопливо направился к «крайслеру». Рой оглянулся через плечо, отступил от дверцы машины и двинулся ему навстречу. — Они оба из Флориды. Похоже, Роя это не удивило. — Они утверждают, будто работают на службу иммиграции и имеют право торчать тут, сколько понадобится. — Ты им веришь? — Это не важно. Будем вести себя так, словно не верим ни единому их слову. Ничего не отвечай, когда они начнут спрашивать, звонил ли ты капитану. Понял? Рой вернулся к «крайслеру» со стороны водителя, а Джек отошел на обочину между двумя машинами. Он снова оглянулся на особняк Люси, третий справа, за густой живой изгородью. Никаких признаков жизни. Прислушался к голосу Роя: — Вы мне все наврали, да? Выходите-ка из машины. Профессиональный полицейский голос, с оттяжечкой, подумал Джек. Вдруг из-за кустов, оттуда, где, по его расчетам, была подъездная дорожка к дому Люси, выскочил темный «мерседес». Джек видел, как «мерседес» вырулил на улицу и помчался прочь от них, в сторону Сен-Чарльз-авеню. Красные задние огни превратились в искорки и готовы были раствориться во тьме, когда Криспин Антонио Рейна очнулся и что-то заорал по-испански. Фрэнклин де Диос (проживающий в Южном Майами) склонился над рулем, повернул ключ в замке зажигания… Сейчас они уедут, ничто не преграждает путь «кадиллаку», он помчится в погоню! Но тут Рой сунул руку в машину, ухватил клок прилизанных волос и выдернул голову Фрэнклина де Диос в окошко. — Задумали удрать? — поинтересовался он. Снова сунул руку в машину — на этот раз левую — и достал оттуда револьвер. — Так, а тут у нас что? Джек поспешил на помощь, зная теперь, что надо делать. Рой предложил Фрэнклину де Диос на выбор: либо он сам выйдет из машины, либо его вытащат за волосы. Криспин Рейна потянулся к «бардачку», нажал кнопку, собираясь его открыть, но тут Джек сунул руку в машину, схватил Криспина Рейна за волосы и отбросил его на сиденье. Поменял руки, на ходу обучаясь приемам этого ремесла, левой рукой вжал голову парня в спинку сиденья, чтобы удержать его на месте, правой рукой порылся в «бардачке», нашел автоматический пистолет и, аккуратно держа его в руке, отступил от машины. Сталь тускло переливалась в свете фонарей. Такую вещь приятно держать в руках. Криспин Рейна повернулся, пытаясь разглядеть своего противника, но Джек отступил подальше, жестом приказав Криспину смотреть прямо перед собой, для убедительности ткнув дулом ему в ухо. Тем временем Рой выволок Фрэнклина де Диос из машины, приказал ему положить руки на капот и расставить пошире ноги. — Шире, шире! — скомандовал он, и парень повиновался. Его лицо с высокими индейскими скулами оставалось безучастным, точно высеченное из камня. — Отвезем этих засранцев в Централ и там оформим все бумаги? — предложил он. — Терпеть не могу возиться с бумагами, — откликнулся Джек. — Ага, мне тоже неохота, — подхватил Рой. — Так что будем делать? Река — вон она, рядом. Фрэнклин де Диос теперь смотрел прямо на Джека, все тем же спокойным немигающим взглядом. Заметив это, Джек уперся локтем в крышу автомобиля и рукой заслонил лицо. — Да, Миссис Миссисипи — то, что надо. Пусть себе сплавляются. Авось умеют плавать. — Может, груз какой привязать? — Не, оставим им шанс. Криспин Рейна опять раскипятился — они-де тупые копы, на хрен, пусть позвонят начальнику. — Говорю вам, у меня есть разрешение! — С другой стороны, может, их бросить в канал? — предложил Джек. — К утру их снесет в залив. Рой, возвышавшийся над Фрэнклином де Диос, задумчиво кивнул. — Есть еще «кладбище чужаков». — Где это? — Приход Иоанна Крестителя-на-Болоте. Говорят, если б все погребенные там мертвецы восстали, они бы и в соборе не уместились. — Тоже неплохо, — согласился Джек. Главное было — подольше не отпускать этих парней. Люси понадобится час, и пусть она едет спокойно, не оглядываясь поминутно через плечо. Вот почему Рой с Джеком погрузили Фрэнклина де Диос и Криспина Рейна в багажник «крайслера», несмотря на яростные протесты Криспина — уложили их вплотную друг к другу, точно парочку дружков на койке в «Анголе». Рой обещал их выпустить, как только они научатся хорошо себя вести. А что делать с оружием? Две красотки — девятимиллиметровые «беретты» — куда лучше тех шестизарядных «смит-вессонов», которые Рою в свое время выдавали на службе. В конце концов они засунули «беретты» в машине Джека под переднее сиденье, потом обсудили, куда отогнать «крайслер» — они собирались бросить его с ключом в замке зажигания. Джек предлагал городской парк в Вест-энде, Рой — приход Св. Бернара, где полно укромных местечек, но Джек опасался, что там креолов никто не найдет и они так и останутся подыхать в багажнике. — Ладно, — сказал Рой, — куда мы едем потом? Джеку хотелось уже приняться за дело: заехать в отель Сен-Луис, выяснить, в каком номере остановился полковник, провести разведку на местности и все такое. — О'кей, — сказал Рой, — оставим их где-нибудь по дороге. Так они и сделали. Рой вел «крайслер», Джек ехал позади. Остановились возле «Каллиопе», где парковались приезжавшие на ярмарку автомобили. Когда Рой пересел в «фольксваген», Джек встретил его широкой ухмылкой: — Жаль, что нельзя остаться посмотреть. Представляешь, какие-нибудь ребята наткнутся на этот «кадиллак», решат покататься — и вдруг услышат сзади стук и голоса, взывающие словно издалека: «Помогите, сеньоры, помогите!» — Делани, да ты мастак на розыгрыши! — сказал ему Рой. Джек замолчал, но радость так и распирала его: дела шли отлично. 10 Они доехали до стоянки такси на Бьенвилле и там остановились. Рой, не забывший свое полицейское прошлое, заявил, что таксистов знает хорошо и, если они будут возникать, пошлет их на хрен. Стоянка находилась точно напротив отеля Сен-Луис. Джек расположился за столиком в просторном внутреннем дворе, дождался официанта и заказал водку и скотч. — Похоже, народу маловато, — сказал он официанту, тот ответил: — Похоже на то. — Где же все? — поинтересовался Джек. Официант высказал предположение, что народ веселится в городе. Небось валом валят по Бурбон-стрит, натыкаясь друг на друга, сами не зная, куда, зачем. Думают, это и есть Новый Орлеан. На одной стороне улицы — выставка кож и мехов, на другой — дешевая галантерея. Бедолаги в «Презервейшн-Холле» и прочих местах играют что-то на тему диксиленда, «Когда святые» и так далее, снова и снова, а туристы торчат в проходе. А ведь в городе бывает и хорошая музыка — когда приезжает Эл Хирт, когда на эстраду выходит Билл Хантингтон со своим контрабасом, когда собирается группа Эллиса Марсалиса — его сын, Уинтон, уехал из города, покоряет весь мир своим рожком. В этих кварталах всегда есть чем потешить зрение и слух, да и кормят неплохо. Чего ради туристы прутся на Бурбон-стрит? Джек не понимал их — может быть, оттого, что сам всю жизнь прожил в Новом Орлеане. Но ему казалось, даже приедь он издалека, он бы устроился здесь, в тени магнолий и душистой японской айвы, расслабленно попивал водку и скотч, любуясь игрой света в брызгах фонтана, бледным оранжевым сиянием, заливавшим весь двор. Если б он приехал откуда-то из других мест, он бы смотрел вверх, на белую террасу, окружавшую двор со всех сторон, на двери, открывавшиеся с террасы в гостиные и темневшие за ними коридоры, на окна, украшенные темными рамами. Он бы сидел здесь, как он и сидел на самом деле, размышляя о том, что в чужую комнату, пожалуй, можно проникнуть незамеченным, вот только странное это чувство — прокрадываться туда, опасаясь, что кто-то глядит тебе в спину со двора. Полковник жил в номере 501 на верхнем этаже — в люксе, располагавшемся на отдельной площадке у лифта. В регистратуре сказали, что постоялец отлучился. Рой отправился разузнать, нет ли у него знакомых среди обслуги — вообще-то зацепки у него были во всех гостиницах Французского квартала. Хорошо иметь много друзей, говорил Рой, особенно таких, которые тебе чем-то обязаны. Когда-то у него была подружка на Бьенвилле, чуть подальше «Арно», звали ее Нола, и готовила она лучше любого повара в самом роскошном ресторане — милая девочка, добрая-предобрая, только вот запуталась в жизни. В этом-то вся беда с женщинами, говорил Рой: отличные информаторы, особенно шлюхи — те просто прирожденные наводчицы, но эмоции вечно берут над ними верх, и они выбалтывают все подряд. — Теперь-то я это знаю, — говорил Рой, — но здесь какая мне польза от этого? Это было в тюрьме, где Рой подружился с Джеком и поведал ему свою историю. — Она была очень милой девочкой, совсем не похожа на шлюху, маленькая такая, голосок тоненький: «Ох, Рой, если бы не ты, меня бы давно забили насмерть». — Вы были друзьями? — Друзьями, только мы и про постель не забывали. Нас обоих дома третировали. Моя старуха Розмари только одно и умела: ныть, что меня домой не дождешься. Можно подумать, кто-нибудь стал бы спешить вечером к такой бабе. А Нола вышла замуж за гребаного букмекера — Дики Дюшене его звали, может, слышал про такого? Его прозвали Ду-ду, он работал на улице Дофине. Он принимал ставки, она торговала передком, так что семейная жизнь у них была та еще. Мы условились: я заглядываю к Ноле, она рассказывает мне, как да что, не слыхала ли она чего-нибудь интересного на улице или от Дики, а я присматривал за ней, не наезжал на них, позволял им обоим заниматься своим делом. Однажды я прихожу, а она вся в слезах, всхлипывает, точно похоронила кого. «В чем дело, лапонька?» — спрашиваю я ее. Она вытаскивает из уборной завернутую в газету пачку — сплошь сотенные и полусотенные, тридцать кусков. «Ну и ну, — говорю, — ты себе передок часом не стерла?» Она говорит, деньги ей дал Дики, а она боится держать их у себя, потому что какой-нибудь маньяк может ее обчистить, пусть лучше я возьму их на хранение. Говорит, Дики заработал эти деньги на ставках и на игре в карты, а теперь это местечко на улице Дофине вроде бы закрылось. Ладно, думаю, но что-то тут не сходится. Зачем он отдал ей тридцать грандов, у нее тут полно гостей, и никто удостоверение личности не показывает. «Что за чушь, Нола?» — говорю я ей, а она твердит, он дал ей деньги, все так и было. Потом выясняется еще кое-что: Дики обманывал ее с медсестрой из больницы, Нола закатила ему сцену, всю посуду перебила, так что он дал ей тридцать штук, чтобы она малость успокоилась. Только он плохо рассчитал. — Она сообразила, что у него осталось куда больше? — Вот именно, а на букмекерстве столько не заработаешь. Я взял деньги, отнес их домой, припрятал. Мне пришла в голову потрясающая идея: эти деньжата пригодятся мне в борьбе с преступностью. Мы же используем конфискованные машины, когда выслеживаем подозреваемых? Вот и на эти деньги я найму много информаторов. Да они драться друг с другом будут, кто первый доставит мне сведения. — А они не лгут? — Лгут напропалую, такова уж их природа. Информатора прижать надо, припереть к стене. У него, скажем, досрочное освобождение, третье замечание — и он отправится в тюрьму. Он тебе сказал, где будет такой-то парень с наркотой, а там пусто, тогда ты говоришь ему: «Еще один прокол, засранец, и ты получаешь третье замечание и прямиком отправляешься в „Анголу“». А уж когда пронесся слух, что я буду платить, они ко мне в очередь выстраивались, точно к отцу исповеднику. По ночам звонили, Розмари то и дело снимала трубку — она, видите ли, вся больная и ночью не может уснуть. А звонили бабы, и она потом неделями со мной не разговаривала. Конечно, шелухи много было, но и ядрышки попадались. — Дети у тебя есть, Рой? — Обе мои малышки выросли и ушли из дома. Славные девчушки. Они навещают меня тут. — Он имел в виду — в «Анголе». — А что было дальше? — Насчет информаторов? Я как раз расследовал одно дельце: в Джексоне, штат Миссисипи, произошел налет, а банкноты оттуда появились у нас в Новом Орлеане. Феды уже присматривались к четырем местным парням, но феды ничего не смыслят в полицейской работе — они уставятся в свои компьютеры, а компьютер гроша ломаного не стоит, когда нужно выйти на улицу и добыть информацию. Надо лезть в дерьмо к этим придуркам, говорить с ними как мужчина с мужчиной. Один из моих лучших осведомителей присоветовал навестить одного парня в госпитале. У того была стреляная рана, он говорил, несчастный случай на охоте. Феды спросили, неужто он ходит на охоту с полицейским «смит вессоном» тридцать восьмого калибра, потому что одного из налетчиков подстрелили, когда он уходил. И вот этот парень лежит в больнице, рана его залечивается, а чего будет дальше, никто не знает — у федов против него ничего нет, они просто прессуют его. Утром я отправился посмотреть на этого парня, но опоздал: в ту самую ночь какой-то тип навестил его в палате, положил подушку ему на лицо и пять раз выстрелил через нее. Бросил рядом с ним пушку и был таков. Парень на соседней койке все видел от начала и до конца. Сестра сказала мне, приходится менять ему постель всякий раз, когда в палату заходит кто-нибудь незнакомый. Я думаю: а сестра эта баба крепкая. Начал разузнавать про нее и через пару дней пригласил ее после смены выпить в одно местечко, на улице Гравье. У нас в полиции это называется метод «научного тыка». Садимся. Заказываем «манхеттен», пьем, и тут я говорю: «Как поживает ваш дружок Дики Дюшене?» Она в шоке, вишенкой подавилась. Не такая уж она оказалась и крепкая. Мы все обсудили, и под четвертый «манхеттен» она мне поведала, что парень, которого прикончили в больнице, предвидел свой конец, а она ему приглянулась, и он рассказал ей, что в камере хранения в аэропорту припрятал сто пятьдесят штук. Она не знала, как распорядиться таким богатством, и все отдала своему дружку Дики. Сечешь? Так оно все и было, Богом клянусь. Дики отдал тридцать грандов Ноле, чтобы сохранить мир в семье, она отдала деньги мне, а я потратил часть этих денег на расследование того самого налета. — Поразительное совпадение! — Это еще не все. Я сразу понял, что по уши в дерьме и надо поскорее выбираться, но эта сестра, которая уже перестала быть крепкой бабой, какой мне показалась вначале, прямиком почесала к федам — они и раньше ее допрашивали, — и все пошло раскручиваться по новой. Дики заговорил, Нола, так та завизжала, что знать ничего не знает, она отдала деньги полиции — то есть мне! Феды и копы вместе являются ко мне и спрашивают: «Где деньги?» Если я сознаюсь, я по уши в дерьме. Никто не поверит, что я тратил деньги только на осведомителей. Эти задницы из администрации понятия не имеют, зачем вообще нужны осведомители, а меня они рады ухватить за жабры, потому что я никогда не объясняю им, что́ я делаю и почему, и тем самым подрываю их авторитет. Вот я и сказал им: «Какие деньги?» — Дурачком прикинулся. — Ну да. И знаешь, что они сделали? Отвели Розмари в сторонку и допросили ее. Я ничего не говорил ей о деньгах и думал, все в порядке. Как бы не так! Эти ублюдки выложили ей все насчет Нолы — дескать, Нола дала мне деньги по большой дружбе. Тут она говорит: «Ах, в самом деле?» Они говорят: «Да, тридцать штук». Ей-то по фигу, хоть тридцать центов — она открывает свою коробочку для шитья и достает оттуда пригоршню банковских лент, которыми пачки денег заклеивают, — я их выбрасывал в ведро, когда распечатывал пачку, чтобы платить своим людям, а Розмари, стало быть, ныряла в мусорку и доставала их, а сама ждала момента, чтобы ткнуть меня в них носом. Как только она услышала про Нолу, этот момент настал. Банковские ленты проследили до того банка в Джексоне, который взяли грабители, и мне предъявили обвинение в пособничестве и укрывательстве краденого. Черт, я очухаться не успел, как мне влепили от десяти до двадцати пяти лет. Розмари сидела на суде вся в слезах. Одна журналистка спросила ее, какие чувства она испытывает, Розмари утерла глаза и говорит: «Я тринадцать лет была замужем за этим сукиным сыном, а он со мной даже не разговаривал. Посмотрим, понравится ли ему, когда с ним не будут разговаривать». Она имела в виду — посмотрим, как коп выживет в тюряге. — Такую вот историю рассказал Рой Джеку, когда они отсиживали срок в «Анголе». Рой вышел из-за подсвеченных струй фонтана, уселся напротив Джека, отхлебнул скотч из его стакана и подался вперед, опустив локти на стол: — У тебя есть пожарный ключ от этого заведения? Джек покачал головой, поудобнее устраиваясь на раскладном стуле. — Когда я работал, тут еще не было отеля. Не помню, что тут было. Они все переделали. Симпатичное местечко, верно? Уютно тут. — Как же ты попадешь в комнату без ключа? — Может, нам и не придется лезть к нему в номер. — Так зачем нам взломщик? — сказал Рой. — Какая твоя роль в этом деле? — Боишься, всю работу придется делать тебе? — Пока что я один корячусь. Он что, серьезно? Джек ничего не понимал. Достал сигарету, чиркнул принадлежавшей отелю спичкой, прикуривая. Рой никогда не меняет тона, разве что обращаясь к вещам неодушевленным вроде двери туалета или машины в пробке, поэтому настроение его разгадать нелегко. Неужели он говорит всерьез? — Я буду ходить за «объектом» по пятам, — пояснил Джек. — Все о нем разузнаю: в каком банке у него счет, где он обедает, где ужинает. Если понадобится проникнуть в его комнату, я уж придумаю, как это сделать, так что не кипятись, лады? — Никто и не кипятится, — ответил Рой. — Я уже нашел способ, как тебе попасть в его номер. — Не спуская глаз с Джека, он отхлебнул глоток спиртного и спросил с усмешкой: — Что, задергался? Теперь Джек знал точно: минуту назад Рой говорил всерьез, а теперь решил обратить все в шутку. Он считал Роя своим другом, но помнил, что с Роем нужно обращаться осторожно, — лучше всего в резиновых перчатках, в которых работает Лео. — Ты нашел тут кого-то знакомого? — предположил Джек. Улыбка Роя сделалась еще шире. — Угадай, кто это. — Мужчина или женщина? — Мужчина. — Черный или белый? — Шоколадный. Слушай подсказку: здоровенный негритос. — Я с ним знаком? — Был случай — он бы тебя убил, кабы не я. Рой чересчур уж заважничал. — Без тебя бы я не знал даже, как в туалет сходить, — огрызнулся Джек, но ссориться не стал: его больше интересовало, о ком же говорит Рой. — Значит, дело было в «Анголе»? Так-так… Это когда я смотрел телик и пришли эти свиньи и переключили канал? — Он увидел, что Рой кивнул. Это была вторая или третья его ночь в тюрьме. В 10.30 гасили свет в дортуаре, но в пустой комнате со складными стульями можно было до полуночи смотреть телевизор. В тот день около шести часов вечера, как раз когда заключенных разводили по камерам, какой-то чернокожий подошел к нему, изобразив губами воздушный поцелуй: — Привет, сучка, ты в моем вкусе, — и снова причмокнул, а Джек залепил ему кулаком прямо в поганый рот, залепил с развороту, вложив в удар весь свой вес. Он захватил паскудника врасплох, оглушил его, вспомнив, как дрался подростком на реке — дрался ради забавы, а не ради того, чтобы сохранить свою свободу и не попасть после отбоя в чью-нибудь койку. Он слышал накануне эти звуки в темноте, парни с парнями, но ушам своим не верил. Он вмазал парню в морду, и вокруг них начала собираться толпа, но тут Рой подошел к нему вплотную и поинтересовался: — Собираешься драться с каждым, кто тебя потащит в койку? В голове у Джека гудел адреналин, он ответил с ходу: — Хочешь попробовать? А Рой сказал: — Я тебе помогу, Делани. — Выходит, он уже знал его по имени. — Их тут семьдесят один, а нас всего восемнадцать, — в смысле, черных и белых заключенных. — Если не хочешь вступать в смешанный брак, скажи им, что ты земеля Роя Хикса. Понял? Ты мой корешок, приятель по гражданке. Иначе тебя отметелят вусмерть. Теперь, сидя во внутреннем дворике гостиницы, Рой напомнил ему: — Ты смотрел «Богатые и знаменитые», а черномазые вошли и переключили на «Багз Банни» или еще какую-то ерунду гребаную. — «Богатые и знаменитые», любимая программа взломщиков, еще не началась, — возразил Джек. — Я смотрел кино, я даже помню, какое: «Большой блеф». Чушь полная, но там играет Ли Грант, а я был влюблен в нее в те времена — у нее потрясный носик. И тут пришли эти свиньи и переключили на «Любовную лодку», которую я терпеть не могу, так что я встал и переключил обратно. — Тут-то я и вошел, — заметил Рой. — А помнишь, кто переключил снова на «Любовную лодку»? — Самый здоровенный черномазый, какого я только видел в жизни — пока не посмотрел матчи на кубок чемпионов, в которых Холодильник играл за «Медведей». Выходит, Малыш работает здесь, в отеле? — Он официант, — сообщил Рой, — я только что видел, как он заказывал столик в лифт. Стало быть, той ночью Малыш переключил телик, и ты не знал, что делать. — Как это не знал? Едва Малыш уселся, я уже поднялся, чтобы переключить обратно, а тут входишь ты, смотришь на меня и говоришь: «Чего это ты смотришь такое дерьмо?», а я вовсе не это смотрел, я смотрел фильм. — Он бы тебя убил. — Пусть бы попробовал. — Я ему сказал: «Сядь, Малыш, успокойся». Помнишь? Я ему сказал: «Веди себя хорошо, а то тебя не примут в клуб Карнеги». Черт побери, я входил в исполнительный комитет клуба, и Малыш это отлично знал. Он страсть как хотел вступить в клуб, любил поговорить, а его не принимали, потому что он вел себя как последний подонок. — Я помню, ты и меня уговаривал вступить. — Зря не послушался. Малышу Дейл Карнеги изменил всю жизнь. Его даже освободили досрочно. — Ты поговорил с ним насчет полковника? — Само собой. Он его видел. Говорит, счет у него до небес, а на чай не даст и цента. — Когда он вернется? — У этого парня из регистратуры глаза в заднице: наш клиент и не выходил. Сидит в коктейль-баре. Видишь дверь в углу? — Рой кивком головы указал на соседнее помещение. — Там столовая и бар. — Малыш сказал, он сидит там? — Джек старался говорить спокойно. — Он только что его видел. — Ты собирался сказать мне об этом или думал промолчать? — Я же тебе сказал, разве нет? — Рой откинулся на спинку стула и добавил: — Джек, не стоит заниматься таким делом, если не в охотку. Мы же вроде решили. Джек был сбит с толку, но старался не выказать свою растерянность. Затянулся, выдохнул тонкую струйку голубого дыма и сказал: — Я и забыл. Это как игра. — Ну да, как мы сделали тех парней в машине. Запросто. — Значит, он в баре? — Тебе лучше туда не соваться, — заметил Рой. — Если он тебя увидит, это будет уже не так забавно. Лучше выпьем еще по рюмочке и подождем, пока он уйдет. Тут он тебя не разглядит, свет-то дерьмовый. Можешь еще стул малость отодвинуть, за деревом спрячешься. — Хорошая мысль, — сказал Джек. — Я так и думал, что тебе понравится, — все с той же усмешкой откликнулся Рой. Перед ними поставили еще одну порцию выпивки. Рой приподнял голову и раскрыл глаза, ожидая. Джек подальше отдернул голову. Теперь он видел только черные брюки и белую куртку официанта, возникшего перед столиком, а лица не различал. — Это ты, Малыш? — спросил он для верности. — Рад встрече, мистер Джек Делани, — произнес Малыш, — но давайте воздержимся от рукопожатий. Этот мужик сию минуту будет здесь, и лучше нам не показывать, что мы старые знакомые. — И он поспешно отошел от столика. — Это он, — пробормотал Рой. Джек поглядел через его плечо и, к своему удивлению, увидел сразу две фигуры, длинного и коротышку: полковник все в том же костюме с черным галстуком шагал лениво, самоуверенно и что-то говорил, оживленно жестикулируя. — Тот, что пониже, — пояснил Джек. — Понятное дело, — откликнулся Рой. — А гринго кто такой? Американцу было на вид около пятидесяти; черный костюм, хорошая рубашка, но без галстука, очки в темной оправе, волосы редкие, какого-то песочного цвета. Малыш распахнул перед ними дверь, обернулся через плечо и последовал за ними в вестибюль. Парочка заговорщиков с минуту помолчала, потом Джек сказал: — Может, кто-то из нефтяников, кто деньги ему дает. — Не-а, — возразил Рой, — это мистер Закон. Не знаю точно, из какой службы, но он — из Вашингтона, можешь быть уверен. 11 Во вторник утром Джек забрал очередную покойницу из «Отель де Дье». Восьмидесятилетняя старуха последний месяц провела в больнице. Он даже веса ее не почувствовал, когда перекладывал тело на каталку. Вернувшись в контору «Муллен и сыновья», Джек завез каталку в лифт, ткнул пальцем кнопку и посмотрел вслед лифту, плавно поднимавшемуся через отверстие в потолке на второй этаж. Сам он поднялся по боковой лестнице, выкатил каталку из лифта и переправил ее в бальзамировочную, где Лео уже закачивал в аппарат жидкость «пермагло». — Тебе звонил какой-то Томми Каллен. Я сказал, тебя нет дома, — сообщил он. — Нам нужно кое-что обсудить, — сказал Джек. — Мне нужно передохнуть от этой работенки. — Сколько ты будешь отдыхать? Пару дней? Неделю? — Подумываю уйти совсем. Лео как раз перекладывал тело на стол. Он так и застыл в неудобной позе, держа в объятиях старуху, поглядел на Джека снизу, через плечо. — То есть как это? Собираешься бросить меня? — Лео, столько молодых парней просто мечтают о работе гробовщика. Тебе ничего не стоит найти другого помощника. — И это после того, как я вытащил тебя из тюрьмы! — Я очень благодарен тебе за помощь, но нельзя сказать, что ты вытащил меня. Я отработал у тебя три года и не собираюсь торчать тут всю жизнь. — Чем же ты займешься? — Посмотрим. Зазвонил телефон. Звонок доносился из комнаты Джека, стало быть, это не очередной клиент. — Опять во что-то ввязался? — проворчал Лео. Джек не стал ему возражать. Он помчался в свою комнату, плюхнулся на диван, прослуживший тридцать лет в комнате для посетителей, прежде чем попасть сюда, и снял трубку. — Джек, — заныл Каллен, — они вышвырнули меня отсюда, велели мне убираться. Как только им удастся разыскать Джека-младшего, он приедет за мной. С Мери Джо они уже говорили, она посоветовала им сразу звонить в тюрьму, дескать, она меня обратно к себе не возьмет. — Что ты натворил? — Ничего я не делал. Понятия не имею, что тут происходит. — Что тебе сказали? — Этот парень, из охраны, явился утром ко мне в комнату и велел собирать манатки. Тебя, мол, выписали отсюда. Я говорю: как это — выписали? Он говорит, мисс Холленбек велела мне передать. Холленбек — это та дура, заведующая. Я пошел к ней в офис, хотел выяснить, что случилось. Она как увидела меня, прямо подскочила на стуле и орет: «Не входите сюда, не входите! Стойте на месте!» — и секретаршу посылает: «Зовите Седрика». Седрик — тот самый, который велел мне собираться. Цветной парень, он тут охранник и дерьмо всякое убирает. Я говорю: «Что такое? Чек вовремя не пришел или еще что?» А она таращится так, словно я вот-вот на нее наброшусь. «Не подходите ко мне, — говорит, — не подходите, стойте на месте, не двигайтесь». — Это как-то связано с Анной Марией? — догадался Джек. — Ну да, отчасти. Но она знай твердит: Томми-младший подписал с ними договор, по которому они вправе меня выгнать за непристойное поведение, так что они звонят, разыскивают повсюду Томми-младшего. Он вообще-то маляр, только у него, знаешь, проблемы с выпивкой последнее время, так что его не всякий раз найдешь на работе. Я думаю, ему испарения от краски бросились в голову, да еще эта Мери Джо, все от этого. — А что ты сделал с Анной Марией? — спросил Джек. — То есть как — что я с ней сделал? — возмутился Каллен. — Я не делал ничего, кроме того, что она сама хотела. — Прошлой ночью? — Джек услышал слабое жужжание в холле — Лео кому-то открывал дверь. — Я попросил этого цветного, Седрика, добыть мне бутылку портвейна. Хорошее вино, стоило четыре бакса, и Седрику я дал доллар. Я выпил пару стаканчиков, а потом постучался к Анне Марии, думал предложить и ей тяпнуть по стаканчику. Джек прикурил, пустив в ход украденные в гостинице спички, и продолжал слушать повесть Каллена. Взгляд его уперся в висевшую на стене картину: две девицы качаются на качелях посреди густого леса. Стародавние времена, о которых Джек понятия не имел. Ничего в этой комнате не принадлежало лично ему. Сложить свое барахло в сумку — и до свидания. — Я сказал ей, какая у нее славная комнатка. Анна Мария глянула в один конец коридора, потом в другой и ответила: что ж, если мне нравится, она очень рада. Только мы уселись, я разлил портвешок, а она раскрыла альбом и давай пальцем тыкать: это Робби, а это Расти, а это Лаури и Тимми, всех мне показала — детей, внуков, правнуков, да еще и по имени каждого назвала. Я говорю: «Да что вы, Анна Мария, у вас, верно, и внуков-то еще нет, вы такая молодая». — Слушай, Калли, с меня хватит! — взмолился Джек. — Нет, правда. Она на свои годы не выглядит. Ей с виду от силы семьдесят — ну, семьдесят два, максимум. Черт побери, мне-то самому уже шестьдесят пять. Велика ли разница? Вот я и говорю: «Анна Мария, у вас прекрасная семья, и сами вы красавица». Сидим мы рядом, стулья друг к другу придвинули. Ей этот комплимент пришелся по вкусу, и я, не теряя времени, наклонился к ней и легонько чмокнул в ушко. А она как подпрыгнет да как заорет — я до чертиков перепугался. Представляешь — я поцеловал ее прямо в слуховой аппарат! Тогда я сказал: «К чему вам эта штука, Анна Мария, давайте ее уберем». Она сняла аппарат, я снова поцеловал ее и стал приговаривать: «Ах, какая ты сладенькая», ну и все в таком роде, сам знаешь не хуже меня. Потом говорю: «Почему бы нам не пересесть на кровать, там же удобнее», — а она на все отвечала только: «Что? Что?», так что я ее приобнял, помог ей подняться и отвел к постели. Сели мы на краешек, а она молчит как убитая и даже не шелохнется. Она вроде как ничего не имела против того, что я делал. — А что ты делал? — уточнил Джек, обреченно вздыхая. — Ну там, целовал ее. Обнял… халатик ее расстегнул, у нее под низом фланелевая ночнушка была. Стал там целовать, а она сидит, как колода. Я подумал: «Черт, уже столько времени прошло, она, должно быть, забыла, как это делается». Но я ее нисколечко не торопил. Я не трахался двадцать семь лет, могу еще две-три минуты подождать, верно? Ну, подумал я, то ли она отвыкла от этого дела, то ли фригидная, решил проверить, засунул руку под халат… Джек от смущения заерзал на диване. — Пощупал ее титьки. Вернее, только нащупал их, они у нее почему-то не на месте оказались, не там, где обычно бывают. Только я потрогал, Анна Мария вроде как окаменела, глаза вытаращила и сидит, еле дышит. Я думаю: ну его к черту, не моя это ночка. Джек немного расслабился. — Значит, ты ничего с ней не делал? — Я же тебе говорю. — За что же тебя выгнали? — На пороге возник Лео с тем самым выражением на лице, которое, должно быть, проступило на сморщенном личике Анны Марии, когда Каллен нащупал ее «титьки». — Погоди минутку, — буркнул Джек в трубку. — Там пришел человек, — заупокойным голосом возвестил Лео. — Справлялся насчет твоей поездки в Карвиль. — Что еще за человек? — Не знаю. Я сказал ему, что меня тут в воскресенье не было, пойду, мол, спрошу. Я не знаю, что ему сказать. — Какой он с виду? — Какой с виду? Не знаю, какой он с виду. Обычный человек, как все. — Спокойней, Лео. Американец или латинос? — Американец. — Этот вопрос почему-то удивил Лео. — Он тебе удостоверение показывал? — Я не спрашивал. — Ладно, разберусь. — Он в холле… Ты сам поговоришь с ним? — Да, только с этим закончу. — Джек положил руку на трубку, выжидая, чтобы Лео ушел. Зять печально покачал головой и вышел. Джек снова поднес трубку к уху. — На чем мы остановились, Калли? Да, так за что тебя выгоняют? — Я тебе сказал, что она сняла слуховой аппарат? — Ну и что? — А то что, пока мы сидели, я положил его в карман своего халата, а когда уходил, забыл ей отдать. Утром она пошла к мисс Холленбек и нажаловалась, будто я стащил этот чертов аппарат. — И в этом все дело? — Вот и я сказал этой мисс Холленбек: «Вы что, серьезно? На хрена мне ваш слуховой аппарат? Я слышу получше вашего, хоть лет мне вдвое больше, чем вам». Почему-то ей это не понравилось. — Ты уже собрал вещи? — Не совсем. — Ну так собирай, я за тобой приеду. — Джек! Похоже, тут не с кем перепихнуться. — Ну конечно, не с кем. — Джек! Я не хочу жить в погребальной конторе. — Кто б хотел, — откликнулся Джек. В курительной комнате конторы «Муллен и сыновья» Джека поджидал тот самый человек, которого он видел в гостинице вместе с полковником Годоем. Он узнал его издали, идя навстречу посетителю через холл: он видел его примерно с того же расстояния, что и накануне. Гость был одет все в тот же темный костюм, но на этот раз нацепил галстук. На носу — знакомые очки в солидной оправе. Действительно, обычный, заурядный с виду человек, как и сказал Лео. Ростом чуть ниже Джека, но тяжелее фунтов на двадцать пять, вон как плечи пиджак распирают. — Чем могу помочь? — вежливо осведомился Джек. Мужчина склонил голову набок, оценивающе оглядывая Джека. Улыбочка располагающая, но взгляд за толстыми стеклами очков холодный и пронзительный. — Хотите помочь, Джек? Полагаю, это в ваших силах. Более того: это в ваших интересах, Джек. Джек повернул голову под точно таким же углом и уставился на своего собеседника, тоже сложив губки бантиком. Похоже, Рой был прав, этот парень работает на правительство — не на местные власти, а на ЦРУ или ФБР. Копы из Нового Орлеана тоже порой норовят действовать с подходом, только ничего у них не получается. Джек был уверен, что в игре в гляделки он возьмет верх — так и вышло. Парень опустил глаза, протянул ему руку и представился: — Уолли Скейлс. Я из службы иммиграции. Джек вяло пожал ему руку, изобразив на лице недоумение. — Я ниоткуда не эмигрировал. Я всю жизнь тут живу. — Не считая трех лет. — Теперь Уолли держал голову прямо, но улыбка все еще не сходила с его уст. — Верно, Джек? — Вы имеете в виду, когда я проживал в сельской местности? — подхватил Джек. — «В сельской местности»! Неплохо сказано. Что ж, вы успешно прошли период реабилитации. Джек растянул губы в совсем уж дурацкой ухмылке и подпустил малость уличного акцента: — Да, сэр, не так уж это было приятно попервости, но теперь я исправился, да, сэр. — У тебя хорошая работа. Ты доволен? — Да-да, работаю на моего зятя. — Мы с ним тут поговорили. — Уолли Скейлс слегка нахмурился. — Я хотел узнать о твоей поездке в Карвиль, в воскресенье, но этот вопрос, похоже, напугал Лео. Почему бы это, а? — Напугал? И какое у него было лицо? — Напряженное. Нервное, я бы сказал. — Так оно у него всегда такое. Лео — он нервный. Вечно за все переживает. — Он хозяин конторы. Он в курсе всех перевозок, верно? — Ясное дело. — Разве что вызов поступил утром в воскресенье и ты принял его, а ему ничего не сказал. Джек помедлил с ответом, тем более что Уолли вроде бы и не спрашивал, а утверждал. — Так было дело? — Чего было-то? — Вам позвонили, и ты поехал в Карвиль. — Никто не звонил, насколько мне известно. — Сестра говорит — звонили. — Значит, я в туалет отлучался или еще куда, не слышал звонка. — Они говорят, ты приехал и забрал покойницу, Амелиту Соза. — Не, сэр, это не я, — замотал головой Джек. — Другая какая погребальная контора, они, верно, название перепутали. Я тут все воскресенье торчал. Катафалк помыл. Вот оно что: пока мыл, я был снаружи и не слышал звонка. Уолли Скейлс снова наклонил голову набок, но на этот раз он уже не улыбался. — Давай съездим в Карвиль, Джек. Сестра скажет, ты приезжал в тот раз или кто другой. — Если Лео не против, можно и съездить, — согласился Джек. — Я там бывал, когда работал на дядю и Эмиля. Они орга́ны чинили. Я лазил туда, на самую, знаете, верхотуру, а они внизу орга́н настраивали. — Джек, я задам тебе один вопрос. А ты честно ответишь на него, договорились? А то как бы ты не нажил себе неприятностей и не угодил опять в «сельскую местность». — Уолли Скейлс выдержал паузу для пущей внушительности. — Ты издеваешься надо мной? Джек ответно нахмурился и снова затряс головой: — Нет, что вы, сэр! — Поклянись, что не ездил в Карвиль! — Да ездил же — с дядей и с Эмилем. — В это воскресенье, я сказал! — Нет, сэр, я тут сидел. Джек даже раскрыл пошире глаза, чтобы Уолли Скейлс мог заглянуть в них и убедиться в совершенной его искренности. Глядя на этого придурка, трудно было удержаться от улыбки, но Джек справился с собой. Взгляд Уолли праздно блуждал по холлу, потом Уолли шагнул в сторону, повернулся, посмотрел из окна на пустующую парковку — все это как-то замедленно, лениво, словно для проформы. — Тут кто-нибудь есть кроме тебя и твоего зятя? — Есть, покойница на втором этаже. — Где? Как ее зовут? — Как зовут, не знаю. Старуха какая-то. — Проводи меня туда. Вот теперь Джек мог ухмыльнуться во весь рот да еще и подмигнуть этому типу: — Вижу, вы тоже любитель поглазеть на них, голеньких? Пошли, Лео как раз начал ее промывать. Вам понравится. На лице Уолли чудом удержалось прежнее задумчивое выражение, только губы сморщились, словно он отведал лимона или зеленой хурмы. — Что-то я тебе не верю, Джек, — буркнул он. — Да там она, точно. — Наверное, мне следует еще раз поговорить с твоим зятем, — в голосе Скейлса появилась угроза. — Почему бы и нет? — Или с Люси Николс. Уолли явно наблюдал за его реакцией, но Джек просто уставился на него все с той же идиотской ухмылкой — это же не вопрос, верно, а стало быть, и отвечать ничего не надо. — Ты знаешь, кто такая Люси Николс? — Кто? — Дурачком прикидываешься? Ждешь, пока я уйду? — Разве вы не пойдете смотреть на покойницу? Скейлс покачал головой и сдался. В конце концов, вся эта история его мало волновала — так показалось Джеку, и он почувствовал некоторое облегчение. Проводив Уолли Скейлса, он тут же кинулся звонить Рою. — Ты берешься за это дело? — Да, но могу и передумать, — ответил Рой. — Тут все зависит от цифр — в смысле, сколько этот парень успел собрать. — Что ты узнал о Криспине Рейна и Фрэнклине Божьем человеке? — Как-как? — Фрэнклин де Диос, Фрэнклин Божий. Что ты о нем знаешь? — Они якобы работают на службу иммиграции, вылавливают «мокрые спины».[1 - Мокрая спина — прозвище нелегальных иммигрантов из стран Латинской Америки, добиравшихся до США в утлых лодчонках.] Полиции Второго округа дан приказ номер пять: это значит, что они не должны вмешиваться, даже если этот «крайслер» день и ночь будет торчать на Одубон-стрит. — Но эти парни не из нашего штата. — Ну и что с того? Федеральных агентов могут послать сюда и из Флориды. — С какой стати им брать машину напрокат? Им должны были выдать автомобиль в местном отделении, разве не так? — Скорее всего. — Проверишь? — Это можно. — Я не слишком навалился на тебя, Рой? Не хочется отвлекать тебя, ты же служишь человечеству в баре. — Да пошел ты! — Но раз уж нам приходится иметь дело с этими парнями, надо знать их имена и кто они такие. Нельзя действовать вслепую, Рой, а то нам головы пооткусывают, а мы и не заметим, как. Зачем полковник приволок сюда из Флориды двух этих парней, которые чуть что хватаются за пушку? — Можешь об этом не беспокоиться. — В каком смысле? — Я с этим разберусь. — Говори толком, Рой. — Проверю я их, проверю, черт побери! — Что-то ты нынче не в настроении, Рой. — Есть еще новости? — Проверь заодно некоего Уолли Скейлса, тоже вроде бы из службы иммиграции. Он тоже явился сюда разыскивать эту самую Амелиту. Угадай, где мы его уже видели? Вчера, с полковником. — Судя по виду, он и впрямь из службы иммиграции, — подтвердил Рой, — или из казначейства, из налоговой полиции. — Ты выяснишь? Позвони мне, я буду у Люси. Сейчас поеду за Калленом, отвезу его к ней. — Ты еще не знаешь, где будешь сегодня вечером, — сказал Рой. — Ты меня спроси, я тебе скажу: нынче ты у нас для разнообразия поработаешь, покопаешься у «объекта» в комнате. — Рой, ты что, белены объелся или месячные вовремя не пришли? — Я не могу больше видеть этот чертов бар! — Вот это я понимаю. Джек позвонил Люси и попросил разрешения привезти к ней Каллена. Пожалуйста, сказала она, в любое время. Он поинтересовался, навестил ли ее Уолли Скейлс. — Он звонил мне утром, — ответила Люси. — Представился и сказал: «Насколько мне известно, в воскресенье вы ездили в Карвиль, чтобы забрать тело умершей подруги». Я сказала, что он ошибается. — Первая ложь? — По-крупному — первая. Я спросила его, откуда такие сведения. — Что он ответил? — Это, мол, не важно. Извинился за беспокойство. — Вот и хорошо. Когда мы с ним беседовали, мне так и показалось, что он просто отрабатывает номер. Душу он в это дело не вкладывает. — Да, но напоследок он сказал: «Передайте от меня привет отцу». 12 — Попытаюсь объяснить, — пообещала Люси, — но я уже столько раз пробовала и всякий раз сама понимаю — нет, не то. Что-то заставляет поступить так, а не иначе. Какое-то внутреннее побуждение подталкивает сделать выбор. Всегда есть разумные причины отказаться от своего решения, сколько угодно разумных причин. Всегда можно сказать: «Я же не сумасшедшая, в конце-то концов!» Но если ты послушаешься этого чувства, если ты сделаешь это… Тогда все будет по-другому. Они снова сидели на застекленной террасе в доме, принадлежавшем матери Люси. За окном лил дождь, в тусклом предвечернем свете все так же вился по обоям узор из банановых листьев. Отойдя от потемневшего окна, Люси села напротив Джека и Каллена — они оба устроились на диване. — Я ушла в монастырь из-за любовной истории, но не из-за своей, а из-за той, что случилась восемь веков назад. Был мужчина, влюбленный в любовь, и была девушка семнадцати лет по имени Клара — я уверена, она любила этого мужчину. А меня просто очаровала эта история. Мне тогда исполнилось девятнадцать, я легко могла поставить себя на место этой бедняжки, этой бедной маленькой богатой девочки — она была несчастна и сама не понимала отчего. Родители готовили ее свадьбу, устраивали всю ее жизнь за нее. У меня было что-то такое — кажется, это можно назвать мистическим переживанием. Я думала даже, если бы я жила тогда, в тысяча двести десятом году, в Италии, я была бы Кларой. Я тоже пришла на мессу в собор Святого Руфино и слушала, как тот человек, Франциск, говорит — негромко, но с величайшей верой — о Божьей любви, и моя жизнь переменилась. Я перенеслась туда, в тот собор, я чувствовала запах свечей и благовоний, я тоже влюбилась в этого человека в коричневой рясе нищенствующего монаха. Каллен сгорбился на краю дивана, упершись локтями в колени. Джек слышал, как старик часто, взволнованно дышит — его тоже захватила эта история, покорил негромкий голос рассказчицы. Вечерний сумрак проникал в окно из-за спины Люси, окутывал ее, и уже не казалось странным, что девушка в джинсах и свитере пытается передать им свой мистический опыт. — Если б я родилась на пять-шесть лет раньше, я бы, наверное, присоединилась к хиппи, но к тому времени, когда я созрела для побега, дети цветов уже разошлись по домам, и слава богу, поскольку мне удалось не только уйти из дому, как им, но и к чему-то прийти. Клара тоже убежала из дому — так подействовала на нее проповедь Франциска и невероятное, буквально сверхъестественное сочетание земной и небесной любви. Она основала орден Бедных кларисс, Франциск сам постриг ее, отрезал ее прекрасные русые волосы. Он и раньше беседовал с Кларой, наставлял ее, но никогда не оставался с ней наедине. Клара была необычайно, просто потрясающе красива. Наверное, он догадывался, что ею руководит любовь не только к Богу. Конечно, биографы твердят, будто Франциск не знал искушений, но я думаю иначе. В Риме у него тоже была поклонница, Жаклин де Сеттесоли, он всегда навещал ее, когда являлся в Рим к Папе, и никаких сплетен не возникало. Она-то была непривлекательна, мужеподобна, он даже называл ее «брат Жаклин». Но с Кларой все было по-другому. Я уверена: стоило им посмотреть друг другу в глаза, и они бы все поняли без слов. Разговор этот начал Каллен: не зная, о чем вести беседу с монахиней, пусть и бывшей, он заметил, что в четырнадцать лет сам подумывал поступить в семинарию, ту, что на Карролтон-авеню, а Джек добавил, что побывал внутри этого здания, когда ему было два года: они тогда жили через дорогу, и мать отвела туда его и сестру, как в убежище, поскольку по радио предупредили о надвигающемся урагане. И тут Каллен в лоб спросил, с какой стати такая красавица — и вдруг монахиня… — Он ведь не сразу сделался таким кротким святым, беседующим с птичками небесными. Франциск был из богатой семьи, в молодости тоже гонялся за модой, но уж когда он решил отказаться от всего, то на полпути не останавливался. Он разделся догола на центральной площади в Ассизи и роздал всю свою одежду нищим. Люди решили, что он сошел с ума. Они кидали в него камнями, дразнили «pazzo» — «дурачок». По крайней мере, он заставил их прислушаться. Можете назвать это метафизическим безумием, божественным исступлением, не важно. Главное — он проповедовал любовь к Богу, безграничную любовь к Богу, проявлять которую надо в любви к человеку. Он говорил о любви безо всяких богословских изысков, и он трогал людей, он касался их руками, он целовал язвы прокаженных. — Господи Иисусе! — выдохнул Каллен. — Да, во имя Него, — подхватила Люси, быстро глянув на Джека и мимолетно улыбнувшись. — Он взял деньги у отца, можно было бы даже обвинить его в воровстве. Он отдал деньги священнику на восстановление обветшавшей церкви, потому что слышал голос: «Франциск, восстанови дом Мой». Священник не решился взять у него эти деньги, наверное, боялся рассердить его отца. Франциск вернул деньги отцу, но эта церковь, церковь Святого Дамиана, стала потом первым монастырем кларисс. — Он в самом деле целовал прокаженных? — переспросил Каллен. — Он выкупал прокаженного, который проклинал Бога и винил Его в своей болезни, обмыл его, и этот человек исцелился. — Ты веришь во все это? — спросил Джек. Люси посмотрела ему прямо в глаза. — Верю, как же иначе? Он сам говорил, что не мог даже смотреть на прокаженных, а Бог привел его к ним, «и то, что казалось горьким, стало сладким». — Она передохнула и добавила: — И вскоре я тоже оставила мир. В комнате воцарилось молчание. Джек почувствовал, как по шее побежали мурашки. Девушка скрестила ноги, одна сандалия повисла на кончиках ее пальцев, вот-вот готовая упасть. Она совершенно не кокетничает, просто сидит на террасе, в доме своей матери, рассказывает о своем мистическом опыте, о том, как она побывала в XIII веке, о тогдашней жизни… Теперь Люси смотрела на Каллена. — Специалистов по святому Франциску не удивляет, что он выкупал прокаженного, они спорят о другом: когда это было — до того, как у него появились стигматы, или после? Судя по рассказу, после. Но как он мог купать прокаженного, очищать его язвы от струпьев, если у него самого кровоточили запястья? — И как же? — заинтересовался Каллен. — То-то и оно, — сказала Люси. — Все принимаются обсуждать детали и забывают о самой сути, об акте любви и милосердия. У Франциска появились стигматы, подобие ран Христовых, кровавые раны на руках, на ногах и в боку — так говорят авторы жизнеописаний. Но были у него стигматы или нет, разве это что-то меняет? Он трогал людей, он касался их, и для этого ему не требовались руки. — Он коснулся тебя, и ты ушла в монастырь, — догадался Каллен. — Я перестала быть той, кем была, бедной маленькой богатой девочкой, я попыталась найти себя. Вот что происходит, когда до тебя дотрагиваются, а потом ты сам пытаешься коснуться других людей. — Замечательно! — сказал Джек. Он изо всех сил кивал головой и даже зажмуривал глаза, чтобы продемонстрировать, как хорошо он все понял. Может быть, он и вправду что-то понял, во всяком случае, какая-то часть его. Ведь есть и другой Джек Делани, кроме того Делани, который был манекенщиком и остался позером, — это он тоже понял, сам дивясь неожиданной своей проницательности по отношению к себе. — Ты говорила, он сидел, — напомнил он Люси. Об этом ему хотелось знать подробнее. И Каллен насторожился: — Сидел в тюряге? — Ему не было еще и двадцати, — заговорила Люси. — Ассизи воевал с другим городом, была битва — скорее, схватка, — Франциск попал в плен и целый год пробыл в темнице. — В карцере, — уточнил Джек. — Я видел людей, которые выходили оттуда, — можно сказать, в белой одежде, словно заново на свет народились. — Выходит, не так уж много изменилось с тех пор, — сказала Люси. — Там он потерял здоровье, с тех пор всю жизнь болел. Костный туберкулез, малярия, конъюнктивит, водянка — тогда это называли так, теперь как-то по-другому. Но болезни его нисколько не беспокоили, он жил будто вне тела. Она опять сделала паузу. Джек видел, как девушка собирается с мыслями, чтобы рассказать им о человеке, который полностью изменил ее жизнь, — рассказать так, чтобы и они поняли. — Он был как ребенок. Молодым людям особенно нравилось, что он проповедовал без всяких богословских тонкостей, без претензий. Он принимал людей такими, какими они были, не критиковал их, даже богатых, — вот бы и мне этому научиться. Он учил, что если тебе ничего не нужно, то у тебя есть все… Каллен беспокойно зашевелился, провел рукой по лицу. — Чтобы найти себя, надо избавиться от зависимости от вещей. Мне было девятнадцать лет, и это казалось таким простым, таким ясным… — Прошу прощения, — перебил ее Каллен, — можно ли мне воспользоваться туалетной комнатой? — Он двадцать семь лет провел в изоляции от мира, — извинился за него Джек. Люси проводила Каллена в холл, показала дорогу. Когда она вернулась, Джек спросил: — А как же Клара? Они больше не виделись? — Она много раз приглашала его в монастырь Сан-Дамиано, но он не приходил — почти до самого конца. — Не доверял себе? — Он учил своих братьев: когда чувствуешь плотское желание, надо найти холодную речку и броситься в нее. — А как же летом? — Не знаю, — улыбнулась Люси. — Я всегда представляла себе, как эти ребята в коричневых рясах бегут друг за другом по снегу и ныряют в прорубь. — Клара прошла весь путь до конца, она стала святой. А ты — ты решила не заходить так далеко? — Знаешь, Джек, если сознательно стараться стать святым, то ничего не выйдет. — Я пошутил, — ответил Джек. — Да? — переспросила она, внимательно глядя на него. Он не знал, что на это ответить, и, чтобы не молчать, спросил: — Ты девять лет была монахиней? — Одиннадцать. Значит, сейчас ей тридцать. — И ты приняла решение — ушла из монастыря. — Да, вернулась в мир. А он успел довольно сильно измениться. — Но ты ничуть не отстала. Ты отлично разбираешься в моде, куда лучше многих женщин. — Это несложно, достаточно пролистать журналы. Это только оболочка. Я продолжаю меняться, я становлюсь другой, Джек. — Ты имеешь в виду не только одежду? — Скорее, я сбрасываю кожу, становлюсь другим человеком. — Снова мистический опыт? — Не знаю. — И в кого же ты превращаешься? — И этого не знаю. Она все так же смотрела на него — как-то странно смотрела, не так, как прежде. Или все дело в атмосфере этой комнаты, в колдовстве дождя, тишины, угасающего предвечернего света, струящегося в большие окна террасы? Что-то ему почудилось. — Ты каждый раз кажешься мне другой, — сказал он. — И ты мне тоже. — Почему ты оставила монастырь? — Я выгорела дотла. — Как это? — Я продолжала дотрагиваться до людей, но уже ничего не чувствовала. — Ты заботилась о тех, кто в тебе нуждался. — Нуждающиеся есть повсюду. — Я думал, ты ушла из-за Амелиты. — Это был повод. Это побудило меня уехать. Так или иначе, мое время пришло. Когда-то я стала сестрой Святого Франциска, оставив свою прежнюю жизнь, теперь я уехала из Никарагуа и покончила со своей второй жизнью. — Ты уверена? Она кивнула. — Главное, чтобы от меня была польза. Опять она сказала что-то, к чему Джек не был готов. — Мне нужно отдать себя, раствориться в чем-то. — Это дельце — увести пять миллионов — потребует от тебя полной отдачи. — А в чем моя роль? Я сижу тут и ничего не делаю. — Ты — мозговой центр. Она не сразу отреагировала на его слова. — Для тебя это игра? — с тихим удивлением спросила она. — На государственную службу это не похоже. — Тебе это кажется забавой. И все же ты согласился. Почему? — Ради денег. — Нет, ты сразу согласился, прежде чем я сказала, что деньги достанутся тебе. Забыл? Ты сказал, мы окажем услугу человечеству. Ты это всерьез сказал? — Не знаю. — Ты вообще что-нибудь воспринимаешь всерьез? — Еще как. Но к большинству вещей просто невозможно относиться серьезно. Она заулыбалась. Отделенный от Люси только кофейным столиком, Джек видел, как широкая, невиданная еще им ухмылка расплывается по ее лицу. — Нравишься ты мне, Джек! — воскликнула она. — Знаешь, почему? И снова мурашки побежали у него по шее, ближе к затылку. — Ты похож на него. Пропали мурашки. — Хотя само дело для нас и важно и побуждения наши важны, но осуществить его мы можем как игру, да? Можем отнестись к нему как к забаве? — продолжала Люси. — Представим себе, будто мы вспоминаем обо всем этом год спустя, — предложил ей Джек. — Если все получится, если мы не будем к тому времени в тюрьме, нам вся эта история покажется довольно забавной. Надо быть оптимистом, надо верить, что все сработает. Лучше представлять себе это как игру, тогда не так страшно. В ее глазах снова вспыхнули огоньки, губы приоткрылись, Люси вновь одарила Джека улыбкой. Ему очень хотелось спросить, кого же он ей напоминает, но тут в дверях возник Каллен, а за ним по пятам следовала экономка. — Мистера Делани к телефону! — возвестила Долорес. В трубке уже булькал голос Роя: — Криспин Антонио Рейна был осужден в тысяча девятьсот восемьдесят втором году во Флориде за подделку облигаций и отсидел девять месяцев в «Саут-Дейд». — Каких таких облигаций? — Понятия не имею. Может, из обоев нарезал. Потом его привлекли во второй раз: скрыл судимость, пытаясь купить большую партию оружия в том же штате. Хотел приобрести пять дюжин «беретт», якобы для стрелкового клуба. До суда дело не дошло. Потом феды пытались повязать его за поставку наркотиков из Флориды в Батон-Руж, вроде бы он продавал зелье студентам, но и это обвинение развалилось. По происхождению кубинец, в пятьдесят девятом его семья переехала в Никарагуа, служил офицером в Национальной гвардии, с семьдесят девятого в Майами. Фрэнклин де Диос, индеец из племени мискито, родился в Мусавасе, Никарагуа. В Майами появился год назад, проходил главным подозреваемым по делу о тройном убийстве, но до суда опять-таки дело не дошло. — Вряд ли они имеют отношение к службе иммиграции, — вставил Джек. — Так-то оно так, но полицейским машинам Второго округа дана команда оставить их в покое. Они якобы действуют в качестве правительственных агентов. — На каком основании? — Спроси лучше Уолли Скейлса. Его телефон 226-59-89. — А он кто такой? — Он из ЦРУ, Джек, и хотел бы я знать, на хрен, мы-то на чьей стороне? Кто тут хорошие парни, а кто плохие? 13 Даже ночью разминуться с Малышом было невозможно: Джек издали разглядел его массивную фигуру, двигавшуюся со стороны гостиницы по Бьенвилль в сторону Роял-авеню, где ждал его Джек. Протянув руку, Малыш вложил ключ в подставленную ладонь Джека. — Теперь мы с Роем квиты, на хрен. Так ему и скажи. — Мы ценим твою помощь. — Цените-цените. Ключ бросишь под гардероб, там его найдет горничная. Вроде как он сам уронил. Он вечно накачивается допьяна. Ничего не сообразит. — Ключ может понадобиться мне еще раз. — Да ну тебя, Джек. — Малыш горестно помотал головой. — Больше я не стану подставлять свою шею. — Я ничего не возьму. Он не заметит, что я побывал в номере. Войду и выйду. Всего десять минут. — Да-да, все парни в «Анголе» воображали себя крутыми, ловкачами. Мы ведь там с тобой познакомились, если не ошибаюсь? — Один раз я сделал глупость, — признал Джек. — Не продумал последствия. На этот раз все будет по-другому. Это последний раз. — Как в том кино: «Еще один разок»? Только то кино называлось «Апрель в Париже», а у нас апрель в Новом Орлеане и пахнет жареным. — Я не собираюсь начинать все по новой, если ты это имеешь в виду. — Тебе просто понадобилось заглянуть в чужой номер. — Только и всего. Осмотреться на местности. — У него смуглая кожа, как у латиноса, и пятисотдолларовые костюмы. Посмотри сперва, нет ли у него в комнате бляхи, а потом уже принимайся за дело. — Нет у него никакой бляхи. — Ладно, Джек, вернешься на ферму — передавай привет Дымку и Отличнику, и той хитрой заднице Минни Мо, если он еще сидит. Погоди, дай соображу, кому еще… Джек пересек пустынный вестибюль, прошел через внутренний двор в уютный коктейль-бар, изящный, залитый мягким сливочно-желтым светом. Ни души, только восточного облика бармен, который слегка оживился при виде Джека и налил ему водки. Если бы Джек решил вернуться к прежнему ремеслу, то он, едва заглянув в такое местечко, развернулся бы на каблуках и пошел искать большой отель — шумный, набитый туристами и участниками всевозможных конференций с именными карточками на груди. Он бы перевоплотился в какую-то другую личность, ощутив жар толпы, вдохнув аромат духов этих девушек в вечерних нарядах, преследующих свою добычу, — Джека интересовали не сами девушки, а дамы в бриллиантах и их супруги, вытаскивавшие из карманов чеки или толстые пачки денег, скрепленные серебряным зажимом. Несколько дней Джек обычно проводил в гостинице, фильтруя ее постояльцев, потом, приглядев подходящую парочку, поднимался вместе с ними на лифте, выходил этажом ниже и быстро взбегал по лестнице, чтобы подглядеть, в какой номер они зайдут. Часом позже он осторожно толкал их дверь, проверяя, накидывают ли они на ночь цепочку. На следующий день, пока туристы щелкали фотоаппаратами на Джексон-сквер, он проникал в комнату, проверял ящики, чемоданы, косметички, заглядывал в ботинки, прощупывал карманы висевшей в шкафу одежды, потом осматривал цепочку. Если постояльцы накидывали на ночь цепочку, он заменял ее на другую, которую приносил с собой — она была на три-четыре звена длиннее. Вечером парочка возвращалась, накидывала на ночь цепочку, не заметив, что цепочка уже не та. Джек являлся попозже, пожарным ключом отпирал дверь, просовывал руку в щель и сбрасывал цепочку. Если он уходил с большой добычей, в хорошем настроении, он накидывал цепочку обратно на крючок. Иногда он перерезал ее. Джек проделывал это раз за разом, уходя безнаказанным, но никому не мог рассказать о своих похождениях. Он сидел у стойки бара, слушал, как коммивояжеры хвастают перед девчонками: «Знаешь, сколько компьютеров я продал в прошлом месяце?» — а у него в активе всего-то и было, что спрашивать: «Не снимались ли мы с вами вместе в рекламе в прошлом году?» Иногда он прикидывался, будто учит английский, и принимался говорить с французским прононсом. Этот акцент он испробовал на Хелен, как только увидел ее впервые в баре «У Рузвельта» и вмиг был очарован ее изысканным профилем, длинными, изящно скрещенными ногами, которых почти не скрывала зеленая мини-юбка. Он сказал ей тогда, что приехал «из Пари», а она в ответ: «Это где-то возле Морган-Сити?» Хелен признала, что такой подходец тоже недурен, в нем есть что-то свежее, но ведь долго притворяться парижанином он не может, верно? Неужто его жизнь так скучна, что приходится воображать себя кем-то другим? Он сказал ей (уже безо всякого французского акцента), что у нее самый прекрасный носик и глаза (он решил на всякий случай упомянуть глаза), какие ему доводилось когда-либо видеть. Что же касается его профессии, то она отнюдь не так занудна. — Чем же ты занимаешься? — Попробуй угадать. — Ты живешь в этом городе? — Точно. — У тебя денег много? — Хватает. — Продаешь наркотики. — Нет, я ничего не продаю. — Что-то покупаешь? — И не покупаю. — Воруешь? — Точно. Она запнулась на миг. Потом спросила: — Что ты воруешь? — Угадай. — Машины? — Нет. — Драгоценности? — Точно. — Ну, еще бы, — усмехнулась она. Потом сказала: — Нет, правда? Не дури. — А потом: — И что же ты с ними делаешь? — Продаю их одному парню примерно за четверть настоящей цены. — Не знаю, верить тебе или нет, — растерялась она. Теперь она говорила иначе, негромким, грудным голосом. Джек слегка повернулся на стуле, оглядел бар и снова заговорил с Хелен: — Ты завтра занята? — Я работаю на одного юриста. — Загляни сюда во время ланча. Я живу в шестьсот десятом номере. — А если не проголодаюсь? — Видишь ту даму в прозрачном синем платье? — Это шифон. — А муж в смокинге. — Ну так что? — Видишь ее кольцо? На следующей день, примерно в 1.15, в тихом гостиничном номере, куда едва проникал отдаленный гул улицы, Хелен поудобнее устроила свою голову на подушке и сказала ему: — Кажется, я влюбилась в тебя, Жак. Бадди Джаннет учил его: «Всегда одевайся получше и пользуйся только лифтом. Если кто-нибудь наткнется на тебя на лестнице, он тебя запомнит, потому что обычно по лестнице никто не ходит, а в лифте ты едешь нос к носу с другими людьми, но они тебя в упор не замечают». Итак, Джек, нарядившись в свой синий костюм, предназначенный для похорон, поднялся в пустом лифте на пятый этаж отеля «Сент-Луис» и свернул в нишу, где располагался 501-й номер, укрытый от взглядов людей, выпивавших во внутреннем дворике. Подойдя к двери, Джек трижды постучал, подождал — если постоялец все-таки дома, пусть лучше откроет, — а потом достал ключ и отпер замок. Полковник нигде не выключал свет, даже в ванной. Малыш доложил Рою, что в семь вечера он звонил в номер, чтобы узнать, можно ли забрать оттуда столик, и на звонок никто не ответил. Однако в полшестого, когда Малыш доставлял в номер шампанское, крепкие напитки и закуски, полковник сидел там с двумя латиносами, а при Малыше явились еще две белые девки, на вид — проститутки. В гостиной остались следы пирушки: пустые бутылки, стаканы, поднос с недоеденными гренками и крохотными бутербродиками, фаршированные яйца, растаявшие кубики льда в миске и обглоданные хвосты креветок. Хвосты креветок валялись повсюду, в том числе и в пепельницах, салфетки были сброшены на пол, на ковре виднелись мокрые пятна от пролитого вина. На журнальном столике лежали письма, адресованные полковнику Дагоберто Годою, отель «Сент-Луис», обратный адрес — Тегусигальпа, Гондурас. Надписаны конверты были по-испански. Направляясь к столику с телефоном, Джек мельком увидел в зеркале свое отражение и почему-то вспомнил, как получал от отца письма с гондурасскими марками, отклеивал марки над паром и вкладывал их в альбом. Около телефона он ничего не нашел, одни только хвосты от креветок. По сравнению с тем, что испытываешь, прокрадываясь ночью в номер, где спят люди, где слышно их дыхание, сопение, разнообразные переливы храпа, дневная разведка казалась пикником, детской забавой. Хелен он рассказывал: — Женщины храпят не хуже мужчин. Ты не знала? Я провел специальное исследование. Они храпят негромко, но зато каждая по-своему. Одни «пш-пш-пш», словно чихают, другие выдыхают «пис-с-с, пис-с-с». — Потрясающе! — вздохнула Хелен, и ее глаза засияли. Она глядела на него, опираясь подбородком на руку, и на пальце у нее сияло кольцо с голубым сапфиром. Джек сказал Хелен, что только ей и Бадди Джаннету известно, чем он занимается. В ответ она чуть смущенно повела плечом — ей понравилась роль посвященной. Еще Джек сказал, что сразу же понял, как только заговорил с ней в ту ночь: ей он расскажет обо всем. Хелен ответила, что она тоже сразу поняла: в нем есть что-то особенное, мистическое. — Кошмар, да? — сказала она. — Страшно ведь, наверное? Джек согласился, что порой бывает страшно, когда в комнате совсем тихо и он представляет себе, как те двое лежат в темноте, прислушиваясь. Тут она и говорит: — Так вот почему ты этим занимаешься? Потому что страшно? Он сказал, что сам не вполне понимает, почему он этим занимается. Иногда ему кажется, что он не стал бы этим заниматься, если б в свое время попал во Вьетнам. Что тут странного? В первый год его не пропустила медкомиссия — он только что перенес мононуклеоз, а больше повесток не присылали. Джек сказал Хелен, что порой, когда он уже выходил из номера с набитой сумкой (он брал на дело дорожную сумку с наклейками авиакомпаний), прикрывал за собой дверь и останавливался на площадке, ожидая лифта, его охватывал страх посильнее, чем в самой комнате. Зато какое облегчение, когда вернешься в свой номер и запрешься в нем или, если он не останавливался в гостинице, когда выйдешь на улицу. Господи, как хорошо! Хелен сказала: как он рассказывает, забываешь, что речь идет о воровстве! Джек ответил: надо же и прибыль какую-то из этого извлекать, не рисковать же задницей только ради острых ощущений. С другой стороны, вряд ли он занялся бы таким делом, если бы это не щекотало ему нервы. Тут было нечто большее, чем вульгарный грабеж, преступное обогащение. — Что, очень глупо звучит? — спросил он Хелен, а та ответила: — Я хотела бы как-нибудь пойти с тобой. Один-единственный разочек. Она обрабатывала его несколько недель, пока он не сдался. Потом у него было почти три года, чтобы подумать над тем, как он мог свалять такого дурака. Он рассказал эту историю Рою, и тот вынес приговор: — Поделом ты сел. Надо же быть таким идиотом! В три часа ночи они проникли в «люкс» и, едва вошли в гостиную, Хелен на что-то наткнулась, и, господи помилуй, она захихикала, из спальни хозяин окликнул их: — Кто там? — и включил свет. Они помчались с пятнадцатого этажа вниз по лестнице, на этот раз лифта дожидаться было некогда, а в холле их встретила охрана. Джек сначала невинно раскрыл глаза: — Что такое? — напустил на себя удивленный вид: Да вы не за тех нас приняли, — потом изобразил возмущение: — Мы живем в этом отеле! Но хозяин «люкса», закутавшийся в купальный халат, подтвердил: — Я уверен, это они. Джек посулил охранникам, что его адвокат задаст им жару, однако единственным адвокатом, принявшим участие в этой истории, оказался тот юрист, на которого работала Хелен, — он специализировался на разводах и понятия не имел, как надо торговаться с прокурором, когда речь идет об уголовном преступлении. И все же ему понадобилось вмешаться и предложить следствию сделку: Хелен освобождается от наказания в обмен на свидетельские показания. Хелен, на радость копам и окружному прокурору, засвидетельствовала, что Джек побывал в том люксе. Те получили ордер на обыск и обнаружили набор пожарных ключей и бумажник из крокодиловой кожи с вытисненными на нем инициалами Р. Д. Б. — Джек стащил его несколько месяцев назад и оставил валяться в кладовке, совершенно о нем позабыл. Следователь постарался повесить на Джека тридцать ограблений, случившихся за последние два года, так что призванный Джеком на помощь адвокат с Броуд-стрит в свою очередь заключил сделку: Джек сознавался в тридцати ограблениях, чтобы полицейские могли закрыть эти дела, а на суде ему предъявлялось обвинение лишь в одном незаконном проникновении. Приговор — пять лет общего режима, досрочное освобождение через три года при хорошем поведении. А Хелен? Она сказала: — Ну, Джек, извини! На полу ванной валялись мокрые полотенца и две пары трусов ярко-красного цвета, в футляре для бритвы обнаружились свернутые в тугой комок бумажки по сто долларов — штук пять или шесть — и маленький пакетик с кокаином. Кровать осталась незастеленной, казалось, на ней происходила яростная борьба: подушки упали на пол, простыня съехала. В шкафу Джек нашел еще дюжину трусов того же покроя и цвета, а под рубашками — «беретту». Самое интересное открытие ожидало его в спальне на столике. Здесь были банковские квитанции — целая стопка, всевозможных оттенков. Ага, тут были и расписки о снятии денег со счета. Одни и те же суммы вкладывались в банк, снимались со счета и переводились в другие банки. В эти операции было вовлечено четыре или пять отделений банка «Хиберния и Уитни». Смотри-ка, этот парень не кладет все свои яйца в одну корзину. Джек принялся аккуратно копировать на гостиничном блокноте номера счетов, проставляя знаки плюс и минус, чтобы отметить движение денег. Тут на глаза ему попался другой блокнотик, которым уже пользовались — там стояло имя «Элвин Кромвель» и телефон (601) 682-2423. Джек переписал эти данные, это был код штата Миссисипи. В папке лежало около дюжины скрепленных листков — списки имен и фирм, в основном из Нового Орлеана, Лафайета и Морган-Сити. После многих имен, в том числе после имени К.-У. Николс, «Николс Энтерпрайзиз», стояли галочки. В отдельной папке лежал листок гербовой бумаги с надписью наверху «Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия». Не удержавшись, Джек вытащил этот листок и начал читать. Письмо полковнику… черт побери, полковнику от Рональда Рейгана. Дорогой полковник Годой, Чтобы помочь вам вдохновить призывом к свободе всех наших добрых друзей в Луизиане, я написал лично каждому из них, подтверждая, что вы являетесь подлинным представителем никарагуанского народа и намерены выйти на ринг во имя демократии. Я знаю, в вас есть тот материал, из которого делаются герои, но скромность не позволяет вам самому распространяться о той чрезвычайно важной роли, которую вы лично играете в этой смертельной схватке против марксистов, захвативших вашу прекрасную страну. Я просил своих друзей в «штате пеликана» подсадить вас в седло, чтобы вы скакали к победе над коммунизмом. Я просил их оказать материальную поддержку вашей борьбе и понять: non es pesado, es mi hermano. Далее следовала подпись президента. Потрясающе. Как говорит, так и пишет. Или, может быть, он говорит так, как пишет, или говорит один из его секретарей, который верит во всю эту чушь или, во всяком случае, способен днем и ночью изрыгать словеса и писать их хоть правой, хоть левой рукой. Все президенты, чего бы то ни было, говорят одинаково. Но это! Смочив палец слюной, Джек осторожно потрогал подпись и убедился, что от влаги она начинает расплываться. Склонившись над столом, он принялся перечитывать послание, дошел до слов «выйти на ринг во имя» и тут услышал, как в соседней комнате заработал телевизор. Два голоса, мужской и женский, заверещали, перебивая друг друга, обмениваясь короткими фразами, неуступчиво, забираясь все выше в пылу спора. Что там за шоу? Кажется, про ту парочку детективов, мужчину и женщину. Дверь между гостиной и спальней закрыта, до нее примерно десять футов. Телевизор стоит в углу возле стола, правее двери. Джек прислушался. Других голосов, кроме тех, что назойливо неслись из телевизора, не было. Может быть, это горничная включила телевизор, чтобы веселей было убираться? Конечно, это горничная, сказал себе Джек. Пройдя мимо кровати, он осторожно приоткрыл дверь и заглянул в другую комнату. Нет, это была не горничная, но и не кто-то из никарагуанцев. Джек разглядел в профиль темноволосого незнакомца — со лба его волосы уже отступали к макушке, какой-то потертый, в старом твидовом пиджаке неопределенного цвета, ему место не здесь, а на благотворительной кухне у Люси. Стоя почти вплотную к телевизору, он внимательно слушал, как понарошку, переигрывая, ссорятся два частных детектива. Хихикнул, потирая глаза. Джек с одного взгляда готов был поспорить на десятку, что этот парень отбывал срок. И две десятки не побоялся бы поставить на то, что он не имеет отношения к никарагуанцам, но и не случайно попал в этот номер. Подойдя к шкафу, Джек спокойно достал «беретту» полковника — ту же модель, что и отобранные накануне у его сподручных. Он не стал проверять, заряжен ли пистолет, — в любом случае он не собирался никого убивать. В телевизор еще можно было бы пальнуть, достало это верещание, но не в живого человека. Джек почему-то сразу же пожалел незнакомца. Он осторожно прошел в комнату и встал за спиной чужака, держа пистолет дулом вниз. На вид парню было лет сорок, он кутался в мышиного цвета пальто, из-под которого чуть ли не до самого пола свисали, прикрывая поношенные ботинки, темные штанины. Он оглянулся, только когда началась реклама. И сказал: — Ах ты! Кажется, я не в тот номер попал? Бадди Джаннет в подобной ситуации сказал: «Держу пари, я попал не в тот номер». В общем, примерно то же самое. Сразу было видно, что он прикидывается: «Ах, я не в тот номер попал!» Парень двинулся к выходу, подтягивая на ходу свои лохмотья. Жалкое зрелище. У двери приостановился, засомневавшись, хотя уже положил было руку на дверную ручку, потом оглянулся через плечо и вопросительно нахмурился: — Или нет? Или мы оба попали не в тот номер? — Судя по акценту, он был родом с Британских островов. Но откуда именно? Не из Ирландии ли? — Отойди от двери и повернись, — приказал Джек. Тот широко раскинул руки, выставляя на обозрение кошмарный галстук и пивное брюхо. — Пожалуйста, но я не хожу по вашему городу вооруженный до зубов, уж поверьте мне. Точно, ирландский акцент. — Снимай пиджак, — потребовал Джек. — Счастлив услужить. Он стянул пиджак, обнажив грязную мятую рубашку, бывшую когда-то белой, и серый с красным галстук. Пиджак мягко шлепнулся на пол, а незваный гость повернулся кругом и встал лицом к лицу с Джеком. — Ну вот. Утешьте меня, скажите, что вы не коп. Разве я многого прошу? — Я что, похож на полицейского? — Услышав это, ирландец обмяк, заулыбался. — Нет, нет, ни в коем разе. У вас есть чувство юмора и что-то такое в голосе, какая-то обходительность. Я сразу понял: вы разумный человек, а не тупое животное. Я-то знаю, о чем говорю. Последний раз я имел удовольствие общаться с копом в Белфасте, это был палач из КПО — Королевской полиции Ольстера. Он спросил, как меня зовут, я ответил ему по-ирландски, и этот сукин сын сказал: «Говори по-английски» — и врезал мне дубинкой. Я могу и следы показать. — Как тебя зовут? — спросил Джек, улыбаясь. — Вот ты говоришь это по-другому. Он избил меня, а затем арестовал за нарушение общественного порядка. Джерри Бойлан меня зовут. А ты скажешь мне свое имя? Джека так и подмывало представиться. С самого начала, едва Джерри Бойлан открыл рот, Джек почувствовал какое-то сродство с ним, словно они давно были знакомы. То есть не то чтобы он лично знал его — это было больше похоже на возвращение человека, знакомого ему только по семейным фотографиям. У матери в альбоме хранились снимки пикника в Баратарии, задолго до его рождения, где-то в 20-е годы: женщины в соломенных шляпах, полностью затеняющих лица, в платьях, больше похожих на комбинации. Но сейчас Джек представлял себе не женщин, а мужчин с такой же точно прической, как у Джерри Бойлана, в белых рубашках без воротника, поднимавших кружки и ухмылявшихся в камеру ясным солнечным днем, а кто-то из его дедушек прикладывал к подбородку ленточки из мха, изображая бороду. Джерри Бойлан — точь-в-точь один из этих типов с фотографии, оживший и внезапно явившийся в иную эпоху, в отель «Сент-Луис». — Джек Делани, — представился он. На лице Джерри мелькнула знакомая по фотографиям усмешка, глаза вспыхнули на мгновение, потом этот пламень угас, и пришелец спросил его: — Настоящий Делани? Откуда родом? — Дед моего деда был из Килкенни, кажется. — Ну да, конечно, — воодушевился Бойлан. — Кастлкомер, на севере Килкенни. Был такой Бен Делани, он играл на рожке в духовом оркестре Кастлкомера… Или нет, погоди, это был Бэллилинан. Точно, Майкл Делани родом оттуда. Боже мой, Майкл Делани, заместитель командующего Бригадой Северного Килкенни, Ирландская Республиканская армия. Ох и задали они жару англичанам, особенно с восемнадцатого по тысяча девятьсот двадцать первый год, когда заключили мир. Он бомбы делал — железная капсула и гелингит. Тогда еще не было пластиковых бомб и переносных реактивных установок. — В голосе его явственно звучала ностальгия. — Откуда ты-то все это знаешь? — Я родом из тех мест. Местечко Свои — может, слышал? — Но это было так давно. Откуда ты знаешь о Майкле Делани и ИРА? — Откуда я знаю? Черт, да я этим живу. Что я делал в прошлом месяце, когда отвязался от британских патрулей, от этих кровавых собак?! — Бойлан грозно нахмурился. — Ты хоть понимаешь, о ком я говорю? О белфастских полицейских, о Королевской полиции Ольстера. У них только одно на уме: зажать человека в угол и расправиться с ним. А ты еще говоришь, будто ИРА — это дела давно минувших дней. Да нет же, история продолжается, Джек. Господи, ты что, газет не читаешь? Этот человек в совершенстве владел своим голосом, регулировал звук, точно в отлаженной стереосистеме, то повышая, то понижая, от глубокого баса переходя к высокому тремоло. Наконец он умолк, взгляд его блуждал по стаканам и бутылкам, оставленным на кофейном столике, по засохшим бутербродам и канапе. Подойдя ближе, Джерри склонился над подносом, потыкал пальцем в бутерброды, выбрал себе один. Во дает! Затем как ни в чем не бывало обернулся к телевизору — частные детективы опять заверещали, что-то не поделив, — и принялся жевать сэндвич, облизывая пальцы и вытирая их о грязное пальто. Можно подумать, они старые приятели, которые в прошлом месяце шагали бок о бок на параде в день святого Патрика. Джек, конечно, чувствовал кровную связь с предками, с жившим прежде Делани, но этот парень заходит слишком далеко. Джек подошел к телевизору и резко выключил его, избавившись от надоедливых голосов. Джерри снова склонился над подносом. — Ты чего там? — спросил он. — Сядь на диван, — скомандовал Джек. Бойлан закинул в рот половинку фаршированного яйца. — Если сяду — усну. Уже полдевятого, хозяин может вернуться с минуты на минуту. Джек подошел вплотную к Бойлану, ткнул пистолетом ему в лицо. Бойлан склонил голову набок, широко раскрыл глаза. Стоя так близко к нему, Джек мог любоваться надкушенным яйцом у него во рту. Джерри перестал жевать и недоуменно вытаращился: — В чем дело, Джек? Джек опустил пистолет, прижал его к ноге. — Ты ведь сидел? Джерри обошел кофейный столик и аккуратно уселся на обитый ситцем диван. — Лонг-Кеш, — вздохнул Бойлан. — Нам приходилось гадить прямо на пол, а парни из восьмого блока всколыхнули весь мир, объявив голодовку. «Кровавый лабиринт» — вот как называют это место. — За что ты отбывал срок? — За то, что болтал в церкви, — проворчал Бойлан. — Болтал с подонком, который на меня настучал. Они пришли ночью — они всегда приходят ночью, — выломали, к черту, дверь и выбили зубы моей старухе. В куче грязного белья они нашли револьвер, и я спекся. За болтовню в церкви я пять раз прочел «Аве Мария», а они дали мне пять лет тюрьмы. — Бойлан снова наклонился над столом, высматривая еще один бутербродик. — Как это мы всегда узнаем своих, Джек? А ты в чем провинился? Только не говори, что ты простой взломщик. Поведай мне истину, Джек! Да и что бы ты тут украл? Разве что рубашки — их у него до фига. — Ты тут уже побывал, — догадался Джек. — Заглядывал пару раз. — Джерри наклонился вперед, распластав руки на коленях. — Знаешь, если ты хочешь поболтать еще, нам лучше спуститься в бар. Полюбуемся на стриптизерш, выпьем по стаканчику. Ты не против? — Далеко ты заходишь, однако. — Ты играешь на моих нервах. Так и будешь держать меня на крючке, пока я не скажу, что я затеял? Посмотрим, кто дольше продержится, полковник-то вот-вот придет. Я бы предпочел увидеть твои карты, Джек, прежде чем выложить свои. — Он прищурился и выразительно закивал головой. — Должно быть, мы хотим примерно одного и того же. — В его глазах внезапно вспыхнула безумная надежда. — Может, ты из наших, Джек? Ты был на завтраке в общине Пресвятого Имени? — К черту подробности. Говори, зачем сюда пришел, — заторопился Джек. Бойлан тяжко вздохнул: — Ладно, рискну, выложу все начистоту. Этот человек приехал сюда из Никарагуа, чтобы купить оружие. Ты знаешь это? Джек кивнул. — Мне тоже нужно оружие. — Но он платит деньги, — протянул задумчиво Джек, наблюдая за лукавой улыбкой ирландца. — Да, мы с тобой друг друга понимаем, не правда ли, Джек? — с облегчением произнес Бойлан. 14 Они сидели на втором этаже в ресторанном зале, у прозрачной стеклянной стены, сквозь которую в рассеянном свете фонарей проступала густая зелень пальмового сада. — Похоже на Рождество, — сказал Дик Николс, обращаясь к своим гостям — полковнику и его молчаливому спутнику, о котором он знал только, что полковник привез его из Майами. — Счастливого Рождества, — отвечал Дагоберто Годой скучным голосом, без улыбки. — К Рождеству я хотел бы попасть в Манагуа, только этому вряд ли суждено сбыться. Дик Николс поглядел на сидевшего напротив Криспина Рейна, лицо которого отчасти загораживали хрустальные бокалы. Интересно, удастся ли ему разговорить этого типа? — Почему бы и нет? Что, плохи дела? Парень из Майами только пожал плечами, но ничего не ответил. Мрачноватая гримаса не покидала его лица — то ли он ничего не знает, то ли ему на все наплевать. Николс, не сдаваясь, повернулся к полковнику. — Так в чем дело, Дагаберта? Я-то думал, вы уже почти выиграли войну. — В газетах пишут, что у нас семнадцать тысяч бойцов, — сказал полковник. — На самом деле их примерно четырнадцать тысяч, а у коммунистов — шестьдесят и еще больше в резерве — все эти chicosplasticos, безработные мальчики в Манагуа, у них ничего нет, им нечем заняться, их в любой момент можно призвать в армию. У них есть боевые вертолеты «Ми-24» из СССР. Нам нужны ракеты земля-воздух, много ракет, но еще больше нам нужны эти летающие чудища, боевые вертолеты. — Да, это дорогое удовольствие, — признал Дик Николс. Подняв голову, он чуть было не подмигнул симпатичной женщине за соседним столиком, но тут между ними вклинился официант. — Так, Роберт, — обратился к нему нефтяной магнат, — мы вполне осилим еще по одной. Знаешь что, налей-ка двойные порции, сэкономишь себе одну ходку. Идет? — Шивас, мистер Николс? — Разумеется. А теперь вот что: будешь подходить к нам через каждые двенадцать с половиной минут, вдруг нам что-нибудь понадобится. — Он уставился на Роберта, ожидая подобострастной официантской улыбки. — Договорились? — Конечно, мистер Николс, сэр, с удовольствием. — Но улыбку из себя Роберт выжал с трудом, стараясь не смотреть в сторону никарагуанцев. Дик Николс пил скотч, который вроде бы пришелся по вкусу этим чужеземцам. Заключая сделку, он всегда пил бурбон или скотч. Он пил пиво с индейцами-проводниками, отправляясь на рыбалку, а в компании бурильщиков из Морган-Сити не брезговал смешивать виски и пиво. Пей, посмеивайся, подначивай — только так и можно что-то выяснить. Дагоберто и его приятелю из Майами (только бы не назвать его «Криспи») Дик принялся разъяснять, что купить вертолет — это еще полбеды, его же потом содержать надо, черт побери. Перегреется мотор и нагреет тебя на сто двадцать пять грандов, а то и больше. Да что там, пуля угодит в систему контроля топлива — это типа карбюратора в машине, — и залетел на сорок пять тысяч, а ведь речь идет всего-навсего о модели с четырьмя посадочными местами. Создать воздушный флот — на это огромные нужны деньги. Так он думает, ему удастся собрать средства для ведения полномасштабной войны? — Хотите, я расскажу вам, сколько стоит война? — зашумел Дагоберто Годой. — Каждому бойцу мы платим двадцать три доллара в месяц, даже если он ни разу не выстрелит. Один ваш богатый друг, очень богатый, дал мне чек на пять тысяч. Вот я смотрю на него… Знаете, что можно купить на этот чек? Риса на несколько недель и двадцать тысяч патронов к автомату «АК-47». Хотите, чтобы я объяснил вам, во сколько обходится доставка из Израиля, контрабандный рейс в Гондурас, да еще все посредники, которых приходится подмазывать? — Не стоит, если это так расстраивает вас, Дагаберта, — постарался успокоить его Николс. Та женщина за соседним столиком хоть с лица и ничего, но клюет свой ужин безо всякого аппетита и вообще худосочная какая-то, из тех, кому интереснее провести светский вечер в клубе, чем маленько побаловаться. — Что-то вы сбавили темп, ребята, — подбодрил он своих гостей, и они вновь принялись за выпивку. Парочка мачо, только что спрыгнувших с дерева. — Один геолог как-то сказал мне: «Если вы найдете на этом участке нефть, я готов выпить ее», — неторопливо заговорил Николс — Этот сукин сын дальше своего носа ничего не видел. — Дик Николс исподтишка наблюдал, как полковник нервно перекладывает вилку и нож. — Но я не таковский, я никогда не заставляю человека пить, если ему неохота. Роберт, ты как раз вовремя, — обратился он к подошедшему официанту. Дав ему время обслужить сидевших за столиком и снова отойти, Николс в упор посмотрел на полковника и выпалил: — Дагаберта, дочушка говорила мне, ты любишь убивать. Это правда? Полковник оставил в покое свой столовый прибор и постарался прямо и честно поглядеть в глаза своему собеседнику. — Ваша дочь видит войну глазами гражданского человека. Она ничего не понимает. Задача солдата — убить противника. — Она говорит, вы убиваете женщин и детей. — А вы разве нет, когда бомбите города? — У вас вроде не было бомбардировщиков. — Я говорю, это одно и то же. Партизанская война: напал — убежал, напал — убежал. Тюрем нет, пленников девать некуда, отпустить тоже нельзя, иначе завтра они попытаются убить тебя. — Одно дело — убивать в сражении, а хладнокровно убивать людей — это совсем другое, — заявил Дик Николс. — Бывает так, что на войне не отличишь одно от другого, — стоял на своем Дагоберто. — Ваше собственное правительство, ваше ЦРУ учат нас «выборочно применять силу для нейтрализации противника». Что такое — «нейтрализовать»? Ваш президент Рейган объясняет — надо сказать тому парню наверху: «Все, ты тут больше не работаешь». Полюбуйтесь, как все просто. Вот бы вашему президенту побывать с нами под Окоталем. Один из моих людей так перетрусил, что не мог стронуться с места, прижался к стене и наделал в штаны. Я ему говорю: «Ну же, друг, вперед!», а он не двигается, за нами уже собираются другие бойцы и смотрят на все это. Я взял у него из рук автомат, магазин полон до отказа. «Ты даже ни разу не выстрелил!» — кричу я ему. Господи, какой пример этот человек подает другим? Я «нейтрализовал» его из его же ружья и нескольких сандинистов «нейтрализовал», а потом мы сорвали сандинистский флаг и сожгли его. В общем, если и бывает что «нейтральное», то только оружие — ему все равно, кого убивать. — Сколько лет было человеку, которого вы застрелили? — Он был достаточно взрослым, чтобы умереть за свободу. — За чью свободу? — переспросил Дик Николс. — Дочка сказала мне, что мы вот уже семьдесят пять лет занимаем не ту сторону в никарагуанской войне. — Двадцать первого июня тысяча девятьсот семьдесят девятого года солдат Национальной гвардии в Манагуа застрелил репортера Эй-би-си, — размеренно заговорил Дагоберто. — Весь мир, черт бы его подрал, увидел эти кадры. Такого не должно было произойти, но это случилось, и с тех пор многие нас недолюбливают. Девятого июля сандинисты захватили Леон, шестнадцатого — Эстели и уничтожили гарнизон в Хинотеге. Мне тыкали в лицо винтовкой «М-16», а я не закрывал глаза. Сомоса улетел в Майами вместе со своими родными и своими министрами, он увез с собой тела своего отца и брата. Нас он оставил умирать. Никарагуанец выразительно посмотрел на своего друга из Майами. — И родных Криспина он тоже бросил на смерть, отозвав гвардейцев с их кофейной плантации. Анастасио Сомоса, Верховный Правитель и Главнокомандующий, Вдохновенный и Славный Вождь, Спаситель Государства и так далее, и тому подобное. Подлый сын шлюхи, бросивший нас умирать! Дик Николс молча наблюдал за ним. Ничего себе, как полковник завелся от пары глотков шиваса! Вот он снова подносит рюмку ко рту, лихо осушает ее, запрокинув голову, и, ставя на стол пустую рюмку, нечаянно переворачивает пару пустых бокалов из-под вина. Криспин оставался бесстрастным, словно оцепенел, но теперь Дик Николс смотрел на него по-другому: этот малый родился в семье кофейных магнатов, с самого рождения получал все, что хотел. Не иначе как он ухитрился утащить с собой часть деньжат, вложил их где-нибудь в Майами. Любопытно, почему у него такое неподвижное лицо, как у покойника? Ему стало еще интереснее, когда полковник заявил: — Я вернулся в Никарагуа, чтобы сражаться. Но я хочу сказать вам кое-что, Дик, и вы меня поймете, вы же сами говорили: бизнес есть бизнес. — Когда это я говорил? — Не важно, если и не говорили, вы так думаете. Вот и для меня так: я делаю все это не во имя нации и не в память о давно покойном Сомосе. Я делаю это из экономических соображений. Мне нужно то же, что и вам, Дик. Что хорошо для вас, хорошо и для меня. Уолли Скейлс последовал за полковником Дагоберто в туалет, понаблюдал, как полковник стоит, раскачиваясь, перед писсуаром, как упирается рукой в стену, чтобы удержаться на ногах. Стоя к нему вплотную, Скейлс поинтересовался: — Вы не заметили, что кто-то дышит вам в затылок? Эй, не лейте мимо! — Что вам тут надо? — Я пришел сообщить вам чрезвычайно важные сведения. — Уолли отступил к соседнему писсуару, уж очень ему не понравился остекленевший взгляд полковника. — Вы в порядке? — Когда писаю, мне лучше. О-ох! — выдохнул полковник, передергивая плечами. — Что вы узнали насчет своей подружки? — Ну ее к черту. Проказа меня больше не волнует. — И правильно. На вашем месте я бы больше боялся подцепить венерическую болезнь, общаясь со шлюхами из Французского квартала. Я бы также поинтересовался, от кого это так разит ирландским виски. Они там любят виски, в Ирландии, а еще «Гиннесс», темное пиво. Как только почуете этот запах в комнате, так и знайте: он снова побывал тут. Впрочем, и мы заходили в его номер — он остановился в той же гостинице. Нашли все инструменты взломщика, но оружия нет. Может, он его где-то припрятал, впрочем, сомневаюсь, он с трудом получил въездную визу и знает, что находится под наблюдением. Вы что, не понимаете, о ком я говорю? Эй, эй, мотай, да не отрывай. Ты себе на ботинки писаешь… Ну вот, так-то лучше. Не забудь руки вымыть. Низкорослый никарагуанец с совершенно остекленевшими глазами и встопорщенными усиками застегнул ширинку и потащился вдоль стены к раковине. Вслед ему Уолли Скейлс сказал: — Может, вы не знаете, что вам на хвост сел агент ИРА? Он живет в вашей гостинице. Приехал в Новый Орлеан из Шэннона, по дороге побывал в Манагуа. Это теперь такой маршрут у членов ИРА, они нынче дружат с марксистами из Латинской Америки, заезжают повидаться с товарищами. Почему бы и нет? Джерри Бойлан самого Каддафи поцелует в задницу, если тот ему подарит пару минометов. Отсидел пять лет в ольстерской тюрьме, смотался к вам в тропики, а теперь вот явился в Новый Орлеан. Спроси его, зачем, он скажет, что, мол, собирает денежки на Шин фейн и объединение Ирландии, а благотворительные организации ему помогают. Но вместо этого он ходит за вами по пятам, а когда вы уходите обедать, обыскивает вашу комнату. Так что же ему нужно? Может, те доллары, которые вы собираете на дело свободы, или еще что? Дагоберто побрызгал на себя водой, сильно растер лицо полотенцем, но красивее от этого не стал. — Этот человек irlandes? — переспросил он. — Irlandesnegro — «черный ирландец» и большой дока. Таскается по барам, болтает направо и налево. Отличное прикрытие. Всем понятно: этот болтун не может быть агентом. — Что вы с ним сделаете? — Лично я ничего не буду с ним делать, — возразил Уолли Скейлс. — Я собираюсь провести три недели в «Хилтон-Хед», отдохнуть от этой чертовой влажности и ничего не делать, только наслаждаться мыслью, что сыграл важную роль в судьбоносной борьбе своего народа. Звучит неплохо, а? Я способен разрешить практически любую ситуацию, но так далеко я заходить не стану. Это вы боретесь с оружием в руках против деспотичного правительства и его эмиссаров. Если вы провалитесь, я мало что теряю, разве что капельку самоуважения, это я как-нибудь переживу. А вот вы можете загубить свою миссию и потерять все. Дагоберто напряженно слушал, скосив глаза, потом швырнул полотенце в корзину, и его налитые кровью глаза внезапно вспыхнули огнем. — Черт побери, хотите что-то сказать — говорите прямо! — Его зовут Джеральд Бойлан, он остановился в триста пятом. — Хотите, чтобы я его нейтрализовал? Уолли покровительственно опустил руку на плечо Дагоберто. — Разве я об этом говорил? С моей стороны подобное высказывание было бы недопустимым. Это кто-то другой подсказал вам такое решение. Кловис, шофер Дика Николса, отошел от длинного белого лимузина и направился к парню в черном костюме, стоявшему по ту сторону улицы, близ входа на кладбище. Парень сторожил черный «крайслер», он долго стоял неподвижно, а потом, отойдя от ресторана, перешел поближе ко входу на кладбище и снова застыл, словно статуя. Умеет же человек стоять истукан истуканом! — Как дела? — окликнул его Кловис. Парень кивнул в ответ. Так, слегка кивнул. Вблизи он смахивал на черномазого, только посветлее и с примесью чего-то такого китайского, к тому же еще и волосы прилизаны. — Надоело, да? Парень не ответил, надоело ли ему стоять у ворот кладбища, словно еще одна статуя. Кловис посмотрел в другую сторону, на ресторан — здоровенное здание с полосатыми тентами вдоль всего фасада и неоновыми огнями на крыше. — Смахивает на корабль, а? Правда ведь? Мне всегда казалось, он похож на корабль. — Снова обернувшись лицом к странному парню, Кловис принялся втолковывать ему: — Меня зовут Кловис. По-моему, твой босс, один из тех двух парней, которые вышли из этого «крайслера» — или ты работаешь на обоих? — встречается сейчас с моим боссом. — Кловис выждал минуточку, но парень все так же торчал, словно зомби, у металлической решетки, отгораживавшей мертвых от живых. — Ты по-английски-то говоришь? Если не говоришь, чего я корячусь? А если говоришь, что у тебя за пробка в заднице, что ты рта, на хрен, открыть не можешь? Ты хоть понимаешь, что я говорю? Фрэнклин де Диос улыбнулся в ответ. — Вот черт! — восхитился Кловис. — Вроде ожил. Фрэнклин де Диос закивал и сказал: — Я учил английский с рождения, но я мало пользовался им до последнего времени. Люди, на которых я работаю, не говорят по-английски. — Ты приехал из Никарагуа? — Да, оттуда. Я учил испанский, но дома я сперва учил английский и в школе тоже. — Погоди-ка. Говоришь, ты родом из Никарагуа, но в детстве не говорил по-испански? Как же так? — Нас потом заставили. Я — мискито. Понимаешь? Я индеец. Сандинисты заставили нас учить испанский, но раньше я учил английский. — Ты индеец? Взаправду? — Взаправду. — Скажи что-нибудь по-индейски. — Н-ксаа. — Что это значит? — «Как дела?» — Да, ты взаправду индеец, — рассмеялся Кловис. — Взаправду. — А почему ты не отвечал, когда я поздоровался с тобой и когда я болтал весь этот вздор? — Я не знал, кто ты. — Я сказал тебе, кто я. Ты такой застенчивый? Слышь, а я-то думал, ты из наших. Понимаешь, о ком я? Думал, ты тоже черномазый. — Да, отчасти. Остальное — мискито. — А тот парень, на которого ты работаешь, он тоже индеец? — Нет, он с Кубы, а потом стал никарагуанцем. И тот, второй, полковник, тоже никарагуанец. Мы оба сражались против сандинистов, но каждый сам по себе. Не знаю, почему он не любит сандинистов. Я их не люблю, потому что они пришли к нам, убили людей, животных убили, коров постреляли из автоматов и заставили нас уйти из Мусаваса. Сожгли все деревни мискито и заставили нас переселиться в asentamientos. Это вроде концлагеря. — Черт, как погано. — Мы поехали в Гондурас, в такое место Рус-Рус — не слыхал? — Не, не слыхал. — Там тоже плохо. Вот я и пошел на войну. ЦРУ знаешь? — Конечно. — Они дали нам ружья и показали, как воевать против сандинистов. Хорошие ружья, хорошо стреляют. Но на войне мне тоже не понравилось, и я поехал в Майами — это во Флориде. — Да уж, на войне мало хорошего. А как ты попал в Майами? — Сел на самолет. Сказал пограничникам, что потом вернусь, а сам остался. — Ага, — сказал Кловис, дивясь про себя, как никарагуанский индеец мог проделать все это. — Но в Майами мне тоже не очень понравилось. Там тоже война, только другая. Один раз меня арестовали, хотели выслать. По улице в сторону ресторана проехала машина. Свет фар на мгновение выхватил из темноты лицо индейца, а затем его фигура и ворота кладбища вновь отступили во тьму, но Кловис успел убедиться, что этот человек говорит с ним запросто, не набивая себе цену. — Они хотели тебя выслать? — Да, но тот человек, на которого я работаю, поговорил с кем надо — не знаю с кем, — и они сказали, все в порядке, а потом мы поехали сюда. Здесь мне нравится. Немного похоже на тот город в Гондурасе, где есть аэропорт. На Майами не похоже. Здесь я мог бы жить. Только деньги нужны, чтобы было на что покупать еду. — Без денег нигде не обойдешься, — подхватил Кловис. — А что, ты убивал на войне? — Несколько человек убил. — Да? Ты был близко, ты мог их разглядеть? — Кое-кого мог. — Ты их застрелил? — Ну да, конечно. — Со мной никогда такого не было. — Кловис отвел взгляд, посмотрел в сторону ресторана. — Значит, ты водишь машину, и все? Фрэнклин помедлил с ответом. — По дому тоже что-нибудь приходится делать? Знаешь, как это бывает: гараж убрать, детей отвезти, и все такое. — У него нет ни гаража, ни детей. У него только женщины. — Ага, ясно. Но я вот про что спрашиваю: ты привозишь его, потом ждешь, потом опять куда-то везешь, так? — Я вожу машину, но мне не часто приходится ждать, — уточнил Фрэнклин де Диос — Бывает, он берет меня с собой. Иногда я один иду на дело. Повисло молчание. У Кловиса язык чесался спросить: «На дело? Что это значит?» Но тут индеец в свою очередь задал вопрос: — Тебе нравится человек, на которого ты работаешь? — Он неплохой, — сказал Кловис — Дерьма в нем много, но тут уж ничего не поделаешь: когда у человека столько денег, он не привык, чтобы ему отказывали. И тут, легок на помине, мистер Николс показался в дверях ресторана, помахал своему шоферу, и на этом светская беседа оборвалась. Если Николс не собирался в дороге говорить по телефону и работать, он садился рядом с водителем, оставляя за спиной длинный пустой автомобиль. — Этот индеец возит одного из тех джентльменов, с которыми вы обедали, — пустился в объяснения Кловис — Он индеец из племени мискито. Сперва он не хотел мне отвечать, молчал, точно деревянный идол из табачной лавки, но потом оттаял. Я ему сказал: «Ты почему молчишь, когда с тобой разговаривают?» — а он ответил, типа, он со мной незнаком, потому и молчит. Вернее, он так сказал: «Я не знаю, кто вы такой». Я ему говорю: «Я тебе уже сказал, кто я такой». Вы можете это понять, мистер Николс? Почему он вдруг сменил пластинку? — Он сказал, что не знает, кто ты такой? — Вот именно: «Я не знаю, кто ты такой». — По-моему, он старался соблюсти вежливость, — сказал Дик Николс. — Он не хотел, чтобы ты узнал, кто он такой. — Да, но потом он сам мне все рассказал. — Что именно? — Он был на войне, убивал людей. Потом поехал в Майами… — А что он теперь делает? — Возит одного из этих никарагуанцев. — А чем заняты никарагуанцы? — Этого он не говорит. — Так что же тебе удалось узнать? Кловис плотно сжал губы и покрепче ухватился за руль. Сейчас его пассажир начнет клевать носом и проспит всю дорогу до Лафайета. Пусть ему приснится, что он всех умней. Он босс, на все смотрит со своей колокольни и даже не замечает, когда тут, на земле, что-то идет не так. Яркий свет фар освещал простиравшееся перед лимузином шоссе. В машине было тихо. Вдруг Николс зашевелился, и из темноты послышался его голос: — Как это индеец попал в Майами? Кловис усмехнулся. Все-таки его босс еще на что-то способен. — Хороший вопрос, мистер Николс! — похвалил он его. 15 В час дня Джек с Люси шли по Французскому кварталу. Они спускались по улице Тулузы в сторону реки, то и дело натыкаясь на группки туристов. Джек пытался объяснить, откуда взялся Джерри Бойлан: — Я не знал, что мне с ним делать. Пора было уходить, так что я взял его с собой в бар к Рою. — Узнать его мнение? — спросила Люси. — С сегодняшнего дня Рой там не работает. Вчера мне так и так надо было с ним повидаться, после того как я осмотрел комнату полковника. С Калленом я встретился сегодня, передал ему все данные. — Он говорил, что вы должны встретиться. Кажется, он собирался проверить счета? — Да, положит в банк десять долларов, чтобы проверить, не закрыт ли счет, может быть, еще что выяснит. Каллен немного не в форме после двадцати семи лет тюрьмы. Он тебе не досаждает? — Большую часть времени он проводит на кухне с Долорес. Все эти годы он не видал приличной еды. — Это не единственное лишение в тюрьме. Предупреди Долорес: если он начнет к ней приставать, пусть огреет его черпаком. — Мне он нравится. Он милый. — Ты ко всем хорошо относишься, — улыбнулся Джек. Люси повернула голову: за тусклым стеклом витрины она увидела покрытые пылью статуи: изображение Святого Сердца, гипсовую раскрашенную Богоматерь с Младенцем, попиравшую ногами змия. Они уже прошли мимо магазина, когда она сказала: — Вся эта атрибутика способствует вере, правда? Тебя словно окутывают ритуалы священнодействия. — Надо как-нибудь это обсудить, — с серьезной миной ответил он. Наконец-то она улыбнулась. Очень уж «сестра Люси» сегодня сосредоточенна — надела синюю хлопковую блузку простого покроя и юбку хаки, чтобы предстать перед Джерри Бойланом монахиней из Никарагуа, не морочить ему голову подробностями. Кстати, Джерри говорил, что в прошлом месяце побывал в Манагуа. Вот пусть Люси и проверит. — Я повел Бойлана в «Интернейшнл». Знаешь этот стрип-бар? Экзотические танцовщицы со всего света — из Шривпорта и Восточного Техаса. Мы входим, а Рой как раз беседует с Джимми Линэхеном, хозяином этого заведения. Рой пьет рюмку за рюмкой, а Джимми ему наливает, уговаривает остаться. Жалование обещал прибавить, даже долю доходов от бара предлагал. Мы подходим прямиком к столу, слушаем, как Джимми втирает Рою, дескать, он прямо-таки создан для этой работы, никто не умеет так управляться с туристами и пьяницами. — Когда ты меня с ним познакомишь? — Погоди, может быть, даже сегодня вечером. Ну так вот, мы садимся. Я сразу понял, Бойлан сойдется с Линэхеном, Линэхен такой весь из себя ирландец, а Бойлан прямиком оттуда. Линэхен его слушал, открыв рот, пока тот заливался, какие в Дублине знаменитые бары, а Рой возьми и скажи: «Чем знаменитые? Пьяницами?» — Он уже был наполовину пьян, и в глазах у него чертики играли. Бойлан на это: «Затем и идут в паб, чтобы напиться», — и пошел дальше рассказывать, про «Маллиган», про «Бейли», про то, что Джеймс Джойс прославил их на весь мир. Ну, уж о Джойсе Рой, наверное, слышал, хотя не поручусь. Да один черт, стоит при Рое заговорить о книгах, как он решит, что ты задаешься. Я сразу понял, как только Бойлан раскрыл рот, что Рой станет его задирать. Вот Рой и говорит: «Пойду-ка я отсюда, а то как бы новый вид СПИДа не подцепить». Бойлан купился: «Что это за новый вид?» — спрашивает. А Рой ему: «Ушной СПИД. Можно подцепить его, когда слушаешь задницу». — Так при нем и сказал? — Прямо ему в лицо. Потом посмотрел на меня и говорит: «Откуда ты притащил этого парня?» Я ему сказал: «Ты все равно не поверишь, если я скажу, где мы встретились». А Рой на это: «Я про этого человека ничему не поверю. И свой дерьмовый акцент он тоже подделал». — И что сказал на это Бойлан? — Бойлану не привыкать. Можно доверять ему, пока он рассказывает про дублинские кабачки, но все остальное — пятьдесят на пятьдесят. Одно я знаю точно: он отбывал срок. Я понял это с первого взгляда. — И как ты это узнал? — Есть что-то такое. Кто сидел, тот сразу это увидит. — На пороге «Ральфа и Каку» Джек придержал Люси за руку и предупредил: — Но он ничего не знает о наших планах. Постарается выведать у тебя. — Я буду сама невинность, — захлопала ресницами Люси. — Важно понять, сможем ли мы его использовать. Постарайся разобраться. Джерри Бойлан ел устрицы, поливая их лимонным соком. Когда мясо начинало отслаиваться от стенок раковины, он подносил раковину ко рту, стряхивал в рот устрицу и принимался жевать, запивая пивом. Джек и Люси быстро расправились с устрицами и крабовой запеканкой, Люси задумчиво помешивала чай со льдом. Они оба были почти зачарованы этим обрядом: две дюжины устриц одна за другой проскальзывали между губ Бойлана, а он жевал, запивал, глотал и болтал — язык непрерывно двигался у него во рту. — Присматриваетесь ко мне, сестрица? — сказал он Люси. — Хотите знать, зачем это я ездил в Никарагуа, а спросить стесняетесь? Одна моя родственница постриглась в монахини под именем Виргинелла. Я ей говорю, — тут Бойлан сурово нахмурился: — «С какой стати ты назвалась Виргинеллой, „маленькой девственницей“? Хочешь быть девственницей, — говорю я ей, — так будь большой девственницей, девственницей мирового класса». Видите, в чем проблема, сестра? Один ваш обет мешает другому. Она так смиренна, что не смеет громко заявить о своем целомудрии. — И новый кусочек французской булки с маслом исчез у него во рту. — Я бы хотел кое о чем спросить, — вмешался Джек. — Прошу вас. — Зачем вы ездили в Никарагуа? — Прямо в лоб, да? Я отвечу, не сомневайся, Джек. — Бойлан удовлетворенно откинулся, не выпуская из рук стеклянную кружку с пивом. — В пасхальное воскресенье, всего лишь месяц тому назад, я посетил кладбище Миллтаун. Это под Белфастом, на Фоллс-роуд, по дороге в Антрим, — пояснил он. — Мы отмечали семидесятую годовщину восстания тысяча девятьсот шестнадцатого года. Собрались под дождем в лютую стужу, чтобы почтить наших мертвых… — Зачем вы ездили в Никарагуа? — повторил Джек. — Спрашивай-спрашивай, на этот раз пистолета в руках у тебя нет, — усмехнулся Бойлан. — Ты славный парень, Джек, только нетерпелив, а оттого все время допускаешь промахи, верно? Сам не смог разобраться ни во мне, ни в этой ситуации, вот и привел эту красавицу-монахиню посмотреть на меня. А неуверенность в себе заставляет тебя перебивать мой рассказ как раз в тот момент, когда я пытаюсь объяснить, как я познакомился с никарагуанцами. Может показаться, — теперь он снова обращался к Люси, — будто я все хожу вокруг да около, будто я склонен к излишнему красноречию, что вообще свойственно революционерам, но я опускаю подробности. Вас интересует, что сандинисты делали в Ирландии холодным пасхальным утром? — Что они вообще там делали? — уточнила Люси. — Если вам кто-нибудь скажет, будто мы связаны с террористами, не верьте. Эти парни из Никарагуа — музыканты, их ансамбль называется «Герои и мученики». Они сражались за свободу, как и мы, они победили и приехали к нам, чтобы в песнях, в балладах рассказать нам о своей борьбе. Эти песни находят отклик в душе каждого человека, сражающегося за свою страну. Я был вдохновлен и решил поехать в Никарагуа вместе с «Героями и мучениками», тем более что у меня там старший брат, я его не видел почти десять лет. Скромный священник-иезуит, пасет свою паству в деревушке Леон. Джек уставился на Бойлана. Попробуй-ка подлови этого парня, который с невинным видом попивает пиво, утирая рот тыльной стороной ладони! Он и тут, и там, он повсюду. И кузина-то у него монахиня, и брат — священник. — Леон вовсе не деревня, — вставила Люси. — Да и иезуиты не столь уж смиренны, — добавил Джек. Но торжествовали они недолго. Бойлана не поймаешь. — Все относительно, — сказал он. — Город, деревня, священник, революционеры — все зависит от того, как на это посмотреть. Теперь вот «контрас» сделались мятежниками. Каково! Эти палачи, кровавые убийцы невинных людей — мятежники! А люди, живущие в богатстве и довольстве, оплачивают их злодеяния. На Бойлане был все тот же бесформенный пиджак в «елочку», тот же серый с красным галстук, должно быть, и рубашку он не сменил. Зачесанные назад волосы переливались в свете ресторанной люстры. Теперь он смотрел прямо на Джека. — Джек, мы-то с сестрицей видели, как убивают невинных людей, а ты это видел? Ты видел? — Вновь откинувшись на спинку стула, Бойлан повернул голову к Люси. — Впервые это было двенадцать лет назад — через месяц будет ровно двенадцать. Я сидел в «Маллигане» за кружкой пива и услышал взрыв, этот ужасный грохот, означающий, что произошло нечто непоправимое… Я помню это по сей день, помню слишком отчетливо, что я увидел, когда вышел на улицу и завернул за угол на Тальбот-стрит. Эти крики и дым, висевший кровавым облаком. Джек отвел глаза, стараясь не смотреть на сумрачное лицо Бойлана, но Бойлан упорно продолжал свой рассказ, и взгляд Джека вернулся к нему и остановился, прикованный к его глазам. — И этот запах, навеки застрявший в моих ноздрях. Это не запах смерти, сколько бы ни твердили о нем, это запах человеческих внутренностей, вывалившихся наружу, валяющихся повсюду на мостовой. Какая-то женщина сидела, прислонившись к фонарному столбу, и смотрела прямо перед собой — то ли на меня, то ли в вечность, у нее не было обеих ног. Джек резко поднялся. — Что, не по нутру тебе это, Джек? — Сейчас вернусь. — Ты должен знать, каково это. Мы-то с сестрой знаем. Верно, сестра? Джек прошел по ресторанному залу, кивая на ходу знакомым официантам, обходя столики — почти все были заняты, поскольку наступило время ланча, — и пробрался в дальний конец, к столику у самой стены. Хелен уже закончила обед, посуду убрали, она сидела за чашкой кофе и читала какую-то книгу, низко опустив над ней рыжие волосы, свою завивку-перманент. — Что читаешь? Она подняла глаза — в зрачках отразилась, удваиваясь, люстра, — подняла носик, все тот же дивный, тонкий носик с изящно вырезанными ноздрями. Заложив одним пальцем книгу, она закрыла ее и посмотрела на обложку, потом снова подняла взгляд, но уже с другим, хитрым выражением, словно девочка, готовая поделиться своим секретом. — «Любовь к себе и сексуальность». — Хорошая книга? — Неплохая. Смысл в чем: если ты не любишь самого себя, то и в постели удовольствия не получишь. Прежде чем полюбить другого, нужно полюбить самого себя. — Если не любишь себя? Но как может человек не любить себя? Разве он — не самое главное для самого себя? — Не знаю, Джек. Видимо, бывают люди, которые себя не любят. — Думаешь, всякие засранцы понимают, кто они есть? Куда там, для себя-то они хороши. И потом, даже если человек не любит себя, разве в постели занимается самоанализом? — Спасибо, что просветил, — съехидничала Хелен. — Какие планы в жизни? — Я бросил работу в похоронном бюро. — Хелен явно ждала чего-то еще, и Джек добавил: — Что-нибудь подыщется. Она все так же смотрела на него, неудовлетворенная его ответом. В открытом вырезе ее блузки виднелись веснушки, по которым Джек когда-то водил пальцем, от созвездия к созвездию, добираясь до двойного солнца, а оттуда — до средоточия ее вселенной. Какая-то связь сохраняется навсегда, если двое любили себя и, как им казалось, любили друг друга, если они помнят об этом — а они оба помнят, судя по выражению ее глаз. — Что за красотку ты привел? — Я не знал, что ты нас видела. — Увидела, когда вошла. — Она бывшая монахиня. — Да? А сейчас она кто? — Ищет себя. — Как и все мы. Полжизни я ходила по собеседованиям, а чем занимаюсь в итоге? Печатаю рефераты для какого-то придурка, не пойму даже, чем он занимается. В конторах полно людей, все чем-то заняты, но если б они завтра же прекратили бы работать, никто бы и не заметил. Компании производят какие-то идиотские вещи, которые никому не нужны, но как же — они делают великое дело, служат человечеству. С тех пор как мы снова встретились, я все время думаю о тебе, Джек. Я и раньше думала. Скучала по тебе. Как меняются ее карие глаза — то искрятся весельем, то подернутся печалью, то в них словно вся душа проступает. Одно выражение быстро сменяет другое, ее взгляд не отрывается от глаз Джека, чаруя его, стирая болезненные воспоминания. — Ты все еще винишь меня в том, что случилось? — Я никогда тебя не винил. Если кого и следует винить, так этого задрипанного юриста, на которого ты работала. — Ты только так говоришь. Ты всегда был сама любезность, Джек. — Опять этот взгляд, выворачивающий душу наизнанку. — Позвонишь мне когда-нибудь, Джек? Джек улыбнулся. Он охотно шел у нее на поводу, лишь бы она сама понимала, что он понимает, что она делает, — а она прекрасно это понимала, по улыбке видно. Да, с Хелен не соскучишься. Конечно, сказал Джек, позвонит непременно. И пошел к своему столику. Люси явно обрадовалась ему. Бойлан по-прежнему заливался соловьем, теперь он растолковывал ей, что революция вовсе не сводится к тому, чтобы захватить дворец, рассесться в королевском кресле, закинув ноги на стол, и попивать королевское вино. — Как ты? — приветствовал он Джека, прервавшись на миг. — Все в порядке. Но Бойлан уже повернулся к Люси и продолжал: — Захватить дворец — это парадная сторона дела, а потом начинается трудная работа. Нужно изменить мнение людей, их обветшавшие, никому не нужные традиции. Прошу прощения за прямоту, сестра, но эти люди считают законным во имя правого дела бросить бомбу, которая оторвет женщине ноги, но раздвинуть ей ноги — это для них смертный грех. — Вы и дворца-то не взяли, — уколола его Люси. Бойлан устало ссутулился. — Все еще впереди. — Очередная попытка? — Это что-то вроде игры, сестра. Я должен играть в нее, иначе что мне останется? Мусор на улицах подметать? — С минуту Бойлан молча смотрел вниз, на стол, потом поднял глаза и обратился за помощью к Джеку: — Я хотел бы посетить уборную. В какой она стороне, Джек? — Там, у выхода. Бойлан с трудом поднялся и ушел. Люси как-то странно, задумчиво смотрела на Джека. Что-то в выражении ее лица насторожило его. — Что такое? — У тебя вчера был пистолет. Бойлан сказал: «На этот раз у тебя нет пистолета». — Да, я потребовал, чтобы он назвался. — Ты ходил туда с оружием? — Нет, это была «беретта» полковника. Я положил ее на место. — Помолчав, Джек добавил: — Когда мы пойдем за деньгами, он не отдаст их нам по первой просьбе. Пойми, нам потребуется оружие. Другого способа нет. Она призадумалась и ответила, едва шевеля губами: — Да, другого способа нет. Фрэнклин де Диос поджидал у входа в ресторан. Он видел, как Бойлан прошел в мужской туалет. Он следовал за Бойланом по пятам от самой гостиницы, видел, как он присел за столик, как к нему присоединились мужчина и женщина — Фрэнклин помнил их, он видел их в катафалке на заправочной станции в Сен-Габриель. Особенно хорошо он запомнил мужчину в темном костюме, потом он видел его в похоронном бюро, тот еще предлагал ему пива. Интересно, не он ли был одним из тех двоих полицейских, которые ночью запихали их в багажник машины и оставили лежать там, пока не пришли еще двое полицейских, на этот раз в форме, и не выпустили их, а когда Криспин принялся что-то объяснять, терпеливо выслушали и повернулись к ним спиной? Но разве парень из похоронного бюро мог быть еще и полицейским? Вроде нет, но Фрэнклину все же казалось, что он узнал его в одном из первых двух полицейских, которые вели себя точно так же, как полицейские в Майами. Впрочем, Криспин сказал, что те двое были вовсе не из полиции. Тогда все сходится, и одним из них мог быть тот парень из похоронного бюро. Фрэнклин пожаловался, что он запутался и уже не понимает, кто есть кто, а Криспин ответил: «Тебе и не надо ничего понимать, даже думать не следует. Просто делай, что тебе говорят». Так-то оно так, но думать ему никто не запретит. Фрэнклин де Диос прошел в мужской туалет «Ральфа и Каку», на ходу расстегивая пиджак. Наклонившись над столом к Джеку, Люси спросила: — Ты ходил с оружием, когда грабил постояльцев в гостиницах? Джек уже выходил из-за стола, опираясь руками на его край. — Никогда. Вдруг кто-нибудь проснулся бы, что ж мне, стрелять в него? Люси задумчиво кивнула: — Но на этот раз все по-другому. Понадобится оружие. — Вооруженный грабеж — гораздо более серьезное преступление. Учти это. А теперь извини, я иду в туалет. Люси возмущенно глянула на него. — Речь идет вовсе не об ограблении, Джек! — А как это называется? — Мы же не какие-нибудь бандиты. — Так подумай, кто мы такие. Я скоро вернусь. Фрэнклин де Диос беззвучно возник за спиной Джерри Бойлана, стоявшего перед писсуаром. Вытянув руку с «береттой», он воткнул дуло между лопатками в серый твидовый пиджак, надавил, чтобы точно попасть в позвоночник. Бойлан обернулся через плечо и успел только спросить: «Какого…» Прогремел выстрел. Тело Бойлана дернулось и начало оседать, падая на писсуар. Фрэнклин де Диос поднял пистолет, нащупал впадинку у основания черепа и снова выстрелил. Потом быстро отступил, отвернулся, не имея ни малейшего желания видеть, как труп рухнет на холодный кафельный пол, как окрасится кровью и мозгами стена. Фрэнклин де Диос засунул «беретту» за пояс брюк, у левого бедра, застегнул и расправил пиджак. В ушах у него еще звенело, но из-за двери, из ресторанного зала, не доносилось ни звука. На войне они привыкли обыскивать убитых, если было на то время — подберут две-три кордобы, и то хорошо. Может, и у этого человека есть деньги, по внешности не определишь, но времени терять нельзя. Криспин приказал убить его за то, что он хочет украсть деньги, которые мы собрали для нашего народа, для «контрас». «Это не мой народ», — возразил ему Фрэнклин, но Криспин сказал: «Сделай это, иначе отправим тебя назад». От войны не уйдешь. «Переставляй ноги, двигай отсюда», — напомнил он себе. Открыл дверь и вышел из туалета. Навстречу ему шел человек в темном костюме, тот человек из похоронного бюро, шел и смотрел прямо на него. Фрэнклин уже нащупывал рукой пуговицы пиджака, собираясь снова расстегнуть его, но человек из похоронного бюро остановился в двух шагах от него. — Как дела? — спросил его Фрэнклин, но тот не отвечал и не двигался с места. Фрэнклин де Диос осторожно обошел его и пошел прочь. Выйдя из ресторана, он смешался с туристами, спешившими поглазеть на Джексон-сквер и на собор Святого Людовика. 16 Представляя Роя Хикса, Джек ожидал какой-то реакции от Люси — ведь она сама просила познакомить ее с ним, с нетерпением ожидала встречи, но теперь словно ушла в себя, стала настороженной, сдержанной. Она стала совсем другой, такой он ее еще не видел. Все дело в Бойлане, решил Джек. Бойлан сумел «коснуться» Люси, как она говорит, а его убили. Они сидели вчетвером и молчали. Джек наблюдал за Роем: тот уселся, взял свой стакан и молча, никак не комментируя, оглядел террасу. Что-то он, конечно, скажет, за Роем не заржавеет, но пока он свое мнение держит при себе. Каллен развалился в глубоком мягком кресле, вытянув ноги на оттоманке, обитой тем же материалом, что и кресло, сунул нос в «Вог». Он уже успел сообщить Джеку, что экономка уехала. Да нет же, он тут ни при чем. Поехала в Элжирс навестить сестру. Поставив на кофейный столик свою выпивку и шерри для Люси, Джек опустился рядом с ней на диван, приобнял, спросил, все ли в порядке. Он знал, что Рой наблюдает за ними. Люси кивнула в знак благодарности, закурила сигарету, все так же прячась глубоко внутри своей оболочки. Рой явно дожидался момента, когда можно будет накинуться на них с вопросами. Он снова вошел в роль полицейского, готовясь вести расследование. — Я только заглянул в туалет, — сказал Джек Рою, — вовнутрь я не входил. — Ты первым оказался на месте преступления, — заметил Рой. — Я как раз открыл дверь и стоял на пороге, когда мимо в туалет прошел официант, глянул и сразу вышел. — Он что-нибудь тебе сказал? — Мне нет. Подошли еще люди, и им он сказал: «Не входите, там кого-то застрелили». — Откуда он знал, что Бойлан мертв, если не остановился посмотреть? — Кровищи-то было море. — Что еще он сказал? — Я не собирался там торчать и слушать. Мы сразу же ушли. — Ты с кем-нибудь говорил? — Ни с кем. — Официант тебя знает? — Нет, этот нет. Не думаю. — Именно: не думаешь. — Говорю же тебе, никто на меня и внимания не обратил. — Джек снова взялся за стакан. Через пару минут потребуется новая порция. Рой пристально посмотрел на «подследственных». Перед Люси на столе лежали вырезки из газет, блокнот, письма в конвертах. К своему шерри она так и не притронулась. — Вы слышали выстрелы? — спросил ее Рой. Люси покачала головой. Ее «нет» расслышал только Джек. — Когда я вернулся к столику, люди уже повскакивали с мест, все смотрели в ту сторону, — сказал он Рою. — Мы поднялись и ушли. На нас никто не смотрел. — Ты бы смог опознать этого парня? — спросил Рой. — Я же назвал тебе его имя. Это был Фрэнклин де Диос, индеец, похожий на черномазого. — Я к чему клоню: стало быть, и он может опознать тебя. Ведь так? Вы столкнулись лицом к лицу? — Конечно, он может меня опознать. Господи, да он же знает меня в лицо. В похоронном бюро мы с ним довольно долго болтали, я его спросил, зачем он носит пистолет. Теперь-то я знаю зачем. Он сказал, на случай, если пистолет ему понадобится, и он не шутил. Он и тебя узнает, Рой, он тебя видел в ту ночь, когда ты вытащил его из машины. Ты только послушай, этот парень вышел из мужского туалета, увидел меня и сразу сунул руку под пиджак. Мы стояли лицом к лицу. И знаешь, что он сделал? Он сказал мне: «Как дела?» Это даже Каллена заставило оторваться от журнала. — Так и сказал? Ну и ну. — И пошел себе. Когда мы вышли из ресторана, его уже и след простыл. Правда, мы и не собирались его искать. — Он пришел, чтобы прикончить Бойлана, — сказал Рой, — значит, он видел вас всех вместе за столом. Тебе не приходит в голову, что, если бы Бойлан не пошел в туалет, этот парень мог бы подойти и к вашему столику? Мне нужно знать, собираешься ли ты давать показания. Для тебя это единственный способ обезопасить себя. Но учти: если ты станешь свидетелем по этому делу, на нашем плане можно ставить крест. Ты понимаешь? Если ты впутаешься в это убийство, ты и ее потянешь за собой. — Рой кивнул в сторону Люси. Она промолчала, и тогда Рой напрямую спросил ее: — Ты хочешь обратиться в полицию? — Нет, — ответила Люси. — Но ведь ты знала Бойлана и этого то ли индейца, то ли негра, и он знает тебя. Люси взяла еще одну сигарету. Глядя Рою прямо в глаза, она снова покачала головой. Рой все так же пристально смотрел на него. — Чего ты добиваешься, Рой? — возмутился Джек. — Ты насчет меня не волнуйся, — оборвал его Рой. — Ты про индейца думай. Что он сделал? Сбежал из города? Вряд ли. Ты можешь засвидетельствовать, что он был там, но с пистолетом в руках ты его не видел. Индеец может сказать, что он вошел пописать, а Бойлан уже лежал на полу. Какой-то другой парень прикончил его и смылся, прежде чем его заметили. Теперь смотри: Бойлана они прикончили, потому что знали, кто он такой и чего хочет. Они не знают, чего ты хочешь, но ты все время путаешься у них под ногами, так что они скоро решат разделаться и с тобой, ты понял? А теперь я хочу знать, не пугает ли это ее. Потому что, если она боится, надо бросать это дело. — Вы спрашиваете, не боюсь ли я? — одними губами выговорила Люси. И тут зазвонил телефон. Люси на всякий случай перенесла телефон и включила в розетку у дальней стены террасы. Чтобы добраться до него, ей пришлось обойти вокруг большого дивана. Джек наклонился вперед, к Рою. Дождался, чтобы звонок телефона оборвался — значит, Люси сняла трубку. — Послушай, Рой! Когда я вернулся к столику позвать Люси… Ты тоже слушай, Калли. Я сказал только: «Надо уходить». Больше ни слова — она тоже ничего не сказала. Все таращились в сторону туалета, гадали, что там происходит. Она поднялась, ни слова не спросив, и мы вышли. Мы успели дойти до улицы Шартрез, и тогда я рассказал ей. Она спросила: «Кто это сделал?» — и снова замолчала и молчала, пока мы не сели в машину. Ты все проверяешь, выдержит ли она. Рой, она видела столько убитых людей, сколько ты в жизни не видел. Ее пациентов порезали мачете на куски — тех самых людей, которых она лечила, старалась спасти. Рой быстро поднял глаза. Люси вернулась, на этот раз обойдя диван спереди, и села. — Это мама звонила. Спрашивала, что лучше: Клод Монтана или де ла Рента. Я ей ответила: «Так сразу не выберешь, мама. Я подумаю и перезвоню». Джек упорно смотрел на Роя. Он хотел убедиться, что этот тупица понял, какая девушка перед ним. Он видел, что у Роя так и чешется язык что-нибудь сказать, что он должен овладеть ситуацией и не допустить, чтобы его переплюнула какая-то девица, бывшая монахиня. Рой отпил большой глоток и покатал кубики льда в стакане, выгадывая время. — У каждого свои проблемы, — сказал Джек, обращаясь к Люси. И, переходя в наступление: — А у тебя, Рой? — Ты имеешь в виду — какие у меня проблемы, кроме той, над которой я ломаю голову? Как обтяпать это дельце? Как быть с тем, что они нас знают, а мы понятия не имеем, кто они такие и чего ради мы ввязались в эту историю? Наклонившись над кофейным столиком, Люси принялась разбирать письма и газетные вырезки. — Ради денег, Рой, — вмешался Каллен. — Хочешь знать, сколько успел собрать полковник? — Я просто так, для интереса, хотел бы знать, кто тут хорошие парни, а кто плохие, — настаивал Рой. Люси резким движением придвинула к нему пачку вырезок. — Вот высказывание военного министра «контрас» Энрике Бермундеса: «Мы на собственной шкуре поняли, что хорошие парни войн не выигрывают». Другой их вождь, Альфонсо Робело, признает: да, на гражданской войне часто совершаются злодеяния. А вот фотография: человек лежит в открытой могиле, живой, а люди из «контрас» пилят ему горло. Вот еще, — она вскрыла очередное письмо. — Это от монахини, с которой я работала в Никарагуа. Послушай, что она пишет. — Люси скользнула взглядом по странице, нашла нужное место: «„Контрас“ подкараулили грузовик с тридцатью сборщиками кофе. Те, кто не погиб при взрыве мины, были расстреляны и сожжены заживо прямо в грузовике. Среди них было четверо женщин и пятилетний ребенок… А нас призывают молиться за этих „борцов за демократию, борцов против безбожного коммунизма“… Они убивают сборщиков кофе, людей, прокладывающих телефонные линии, крестьян, вступивших в кооператив. Кто содержит этих убийц? Наше правительство. Теперь ходят слухи, что их финансируют и частные американские компании. Столько смертей вокруг. Никогда прежде не видела столько смертей». — Люси продолжала читать и все, замерев, слушали ее. Закончив эту страницу, она спросила Роя: — Хочешь еще? Консепсьон Санчес была на четвертом месяце беременности. Они засунули дуло ружья ей в рот и выстрелили, а потом штыком вскрыли ей живот. Пако Севилья пытали на глазах у жены и семерых детей, отрезали ему уши и язык и заставили съесть их. Отрезали ему пенис и, наконец, убили. Хочешь еще? — Эти ребята воюют против коммунистов, — задумчиво проговорил Рой. — Стало быть, хороших парней в этой истории нет. Кругом полно грязи. — Надеюсь, тебя это устраивает, — съехидничала Люси. — Стало быть, ты с нами? Она закурила, и тут снова зазвонил телефон. Рой подождал, пока Люси отойдет к телефону. — Полагаю, без меня вы не справитесь, — заметил он. — Тоже мне, взломщик-любитель и отсидевший тридцать лет грабитель банков. — Он поднялся, оттолкнув кресло, и направился к бару. — И налить мне никто не догадается. — Ты у нас босс, — в спину ему сказал Джек. — Делай сам, что хочешь. — Если не я, то кто же? — обернулся к нему Рой. — Ты, что ли? — И он пошел к бару. — Боже! — спохватился Каллен. — Они отрезали парню его колокольчик. — Воровато глянув в сторону Люси, все еще занятой телефонным разговором, он протянул Джеку раскрытый журнал. — Вот, смотри. На развороте журнала пять моделей в открытых купальниках выходили на берег из воды — улыбающиеся, довольные жизнью. — Которую выбираешь? — Для чего? — Как для чего? Чтобы переспать. — Калли, ты уже не в тюрьме, можешь обойтись без этого. — Мне бы вот эту черненькую. Господи Иисусе! — Дай сюда! — потребовал Рой. Каллен пододвинул к нему журнал, и Рой тут же заявил: — Все никуда не годятся. Из их пяти пар титек и одного приличного комплекта не составишь. — Отхлебнул глоток и добавил: — Но Калли готов даже курицу трахнуть, если она к нам в окно залетит. Джек через плечо оглянулся на Люси. Повернув голову, он встретился взглядом с Роем. — Что, разволновался, Джек? Не бойся, она нас не слышит. Ты еще не поднимался с ней в спальню, не показал ей, чего она лишила себя, заделавшись монахиней? Молчишь, а? Если ты ее хочешь, мое дело сторона. Она все равно не в моем вкусе. — Ну, спасибо, Рой, — пробормотал Джек, вставая и направляясь к бару. В двадцати футах от него Люси, прислонившись к стене, докуривала сигарету, изредка и нехотя говоря что-то в трубку. Люси в обтягивающих джинсах и черном свитере — прекрасный силуэт на фоне зеленых банановых листьев. Вот она провела рукой по темным, коротко остриженным волосам. Рой терпеливо дожидался, пока он вернется. — Я говорил с ребятами из убойного отдела, сказал, что случайно слышал про убийство. В ресторане обедало тридцать семь человек, когда этому придурку прострелили позвоночник и голову, и ни один ничего не слышал. Я кое-что разузнал. — Вынув из внутреннего кармана вельветового пиджака блокнот, Рой принялся листать его, бормоча: — Элвин Кромвель, Элвин Кромвель. Джек взял сигарету из пачки Люси, первую за весь вечер. Это имя, Элвин Кромвель, он списал из блокнота, валявшегося в комнате полковника. Там еще был телефон с кодом штата Миссисипи. — Ага, вот: «Магазин спорттоваров и мужской одежды Кромвеля», Галфпорт. С какой это стати никарагуанец ездит в Галфпорт за одеждой? — С какой стати он вообще туда ездит? — откликнулся Джек. — Вот именно. Я разузнал адрес, а ты поезжай туда сам и все выясни. — Думаю, Элвин торгует оружием. — Вполне возможно. — Или у него куча денег и он ненавидит красных. Джек повернулся к Люси. Она взяла свой стакан с шерри и наконец-то отпила из него. — Звонил папа. Вчера он ужинал с полковником. — Люси отхлебнула еще один глоток и уселась на самый краешек дивана, отставив в сторону стакан. Джек наблюдал за ней. Сосредоточенная, ушла в себя, не желает ни на что откликаться. — И что дальше? — спросил он. — Пока ничего, но кое-что может произойти. Отец говорит, если он сможет отменить платежи по своему чеку, он это сделает. Он сказал, похоже, полковник собирается сбежать со всеми деньгами. А потом он сказал: — послушайте только! — «Что ж, в любом случае эту сумму мне спишут с налогов». Он посоветует друзьям, которые еще не платили полковнику, воздержаться, хотя это только «шестое чувство», никаких доказательств. Он говорит, это всего-навсего «интуиция», однако интуиция помогла ему разбогатеть. — За этим он и звонил? — спросил Джек. — Он хотел сказать, что я была права насчет этого человека, что он не должен был давать ему ни цента. И тут же нашел себе оправдание: полковник-де предъявил рекомендательные письма, послание президента, его благотворительный фонд законно зарегистрирован, у них счет в банке «Хиберния». — В «Хиберния и Уитни», — подтвердил Каллен. — В четырех филиалах. — Лапонька, — ласково обратился Рой к Люси, — сколько твой папочка ему дал? — Шестьдесят пять тысяч. — Господи Иисусе! Мне пришлось бы два года вкалывать за эти деньги. А мне три, подумал Джек. — Полковник всякий раз начинал со ста тысяч, — пояснила Люси, — а если приходилось снижать ставку, он рассказывал про одну женщину из Остина, штат Техас, которая внесла шестьдесят пять тысяч, и в ее честь назвали вертолет: «Леди Эллен». Не может же нефтяной магнат из Луизианы уступить какой-то бабе. — Ага, — подхватил Джек, — это все равно что играть в очко против женщины. Надо, кстати, обдумать этот прием. Но раз так, нам же лучше. Понимаете? Если бы Берти вел честную игру, он попросил бы ЦРУ переправить деньги, а то и военные помогли бы, но если он собирается сбежать, он должен все устраивать сам. Берти и его двое подручных. — Подумал и добавил: — Вот почему он привез из Майами этого, как его, Криспина Антонио Рейна. Понимаете? Этот парень занимался наркотиками, он… Как называется то, что он делал? — обратился он к Рою. — Выпускал фальшивые облигации, — уточнил Рой. — Отсидел девять месяцев. Арестовывался по подозрению в перевозке наркотиков из Флориды в Луизиану, но сумел отвертеться. — А второй — тот, который убил Бойлана, — продолжал Джек, — Фрэнклин де Диос, вовсе не был похож на Божьего Фрэнклина, когда выходил из туалета. В Майами его обвиняли в тройном убийстве. — Он проходил основным подозреваемым по делу, но им не удалось предъявить ему обвинение, — уточнил Рой. — Итак, торговец наркотиками и убийца. — Понимаете? — в третий раз повторил Джек. — Куда пойдут денежки, раз полковник связался с такими ребятами? Прямиком в Майами, по земле или по воздуху. Похоже, интуиция и на этот раз не подвела твоего отца. — Кстати, я проверю, нет ли досье и на Элвина Кромвеля, — предложил Рой. — На самолете или на корабле, — продолжал Джек. — Кто такой Элвин Кромвель? — спросила Люси, взглянув на него. — Хозяин магазина спорттоваров в Галфпорте. Завтра я съезжу туда. Только ты сперва проверь досье, — попросил Джек Роя. — Придется тебе снова заглянуть к полковнику в номер, — неожиданно сказал Каллен. — Еще чего! — Я все думаю, почему он хранит деньги в четырех разных филиалах, — продолжал Каллен. — Тут, конечно, есть преимущество: меньшие суммы денег можно быстрее обналичить. На случай, если придется удирать в спешке. Опять все сходится. Ты должен проверить, не перемещает ли он деньги со счета на счет. Поищи новые квитанции. — Какая разница, если деньги перейдут из «Хиберния» в «Уитни»? — Джеку не понравилась эта идея, снова пробираться в тот номер. — Ты сам упомянул Майами, — настаивал Каллен. — Они могут не тащить наличные в чемоданах, а просто перевести из банка в банк. — Они не станут этого делать, если они собираются эти деньги украсть. — О чем ты говоришь, Джек? Люди, торгующие наркотиками, владеют банками. Иди и посмотри его квитанции. И список пожертвователей проверь, много ли имен еще осталось. Если отец Люси посоветует приятелям не участвовать в этом деле, может, этому парню больше не к кому будет обратиться и придется довольствоваться тем, что он уже собрал. — Ладно, завтра, — пробормотал Джек. Ох, как ему не хотелось! — Я вот чего не понимаю, — сказал Каллен, — мы тут сидим, план разрабатываем… В первый раз вижу, чтобы люди собирались на дело и никто не задал самый важный, главный, можно сказать, вопрос. — Сколько денег? — уточнила Люси. — Вот именно! — Каллен радостно улыбнулся ей. — Я на глаз прикинул: пяти миллионов он точно не соберет. — Я на это и не рассчитывал, — фыркнул Рой. — Даже и половины не соберет, — упорствовал Каллен. — Сейчас у него два миллиона двести. Повисло молчание. Потом Рой сказал: — Тоже неплохо, а? — Нормально, — откликнулся Джек, глядя на Люси. Она ничего не сказала. Тень на миг скользнула под абажуром лампы — Люси хотела выключить свет, но передумала, оглянувшись на Джека, все еще сидевшего на диване. — Пожалуй, подожду, пока они вернутся. — Ложись спать, я открою им дверь. Рой и Каллен отправились поужинать. Попостившись двадцать семь лет на треске, Каллен теперь мечтал о жирных креветках. Они собирались поесть в одном ресторанчике на улице Мэгэзин, потом вернуться и пройтись вокруг дома, осмотреться. Это Рой предложил всем троим остаться на ночь у Люси, на случай, если явятся никарагуанцы и тот полунегр-полуиндеец. — Ты не знаешь, где устроиться на ночь? — Я могу и в кресле поспать. — Наверху семь гостевых спален, — заявила Люси, — не говоря уж о комнатах для прислуги. Дом-то громадный, пустой, но мама не желает переезжать. Каждый день приходит уборщица, дважды в неделю — садовник. Я спросила Долорес, чем она занимается целый день. «Присматриваю за домом», — сказала она. «А что же делает мама?» — «Готовится к вечеру», — сказала она. Люси направилась к бару, прихватив с собой стакан. Джек смотрел ей вслед, любуясь ее тоненькой фигуркой в модных джинсах и черном свитере. Что-то в ней изменилось, но что? Другое выражение глаз, или, вернее, что-то исчезло, что прежде светилось в глазах. — Тебе налить? — Мне уже хватит, — отказался Джек. — Спасибо большое. — Видел тот портрет женщины в бальном платье, что висит в холле? Это моя мать. — Да что ты! Такая молоденькая? — Бальные наряды почти не меняются. — Люси налила себе шерри, обернулась. — Этому портрету почти тридцать лет. Маму выбрали королевой карнавала, и она не может этого забыть. Каждый вечер наряжается и выходит на люди себя показать. Отец делает деньги и приобретает всякие ценности. Живой дуб за пятьсот тысяч долларов. Когда-то он так же купил мою мать. Люси прислонилась бедром к бару. Черный кашемировый свитер и джинсы от Кельвина Кляйна. Вот бы спросить, не отец ли дал ей деньги на них. — Садись, расскажи мне, что тебя мучит. Люси вернулась, присела на краешек дивана, отпила шерри, поставила стакан на стол и села поудобнее, откинувшись на спинку. Теперь она была совсем рядом, только смотрела в сторону. Ничего, зато Джек мог любоваться ее профилем, тонкой линией носа, темными ресницами, зовущей к поцелуям нижней губой. Неужели она еще ни с кем, никогда?… Помаду не наложила, совсем не занималась своим лицом сегодня. Она медленно выговорила: — Не нравится мне твой Рой, Джек. — Это так тебя беспокоит? — Нет, не слишком. Но я не понимаю, как ты можешь с ним дружить. — Сам не знаю… Конечно, он не очень симпатичен… — «Симпатичен!» Питекантроп и то приятнее будет. — С ним нелегко общаться, он узколобый, характер у него не дай боже… Да, теперь, когда ты спросила, я и сам думаю, как мне удается с ним ладить. — Но ты так говоришь, словно гордишься им. — Да нет, просто не перестаю удивляться. Знаешь, человек, который всегда верен себе. Вообще-то мы теперь редко видимся. — Он тебе нравится? — Не то чтобы он мне приятен. Я принимаю его таким, какой он есть, вот и все. А как иначе? Теперь Люси смотрела прямо на него. — Нет, я не оправдываю его, — заторопился Джек. — Не оправдываю, но и не критикую. Посмел бы я критиковать! — Ты доверяешь ему? — мягко осведомилась она. Джек помедлил секунду. — Если Рой что-то обещает, он это сделает, можешь не сомневаться. С таким парнем, как Рой, лучше дружить, нравится он тебе или нет, — не дай бог нажить такого врага. — Но ведь они, на той стороне, точно такие же, — настаивала Люси. — Так какая же разница? Джек положил ладонь на ее руку, чуть выше локтя, сжал, ощутив под теплой шерстью мягкую плоть. — Ты же знаешь, я — тюремная пташка. И Рой сидел, а до того был полицейским. Жестокий, переломанный человек, но он спас мою задницу. Каллен — бывший грабитель банков, двадцать семь лет провел в тюрьме. А ты? Кто ты такая? Вот сейчас, сию минуту — кто ты? Люси смотрела ему в лицо, не отводя глаз, но не отвечала. — Ты как, уже сменила кожу? Он дал ей еще минуту подумать, потом тихо, осторожно приблизил свое лицо к ее лицу, поцеловал ее, закрыв глаза, и она не отстранилась, она сама прижала губы к его губам, она участвовала в этом поцелуе. Джек приоткрыл глаза и увидел, как широко раскрылись ее глаза, на миг затененные пушистыми ресницами, как приоткрылись со вздохом ее губы. — Ты уже не монахиня. — Нет. Джек поцеловал ее снова, так же осторожно, бережно, нежно. — Ты становишься кем-то другим. — Новым человеком, — усмехнулась она, все так же прямо глядя на него. Легонько коснулась ладонью его ноги, встала, отошла. — Хочу тебе кое-что показать, — сказала она и вышла из комнаты. Джек позаимствовал еще одну сигарету из ее пачки. Она изменилась, да, но в какую сторону? Сейчас она стала больше похожа на ту Люси, которую он принимал за монахиню, на ту «сестру Люси», которая ехала с ним в воскресенье в катафалке, рассказывала о войне в Никарагуа и сумела передать это ему, заставила его почувствовать свою причастность. Она снова такая, какой была в тот вечер, когда Джек понял, что его собираются использовать, и ему это понравилось — черт, еще как понравилось, он сам напросился, сам сказал: «Ты думаешь, могу ли я пригодиться?» — а она спокойно и кротко поглядела на него и ответила: «Да, это приходило мне на ум». Она снова стала похожа на ту Люси, она снова всей душой отдается своему делу. Но на этот раз она не сумела заразить и его своим увлечением — во всяком случае, сейчас ей это не удалось. Так, может, это ты становишься другим человеком, сказал он себе, а она — все та же девочка, сбежавшая из дому, чтобы ухаживать за прокаженными? Джеку захотелось выпить еще немного водки, чтобы подготовиться к тому, что его ждало, но за спиной уже послышались шаги Люси. Он обернулся — она вошла в круг света, очерченный абажуром, прижимая что-то к ноге. Прямо перед Джеком она опустилась на колени, все так же упорно глядя на него, и выложила на кофейный столик револьвер. — Теперь я в деле, — сказала она. Джек молча посмотрел на револьвер. Должно быть, отцовский. 38-миллиметровый ствол длиной в два дюйма. Интересно, заряжен ли? Он снова посмотрел на Люси и наткнулся на ее немигающий взгляд. — Джерри Бойлан кое-чему меня научил, — сказала она. — Что-то от его личности перешло ко мне. Не слова, а то, какой он был человек и как погиб. — Он тебе понравился? — Да, — задумчиво выговорила она, — понравился. — Ты готова была поверить ему? — Нет, но он готов был нам помочь, потому что у него тоже есть свое дело. Вот что я поняла, Джек, вот чему он меня научил: нужно выбрать, на чьей ты стороне. Нельзя стоять в стороне, Джек, нельзя делать, что вздумается, а в остальном не участвовать. Нужно полностью отдаться чему-то. Тогда в ресторане мы обсуждали, кто мы такие, ты и я. Помнишь? Мы рассуждали, а Джерри Бойлана убили, потому что он был самим собой. — Знаешь, почему он погиб? — перебил ее Джек. — Потому что забыл оглянуться через плечо, вот почему. Джерри Бойлан забывал об элементарных предосторожностях. — Но он оказался там, потому что во что-то верил. Его интересовали не деньги. — Он сам сказал: если он выйдет из игры, ему останется только мусор подметать. А мне — мне останется только покойников возить, тебе — лечить прокаженных, Рою — смешивать напитки для этих чертовых туристов. Скажи на милость, ради чего мы впутались в эту историю, если не ради денег? За кого ты нас принимаешь? — Не нужно наклеивать ярлычки, не обязательно входить в ИРА или принадлежать к «контрас». — Она присела на корточки. — Главное, определиться: мы против того, что они делают. — Определиться и взяться за оружие, — продолжил он, косясь на револьвер. — Большая разница, берешься ли ты за оружие по собственному убеждению, или тебе вручают автомат, чтобы ты участвовал в политике, в каком-нибудь контрреволюционном перевороте, — сказала она. — Это не слова, это и есть самая суть. — Она остановилась на мгновение и сказала: — Ты же сам говорил: мы делаем это во имя человечества. Неужели ты забыл? Все дело в этом, поверь мне. — Звучит неплохо. — Это правда, Джек! — И мы готовы убивать во имя этой правды, Люси? 17 Малыш вынырнул из кухни и прошел в служебный холл гостиницы, где Джек разговаривал по платному телефону. Малыш понес что-то насчет своих претензий к Джеку и Рою, мол, они злоупотребляют его добротой, но Джек, приподняв руку, остановил этот поток и быстро произнес в трубку: — Приезжай прямо сейчас, буду тебе очень благодарен. — Благо-да-рен? — протянула Хелен. — Я думала, ты меня выпить пригласил. — Можем и поужинать потом, если ты еще не ела. — Потом — это после чего? Звонишь мне в полдевятого и еще спрашиваешь, успела ли я поужинать. — Так успела? — Я не хочу есть, я плотно поела за ланчем, спасибо. — Я бы и раньше позвонил, но пришлось мотаться в Галфпорт. — Этот парень водил меня к Арно, — сообщила Хелен. — Собеседование в неофициальной обстановке. За кофе он уже рассуждал, как важно тесное сотрудничество, и приглашал меня в «Ройял-Сонесту», продолжить собеседование совсем уж в неформальной обстановке. Вопрос стоял так: если я соглашусь лечь с ним в постель, у меня будет отдельный кабинет с роскошными коврами-шторами, да еще и персональный компьютер. «Черт, — говорю, — о чем всю жизнь мечтала, так это о персональном компьютере». — Получила работу? — Нет, честно, соблазн был сильный. Я должна либо выкупить свою квартиру, либо выматываться в десятидневный срок, там будет кондоминиум. Мне тридцать два года, жить негде, работы нет. Она так искренне сокрушалась о своей судьбе, что Джек готов был пожалеть бедную девочку. Ей даже не тридцать два, а все тридцать пять, она уже побывала замужем перед тем, как познакомилась с ним, и еще раз сходила замуж, пока он сидел в тюрьме. И чему ее все это научило? — Чему научились они оба? — Жду тебя в баре. И надень платье, ладно?… Хелен! — Что-то у тебя голос изменился. Сам ты вроде бы все тот же, но что-то появилось, не пойму пока что. — Времени много прошло, — сказал Джек, попросил не копаться и повесил трубку. — Так вот, — в ту же минуту завелся Малыш. — Слушай, я не оставил там ключ, потому что он мне еще понадобится. Я же говорил тебе, что так получится. Помнишь, говорил? — А я тебе говорил, что мы с Роем квиты, я ему больше ничего не должен, и никакого дерьма мне больше в жизни не надо, сыт по горло. — Ничего не случится. Я же обещал. — Все равно ты не можешь войти в его комнату, — злорадно сообщил Малыш. — Он пока что выходить не собирается. — Разберемся. Он что, и обед наверх заказывал? — Только бутылку охлажденного вина и опять креветки. Ох и любит он креветки! Говорит, будет ждать в номере, пока не придет машина. — Его куда-то везут? — Не, он купил машину, новехонький «мерс». Говорит, расплатился наличными, и велел доставить товар прямо сегодня, а не то деньги назад. Он всегда себя так преподносит. — Он говорил, что собирается уезжать? — Не-а, но похоже на то. — А те двое? — Их я не видел. Они тут не живут, так, заглядывают. — Можешь выяснить, не просил ли полковник счет? — Не полезу же я с вопросами в регистратуру. Это будет довольно странно. — После клуба Карнеги тебе это покажется удовольствием, — заверил его Джек. Они сидели с Хелен во внутреннем дворике гостиницы, Малыш принес им выпивку, критическим взором оглядел черное в узкую полосочку платье Хелен, но удалился без комментариев. А Хелен сказала: — Ты что, с ума сошел? Приятно посидеть вечерком в таком месте, выпить немного, вечерний свет и плеск фонтана помогают расслабиться… Но Джек собрался с мыслями и повторил: — Я всего-навсего прошу выманить его из комнаты минут на десять. — Что мне, за волосы его тащить? — Запросто, он малявка. — Такие малявки хуже всего — крепкие, жилистые. — Поднимешься в пятьсот первый номер, — и Джек приподнял брови, указывая направление. — Это пятый этаж, самый верхний. Видишь, возле лифта ниша, там его люкс. Постучишь, он откроет. Ты скажешь: «Ох, черт, извините, ошиблась номером». — «Ох, черт, извините?» — переспросила Хелен. — «Я ошиблась номером». — Ты бы стул пододвинул. Совсем за дерево спрятался, мне тебя и не видно толком. — В самый раз. — Ты что, прячешься? — сообразила она. Отхлебнула разбавленный водой скотч, не спуская с него глаз. — Ты во что впутался, Джек?! — Потом расскажу. — Ты обещал завязать. — Я завязал. Это совсем другое дело. Так вот, ты говоришь: «Извините», поворачиваешься и идешь по коридору. — Да, ты всерьез в это впутался. Я же вижу. — Идешь по коридору, делаешь пару шагов, поворачиваешься… Пока все ясно? — Поворачиваюсь… — И говоришь: «Ой, может, еще одна девушка подойдет, это моя подруга, мы договорились встретиться, но я ей, похоже, не тот номер назвала». Запомнила? Дальше говоришь: «Я подожду ее внизу. На случай, если мы разминемся, скажите ей, пожалуйста, что я жду в патио или, может, буду в баре». — Я должна повторить все слово в слово или можно импровизировать? — Как угодно, только нить не теряй. Нельзя просто уйти — нужно, чтобы он знал, куда ты идешь, чтобы он отправился тебя искать. — А если он не станет искать? — Станет-станет. — А если нет? — Сделай так, чтобы захотел. Да один твой вид… тебе и глазками стрелять не придется. — А губы облизывать? — Сама разберешься. Парни к тебе так и липнут. — Но я ничего для этого не делаю. — Да полно, тебе только в кино сниматься, ты кем угодно прикинуться можешь. — Он из Южной Америки? — Да, из Никарагуа. — Симпатичный? — Просто куколка, официант из дорогого ресторана. Красные трусы носит. — Почем ты знаешь? — Итак, он спускается, ты сидишь за столиком. Он предлагает заплатить за твою выпивку, ты говоришь: «Спасибо, не стоит». — Чего это вдруг? — То есть как?! Ты же с ним незнакома. Но он будет настаивать, и в конце концов ты скажешь: ну хорошо, один стаканчик. Поболтаете о том, о сем, что там в Никарагуа творится, а лучше всего, заговори с ним о машинах. Надо бы выяснить, купил ли он «мерседес» и долго ли еще тут пробудет, когда выписывается из гостиницы. Если удастся, упомяни Майами и проследи за его реакцией. — Я думала, моя задача — отвлечь его. — Вот и побеседуй с ним. Я же не прошу тебя карточные фокусы показывать. — Я еще могу чечетку сплясать. Прямо на столе. — Мне нужно всего минут десять, максимум пятнадцать. Ты увидишь меня, я выйду на площадку, задержусь там на минутку. Тогда ты ему скажешь, тебе пора уходить, или в дамскую комнату понадобилось, или еще что. Встретимся в баре «Сонеста», на той стороне. Идет? — Ну, а все-таки, если он не пойдет за мной? — Не может такого быть, — замотал головой Джек. — С твоей внешностью, с такими огромными карими глазами… — А нос? Нос тебе всегда нравился. — Обожаю, обожаю твой носик! — А волосы? Мне так идет? — Это твой стиль. — Джек не кривил душой. Он уже начал привыкать к этим рыжим кудряшкам. — Хелен, я просто представить себе не могу, чтобы этот парень не клюнул на тебя. — Ну-ну, — бодро откликнулась она. Полковник Дагоберто Годой в красных трусах отворил дверь, и гримаса недовольства тут же исчезла с его лица. — Ой, извините! — воскликнула Хелен. — Я ошиблась номером. — Повернулась и отступила на шаг. Вытянув руку, полковник ухватил гостью за локоть, отчего Хелен изрядно напугалась, и развернул ее лицом к себе. — Вы нисколько не ошиблись. Именно эта комната вам и нужна. Вы пришли к мужчине, верно? — Я остановилась в этой гостинице, — ответила Хелен прохладно, но без высокомерия. — Вероятно, я вышла из лифта не на том этаже. Будьте добры, отпустите мою руку. Если вы будете вести себя прилично, я не стану жаловаться на вас администратору. Влепить ему коленом в пах? — прикидывала Хелен. Вышибить дерьмо из заносчивого коротышки-мачо. Но кто ж тогда поставит ей выпивку? — Прошу прощения, прошу прощения, — заворковал полковник. — Позвольте мне доказать, что на самом деле я отличный парень… Джек вышел из лифта, остановился на площадке у перил и посмотрел вниз. Хелен сидела за столиком, полковник склонился над ней, болтая без умолку, то и дело хватая ее за руку. Наконец он прочно завладел ее рукой, уселся и продолжал болтать со скоростью шестьдесят миль в час. Повернувшись, Джек пробрался мимо лифта к номеру 501, постоял у двери, прислушиваясь, и отпер ее. В серебряном ведерке осталась недопитая бутылка вина, недавно доставленная Малышом. Снова подтаявшие кубики льда в миске и креветочные хвосты повсюду. На столике у телевизора письма — те самые, которые Джек видел тут в прошлый раз. На кровати — две смены чистого белья. Возможно, это что-то означает. В ванной включен свет. Полотенца на полу. На раковине — открытая бутылка одеколона, рядом — включенный в розетку фен. Скорей бы убраться отсюда. Ему и в прошлый раз было здесь не по себе, но теперь желание немедленно убраться возросло. Что-то подсказывало: оставаться здесь нельзя. Он уже не тот, что прежде, слишком стар для этого ремесла. Джек заставил себя подойти к шкафу, все его существо говорило: уходи! Реакция уже не та. Когда-то, входя в чужую комнату, Джек чувствовал себя особенно живым, он пробирался туда и ради добычи, конечно, но еще и для того, чтобы доказать себе, на что он способен. Вот, мол, я какой — опять сделал это и ушел безнаказанным! Но теперь прежние подвиги казались бессмыслицей. Чистой воды выпендреж, и весь интерес состоял в том, что прислушиваться к дыханию спящих людей. Открыв шкаф, Джек нашарил под стопками шелковых рубашек полковника его «беретту» и два запасных магазина, вытащил их, покрепче сжал рукоятку «беретты», — надежная, твердая — и вернулся к столу. На кипе банковских квитанций обнаружился розовый гарантийный чек, выданный продавцом «мерседеса». Хелен поднесла ко рту стакан разбавленного скотча — левой рукой, поскольку правой прочно завладел полковник, нависавший над ней так, что Хелен уже ничего не видела, кроме его черного шелкового жилета. Одной рукой полковник придерживал ее ладонь снизу, другой, украшенной бриллиантовым кольцом, накрыл ее сверху. С виду вылитый киношный бандит или продюсер рок-группы. Но когда он открывал рот, его уже нельзя было принять ни за кого другого. — Я никогда в жизни не видел столь привлекательной женщины, как вы, а опыт у меня огромный, можете мне поверить. — Ах, нет, не верю, — щебетала Хелен. — Вы все преувеличиваете, ведь правда же? — Я имел дело с самыми прекрасными женщинами. Одна из них должна была участвовать в конкурсе «Сеньорита Универсо». Знаете, что это такое? Когда выбирают самую красивую девушку на свете. Увы, она заболела. — Я была Королевой красоты в колледже, на последнем курсе, — призналась Хелен. — Могла бы, наверное, выиграть «Сахарный кубок», но не стала и пытаться. Чего ради? В конце концов, это же политика: переспишь с кем надо, и готово, а я не таковская, я себя уважаю. — Да-да, политика. Я отдал свою жизнь своему правительству, правительству моей страны. Я был в Вашингтоне, я близко знаком с вашим президентом. Он написал мне письмо. Я покажу вам его. Подписано: «Рональд Рейган, президент». Сейчас я вам его покажу. — Не стоит, Дагоберда. Как ваше уменьшительное — Даго? — Нет. Для друзей я Берти. — Как мило. Берди — это мне нравится. — Нет, «берди» — это по-вашему «птичка». А я Берти. Берти. — Тоже симпатично. — Это вы — симпатичная. Вы приезжая, да? Откуда? — Из Майами. — Да неужто? Из Майами? — А вы там бывали? — Конечно, бывал. Я скоро вернусь в Майами. Да, очень скоро. — Правда? Когда? — Значит, вы из Майами. Вы понимаете, что это значит — вы вошли в мою комнату, и мы познакомились? Судьба. Это должно было случиться. Мы сами этого не знали, но мы не можем этому помешать. — Кошмар! — откликнулась Хелен. — Когда вы едете в Майами? — Оставьте мне свой телефон и адрес, я скоро там буду. — Нет, это вы дайте мне свой телефон. — Я его пока сам не знаю. — Полковник поднял глаза, горделиво выпрямился, выпустив на миг ее руку. — Ага, теперь мне принесут его для вас, прямо сейчас, это хорошо. Криспин! — заорал он. Хелен чуть повернула голову и увидела, как в патио вошли двое мужчин латиноамериканского вида, в дорогих костюмах с приподнятыми плечами. Тот, который шел впереди, в солнечных очках, небрежно засунул руки в карманы. — Криспин, — сказал ему полковник, — эта прекрасная дама приехала из Майами. Элен, мой друг Криспин тоже оттуда. Садись, Криспин, выпей с нами. — Мальчики, через пару минут мне пора убегать, — спохватилась Хелен. Полковник решительно покачал головой: нет, он этого не допустит. Щелкнул пальцами, и второй латинос, тот, что маячил позади и руки держал не в карманах, а перед собой, подошел поближе. Полковник отдал ему по-испански какой-то приказ, бросил ключи, и парень поймал их на лету — послушен, как собака. Потом обернулся к Хелен, снова расплылся в улыбке, сделался «Берти». — Он принесет письмо президента Рейгана, чтобы я вам его показал. — Ну зачем? — сказала Хелен. — Это совершенно ни к чему. Но полковник снова щелкнул пальцами, на этот раз подзывая высоченного негра-официанта, а человек по имени Криспин обратил к Хелен скрытые темными стеклами глаза и поинтересовался: — И где же вы живете в Майами? Джек пролистал приходные и расходные банковские квитанции, не нашел ничего похожего на трансфер в банк Майами, обнаружил еще один свежий счет и на всякий случай тщательно скопировал все цифры. В списке спонсоров появилось еще несколько галочек, а некоторые имена были вычеркнуты. Добравшись до послания из Белого дома, Джек снова принялся его перечитывать. Кое-какие пассажи ему хотелось заучить наизусть, особенно те, где говорилось насчет «ринга» и друзей «в штате пеликана». «Штат пеликана», подумать только! А что означает испанская концовка? «Он не тяжелый, он…»? Стоя с письмом в руках и сосредоточившись на нем, Джек услыхал в тишине какой-то звук. Ключ поворачивался в замке. Кто-то хочет войти, толкает дверь, у него не получается, он пробует снова. Джек схватил оставленную на столе «беретту», перешел к другому краю кровати, ближе к окну, протиснулся за изголовье, прячась за грудой подушек. Нет, так не годится, это ловушка. Лучше встретить врага стоя. Лучше спрятаться в гардеробной, за скользящими дверцами. Но сейчас дверцы закрыты, а когда они раздвигаются, раздается довольно громкий звук. Чтобы попасть в гардеробную, нужно проскочить мимо двери в гостиную. Нужно двигаться побыстрее. Джек не трогался с места, собираясь с силами. Один рывок — и он ползет по полу в сторону гардеробной. По дороге бросил взгляд в гостиную — дверная ручка уже поворачивалась. Пополз дальше, миновал гардеробную и укрылся в ванной. Выключил свет, прикрыл дверь, оставив щель, и встал за ней с «береттой» наготове, прислонившись к холодному кафелю и прислушиваясь. Тишина. Вокруг темно, только узкая полоска света проникает из-под двери. Джек ждал, прислушивался, но так ничего и не услышал, пока кто-то не толкнул дверь. Дверь сперва пошла на Джека, затем в ванной вспыхнул свет, и дверь отодвинулась от него — вошедший захлопнул ее за собой, и теперь Джек увидел голову с прилизанными густыми черными волосами, торчавшую над приталенным пиджаком с высокими плечами — плечи ссутулились, мужчина наклонился над раковиной и в зеркале над его головой Джек мог видеть собственное отражение. Он видел в зеркале, как он отводит от лица руку с «береттой», вытягивает ее, почти касаясь спины никарагуанца, щедро поливающего свои ладони одеколоном. Индеец со странным именем потер руки, поднес их к лицу, поднял голову, и в зеркале рядом с отражением Джека появилось отражение смахивавшего на креола Фрэнклина де Диоса. При виде чужого лица — вернее, половины лица — нависшего в зеркале над его собственным, Фрэнклин замер, прижимая руки к высоким выступающим скулам, потом уронил руки и попытался обернуться, но Джек прижал дуло «беретты» к основанию черепа индейца, вдавил его в густые волосы, заставив Фрэнклина снова уставиться прямо перед собой. Сперва Джек слегка сгибал коленки, пытаясь держаться у индейца за спиной, не показываться ему на глаза, но, разглядев в зеркале выражение глаз Фрэнклина, он понял, что индеец узнал его, так что можно стоять прямо, вести игру лицом к лицу. Джек понятия не имел, что ему делать. Надо что-то изобразить, надо, чтобы этот парень, застреливший Бойлана, испугался Джека больше, чем Джек боится его самого. Вот дерьмо. Даже прижав дуло «беретты» к голове индейца, Джек не верил, что сумеет контролировать ситуацию. Что, если индеец не станет его слушаться? — Руки на зеркало! Индеец покорно наклонил корпус над раковиной, прижал ладони к зеркалу, отрешенно глядя на собственное и чужое отражение. Джек протянул свободную руку вперед, прощупал пояс индейца, потом провел рукой под мышками, обнаружил там влажные круги, но оружия не было. Проверил карманы пиджака. Наклонился, провел рукой по одной штанине, собирался проверить вторую, но тут индеец дернулся, пытаясь повернуться. Джек резко двинул стволом пистолета ему сзади промеж ног, и Фрэнклин, охнув, приподнялся на цыпочки, упираясь бедрами в умывальник. Оказывается, контролировать ситуацию вовсе не так уж сложно. На правой ноге индейца у самой щиколотки Джек нашел кобуру с пятидюймовым револьвером 38-го калибра, сунул револьвер в карман своего пиджака и выпрямился. Снова двое смотрели друг на друга в зеркале. Смотрели внимательно, но на лицах обоих трудно было бы прочесть что-либо, кроме легкого любопытства. Отражение не выдавало растерянности Джека, не знавшего, что ему делать с непрошеным гостем и как теперь выйти отсюда. Легче всего пристрелить его, значительно сложнее вырубить ударом пистолета по голове. Почем знать, с какой силой следует нанести удар? Черт, а вдруг своим ударом он прикончит этого индейца с дурацким именем, раздробит ему череп? Конечно, Джек вполне мог вмазать чуваку, решившему ударить его, — это было в порядке вещей. Он мог мгновенно разозлиться, умел завестись за пару секунд, ощутить прилив агрессии, желание драться, и потом словно со стороны наблюдал за своим броском, слышал смачный звук удара, глухой стон противника. Но что же делать теперь? Связать индейца? Сломать ему руку? Черт побери, вот уже пять лет, как он никого не бил. — Как дела? — ни с того ни с сего поинтересовался Фрэнклин де Диос. Джек прекрасно слышал его слова. Более того, он видел, как тот их выговорил, ведь мрачная рожа индейца торчала прямо перед ним в зеркале. Те же слова он произнес, выходя из туалета. И все же Джек переспросил: — Что ты сказал? — Я все пытаюсь понять: разве ты полицейский? Джек не сводил с него глаз. — Непохоже. Слушай, я просто не понимаю, кто ты такой. То погребальную карету водишь… Скажи мне одну вещь: девушка была там, да? Джек не отвечал. Индеец говорил с явным акцентом, но ни напряжения, ни вообще каких-либо эмоций его голос не выдавал. Можно подумать, он спрашивает из чистого любопытства. Ерунда какая-то. — Они мне так и не сказали, в чем эта девушка провинилась, зачем она им понадобилась. Не хочешь говорить — не надо. Собираешься меня застрелить? — Ты просто выполняешь чужие приказы, да? — Приказы надо выполнять. — Тебе ведь это ничего не стоит. Взял да и выстрелил Бойлану в спину. — Бойлона — это кто? — Ты что, даже не знаешь, как зовут человека, которого ты убил? На краткий миг на лице индейца проступило недоумение. — Конечно, иногда можно узнать, кого ты убил. Только потом, если будет время поискать в его карманах деньги или еду. — Еду?! — Да, тогда, бывает, узнаешь его имя, если у него был армейский значок. А впрочем, какая разница? Он ведь тоже не знал, как меня зовут. Если б повезло ему, а не мне, он бы и шарил у меня в карманах. — Что ты несешь? — Ты вот собираешься меня убить. Разве ты знаешь, как меня зовут? — Ты чертовски странный парень, Фрэнклин, — проворчал Джек и вновь заметил, как по лицу, отражавшемуся в зеркале, скользнула гримаса удивления. — Раздевайся догола и лезь в душ. Фрэнклин де Диос с готовностью кивнул и направился к ванне, на ходу снимая пиджак. — Правильно, пристрели меня в ванне, чтобы вокруг не было крови. — Расстегнув штаны, он стянул их с себя, не снимая ботинки. Впервые эти двое посмотрели друг другу прямо в лицо. — Мы связываем сандинистам руки сзади, заставляем их встать на колени. Они тоже так делают. Наверное, все так делают. — Но ведь это война. Вы убиваете пленных. — Вот именно. И ты тоже. — Он снял рубашку, обнажив крепкий торс и ниже — зеленые полосатые трусы. Снова поглядел на Джека. — Откуда ты знаешь, как меня зовут? — Я сейчас выйду на минутку, — сказал Джек. — Включай воду и полезай в ванну. Сейчас вернусь. — Сперва ботинки надо снять. — Пусть намокнут, тебе не все равно? — Тоже верно. Мы-то заставляли их снимать ботинки, но мои же никому не понадобятся, да? Разве что ты хочешь взять их себе? — Лезь наконец под душ, черт подери! Джек выскользнул из ванной, закрыл за собой дверь, прислушался, убедился, что индеец пустил воду. Он представил себе, как Фрэнклин де Диос в дурацких зеленых трусах наклоняется над ванной, открывает кран, регулирует воду — потеплее, похолоднее… Господи, он принял все как должное, он готов к смерти. Джек метнулся к шкафу, запихал «беретту» и магазины под шелковые рубашки, закрыл шкаф и пошел было прочь, но тут же вернулся: не было смысла возвращать на место оружие, все равно полковник узнает, что он тут побывал. Он потратил еще десять драгоценных секунд, пытаясь что-то решить. Господи, а вода все льется! К черту этот пистолет! Джек заставил себя сдвинуться с места, потом снова вернулся, уронил на пол ключ, носком ботинка протолкнул его под шкаф. Больше никогда он не войдет в чужой номер, никогда, ни за что! 18 — У меня было только одно на уме: поскорее выбраться оттуда. Хватит с меня этого дерьма. Удирать надо. Я глянул через перила — ты все еще сидела там. — Еще бы, эти ребята меня не отпускали. Тот недоносок все расспрашивал насчет Майами. Бывала ли я в «Мьютини», бывала ли в «Неон Леон»? Он, видите ли, хотел знать, в какие бары я хожу. А ездила ли я в Ки-Бискейн? Где, черт побери, этот Ки-Бискейн? Я в Майами и была-то всего один раз, лет в восемнадцать. Они сидели вдвоем в машине Джека. Он припарковал свой автомобиль в конце улицы Тулузы, недалеко от дока. В темноте вздыхала река, на фоне ночного неба четко вырисовывался силуэт экскаватора. — Это был последний раз. Самый что ни на есть последний, — заявил Джек. — Может, я теперь даже останавливаться в гостиницах не смогу. — Он завел мотор. — Поехали лучше к тебе. — Нет. Все чересчур запутано. Мне совсем хреново. — Повтори, что сказал тот парень, когда вернулся? — Ничего он не сказал. Я подумала — слава богу, он тебя не застукал. Подумала, либо ты успел уйти, либо спрятался где-нибудь под кроватью или в туалете… — Ты не видела, как я уходил? — Я головы не могла повернуть. Они оба сидели передо мной и глаз с меня не сводили. — Он же должен был что-то сказать. Индеец, я имею в виду. Он настоящий индеец, из племени мискито. — Он отдал Берти его письмо, а тот разорался. По-испански. Мне так показалось — ругал его, почему он так долго копался. — Какое письмо? — Письмо от президента Рейгана. Берти прочел его вслух, а потом сунул мне под нос, чтобы я сама прочла… А что там в последней строчке? Я не поняла. — Когда тот парень вернулся, он был мокрый? — Мокрый? С чего бы это? — Он так-таки ничего и не сказал? — Ничего не сказал. Слова не вымолвил. Сперва Берти орал на него, а потом и тот второй парень. — Криспин? — Криспин. Этим заносчивым коротышкам только дай поорать. Пока они вопили, я как раз попыталась рассмотреть, что там делается этажом выше. Думаю, ясное дело, у Джека все в порядке, только куда он подевался? А тут полковник давай меня лапать, гладит меня по руке, по локотку и повыше, и заливается, дескать, вот славно мы вместе времечко проведем. Я просто не могла там больше оставаться. «Берти, — говорю я ему, — ты уж извини, но я с тобой крутить не стану». «Почему?» — говорит он. «Ростом не вышел», — отвечаю и пошла себе. Сворачивая на Кэнэл-стрит, Джек спросил: — Волосы-то у индейца были влажные? Они зашли выпить в бар «Мандина», и там Джек рассказал Хелен, что произошло, когда Фрэнклин де Диос вошел в комнату. Ему пришлось заодно рассказать и про то, что полковник собирает в Штатах деньги. На этом он пока остановился. Остальное он расскажет ей в местечке поспокойнее. Машину они оставили у бара и пошли пешком. Хелен поинтересовалась, куда, собственно, они идут. — Увидишь, — ответил он ей. Увидев вывеску «Муллен и сыновья», Хелен заупрямилась. — Нет, нет, ни за что. Здесь я ночевать не стану. Ты в своем уме? — Потом присмотрелась при свете фонаря к серому зданию с башенками и спросила: — Тут что, когда-то жили люди? В освещенном холле она остановилась, а Джек пошел проверить гостевую. Вернулся, покачивая головой, взял Хелен за руку и, мягко подталкивая, повел к лестнице на второй этаж. Она все еще сопротивлялась. — Когда меня нет под рукой, Лео вызывает специальную службу. В смысле, чтобы они доставили покойника. — Джек, я не хочу смотреть на покойников! Они уже поднялись наверх. — Нет тут никаких покойников. Вот, смотри. — Не заходя в комнату, он протянул руку и включил свет. — Это бальзамировочная. Когда тело привозят, его кладут сюда, на стол. — Господи! — выдохнула Хелен, не двигаясь с места. — Что это за штука? — Специальный аппарат для бальзамирования. — Для бальзамирования? Господи ты боже мой… А как он действует? — Ладно, пошли. — Джек выключил свет, и они прошли по коридору в его комнату. — А тут что? — А тут я жил последние три года. — Слушай, да тут у тебя славно, Джек! Дизайнера приглашал? — Хелен, — сказал он, надеясь, что она наконец поймет. — Хелен, я стоял там, в ванной, рядом с парнем, который думал, что я его пристрелю. Ты только представь себе: он не плакал, не пытался умолять. Тот самый парень, что вчера в ресторане… Ты же была там. — Я вовремя ушла. — Ну, тот самый парень. Он стоял передо мной в ванной, думал, я собираюсь его убить, и спросил меня, заберу ли я себе его ботинки. Ты мне скажи, как же это так, что это за человек такой? Хелен ничего не ответила. Она молча следила, как Джек достает бутылку водки из холодильника — кроме холодильника и старого дивана, который Джек перетащил сюда снизу, из холла, в комнате почти ничего не было. Хелен так и не проронила ни слова, пока Джек, усевшись рядом с ней на старый диван, не рассказал ей все по порядку, начиная со своей воскресной поездки в Карвиль и заканчивая событиями, произошедшими вечером того дня в отеле «Сент-Луис». — По-моему, ты кое-что пропустил, — заметила она. — Не знаю, может быть, — откликнулся он. Хелен поудобнее устроилась на диване, внимательно глядя на Джека. — Вчера ты ночевал у нее? — Мы все трое там ночевали. — Ну да. — Я же говорю: тот парень видел нас в ресторане. Он знает, где живет Люси. Мы боялись, как бы он не явился ее навестить. — Но он не пришел. — Не пришел. А сегодня я снова столкнулся с ним. Он меня знает. Знает, кто я. Мы с ним встречаемся уже в третий или четвертый раз. Можно сказать, старые знакомые. Но он ничего не сказал ни полковнику, ни тому, Криспину. Может, он потом им рассказал? Да нет, он же застукал меня в комнате. Он должен был сразу же позвать их. Странно как-то. Почему он им ничего не сказал? — Где ты спал? — Чего? — Вчера ночью, в ее доме. Где ты спал? — В кровати, разумеется. У них не то девять, не то десять спален. — С кем ты спал? — У меня была своя комната. У Роя с Калленом тоже… Или ты думаешь, ночью я прокрался к ней в спальню? — Либо она к тебе. Джек выждал минутку и признался: — Собственно, так оно и было. Ей хотелось поговорить со мной. — Она забралась к тебе в постель? — Она сидела сбоку. В смысле, на краешке. — Да что ты? Ври больше. — Тебе все мерещится. Она же монахиня. — Будто монахини этим не занимаются. — Я не знаю. Ты пойми, я впервые в жизни вижу человека, который думает не только о себе. У нее есть цель в жизни. — И ради этого она на все готова, верно? — Хелен, она не из тех монахинь, что преподают в школе. Она провела девять лет в больнице для прокаженных. Она принесла показать мне свой револьвер. Я спросил, неужто она пустит его в ход? Она сказала, заранее такие вещи не планируешь, но будь у нее при себе оружие, когда люди полковника резали ее больных, она бы постаралась убить Берти, не задумываясь ни на минуту, хоть и знала, что его подручные тут же ее прикончат. — Должно быть, она метит в мученицы, — рассудила Хелен. — Хочет прямиком попасть на небеса. — Ты смеешься, а она, может, и впрямь туда попадет. — Я вовсе не смеюсь. — Ты не думай, она не фанатичка какая-нибудь. Бывает, скажет что-нибудь странное, не как все, но, что в мире делается, она прекрасно знает, очень даже во всем разбирается. Говорит, нужно решить, на чьей ты стороне, нужно сделать свой выбор, и тогда, типа, будь что будет. И тот парень, индеец, он такой же. Он на их стороне, он готов убивать, но он и умереть не побоится за то, во что верит. Он думал, я убью его, и принял это с готовностью. Без крика, без сопротивления. Хелен протянула Джеку пустую рюмку. — К чему ты мне все это рассказываешь? Позвонил бы Люси или своим приятелям. — Я увижусь с ними завтра. — Похоже, тебе просто нужно выговориться, — решила она. — Ты вроде как хочешь посмотреть на себя со стороны. — Ну да. — Ты рассказываешь не затем, чтобы произвести на меня впечатление. В тот раз, когда мы с тобой познакомились, тебя просто распирало, так ты спешил выложить все свои секреты. Теперь все по-другому. — Еще бы. Эти ребята — не те, что спали в номере. — Но ты влез в эту историю не только ради денег и не для того, чтобы пощекотать нервы. — Сам не знаю… — Джек вернулся с пустыми рюмками к холодильнику, налил еще по глотку ледяной водки, да так и остался стоять, держа рюмки на весу. — Сегодня вечером в новостях Том Брокоу брал интервью у Ричарда Никсона, — у Никсона, прости господи! — что, дескать, он думает по поводу того, стоит ли давать «контрас» сотню мильонов? Это он Никсона спрашивает, на которого шайка гангстеров работала, которого из президентов поперли! Конечно-конечно, говорит Никсон, надо дать, ребятам нужна наша помощь. «А это не повлечет за собой военное вмешательство?» — Брокоу его спрашивает. Нет, говорит Никсон, напротив, благодаря этому нам не придется посылать туда наших ребят. «Спасибо, господин президент», — говорит ему Брокоу. Это вместо того, чтобы спросить его: «Из ума выжил, старый пень? С какой стати нам посылать туда наших ребят? Отправляйтесь-ка туда сами и всех этих сраных советников из Белого дома с собой прихватите». Нет, Брокоу ему любезно так: «Спасибо, господин президент». — Ну, так ведь полагается, разве нет? — Знаю, знаю, наверное, я схожу с ума. С какой стати им понадобилось брать интервью у этого прохвоста? Его даже в тюрьму не посадили за его делишки. И тут Хелен сказала: — Знаешь, что я тебе скажу? — Что? — По-моему, ты уже выбрал, на чьей ты стороне. Да, приснись кому-нибудь в тюряге такое, ему бы на целый день хватило. Джек раскрыл глаза пошире: Хелен вышла из ванной в крошечных белых трусиках. — Ложись скорее в постель, а то замерзнешь до смерти, — посоветовал он ей. — Вроде ты собирался за кем-то заехать к десяти часам? — За Калленом. Мы с ним едем в Галфпорт. — Я так поняла, вы уже ездили вчера? — Ездили, но того парня не застали. Лезь сюда? — и он приподнял край одеяла. — Осталось двадцать минут. — Хелен принялась делать зарядку: уперлась руками в бедра, расставила ноги, изогнувшись так, что груди легли ей чуть ли не на плечи. — Ты заметил, что мы не занимались любовью? Просто легли и уснули. Не могу поверить, Джек. Похоже, ты вышел в тираж. — Отчего же, хоть сейчас. Это ты зачем-то встала. — Такое у нас впервые — чтобы мы легли вместе в постель и не занялись любовью. — Верно. — Прямо как если б мы были женаты. — Кстати, кухня внизу, сразу за бальзамировочной. — Не напоминай мне про бальзамировочную! — Я думал, ты мне кофе сваришь. Постояв под душем, Джек натянул джинсы и рабочую рубашку, прихватил жилетку и спустился вниз. В кухне было темно. Дверь в бальзамировочную была открыта, оттуда доносился голос Лео. Джек заглянул туда. — Нет, першагло — это раствор, которым мы заполняем артерии вместо крови. А это другая жидкость, ее мы через троакар впрыскиваем во все полости. Специальный состав, чтобы внутренности оставались упругими. На бальзамировочном столе перед Лео лежал труп, кажется, мужской. Хелен в черном платье стояла у покойника в головах и внимательно наблюдала за действиями Лео. — В рот тоже надо впрыснуть малость, а то губы западут. — Потрясающе, — сказала Хелен. — Вот, видите? Это такая пуговица, от троакара. — Чтобы заткнуть отверстие? — Ага, тогда нет надобности накладывать швы, как на надрезы. Пуговица, а сверху специальный воск. — Кофе никто не приготовил? — вмешался Джек. — А, вот и ты, — приветствовал его Лео. — Я показываю твоей приятельнице, как мы обряжаем покойничков. — Ее зовут Хелен. — Да мы знакомы. — Ну, раз кофе нету, мне пора ехать, — вздохнул Джек. — Погоди, — попросила Хелен. — Я еще хотела посмотреть, как приводят в порядок лицо. — Оставайтесь, — предложил ей Лео. — Я вас потом отвезу. Правда, оставайтесь. — Я еду в Галфгюрт, — известил их Джек и побрел прочь. Позади него Хелен продолжала свои расспросы. — А это что? — А это прокладки для глаз, — отвечал ей Лео, — нужно засунуть их под веки покойничка. Люди стали какие-то странные, подумал Джек. Все, как один, посходили с ума. Или дело в нем самом? В том, как он смотрит на других людей, как воспринимает их? Фрэнклин де Диос наблюдал за домом Люси Николс. Он видел, как подкатила старая тачка, светлая, смахивающая на «фольксваген». Ее бы подремонтировать, чтобы не тарахтела. Знакомая тачка. Машина остановилась у дома. Прошло тридцать пять минут. С подъездной дорожки вырулил синий «мерс» и повернул на Сен-Чарльз. В машине сидели двое. Фрэнклин де Диос наблюдал за ними из-за угла, с того места, где красивая улица под названием Притания сходится с улицей Одубон. Он дал «мерсу» время отъехать на квартал и поехал за ним, сперва по Клеборн-авеню, затем по Десятому шоссе на восток. Они покинули город, переехали по мосту через озеро (красивый, однако, выдался денек!), а взятый напрокат черный «крайслер» все не отставал от синего «мерседеса». Вот бы купить такую тачку! Или кадиллак, как тот, что был у Криспина Рейна во Флориде. Фрэнклин еще ни разу в жизни не садился за руль «мерседеса». Он и водить-то научился в восемьдесят первом, водил сначала грузовик, потом военный транспортер. Водить его научил тот парень в Гондурасе, работавший на мистера Скейлса. Он так и сказал мистеру Скейлсу в присутствии самого Фрэнклина: дескать, Фрэнклин — прирожденный водитель, он уважает машину, не то что те придурки, которые шалеют, едва оказавшись за рулем, и вдребезги разбивают машину. Мистер Скейлс велел ему оставить в покое Люси Николс, но полковник настаивал на своем: следи за ее домом, если увидишь, как отъезжает машина, следуй за ней. Они пересекли границу между штатами. Теперь они уже в Миссисипи. Фрэнклин уже не преклонялся перед мистером Скейлсом, как прежде. Он понял, что тот не слишком-то разбирается в людях. Однако он ему доверял по-прежнему и любил поговорить с ним. С полковником и с Криспином он не мог разговаривать на равных. Они бы его и слушать не стали. Кто он для них? Дерьмо под ногами. Индеец, да еще с примесью негритянской крови. Другое дело — мистер Скейлс, человек из ЦРУ, который привез Фрэнклина в Майами. Они, можно сказать, друзья — или что-то в этом роде. Мистер Скейлс прислушивается к тому, что говорит ему Фрэнклин. Вот и сегодня Фрэнклин сказал ему, что больше не доверяет полковнику и Криспину. Скейлс спросил его, почему он перестал им доверять. — Потому что у них только и разговоров что про Майами и Флориду. Они больше не думают о войне. — В самом деле? — Мистер Скейлс даже приподнял брови, чтобы показать, как он этим озабочен. — Ну, ты присматривай за ними. Такие вот дела. Хороший человек, и выслушать тебя не откажется, но чутья ему не хватает — не разбирается он в людях. Или ему на все наплевать. Фрэнклин спросил его насчет Люси Николс, и человек из ЦРУ ответил так: — А, она из этих, из борцов за мир. Добренькая, всех-то ей жалко. На полковника у нее зуб, вот она и вывезла его подружку из города, спрятала где-нибудь. Это все пустяки. Тогда он спросил насчет того парня из погребальной конторы, и мистер Скейлс опять сказал: — Джек Делани? Она втянула его в это, уговорила как-нибудь. Безмозглый тип, бывший заключенный. Пустое место. В этот момент Фрэнклин де Диос окончательно понял, что хоть цэрэушнику и можно доверять, но полагаться на его знание людей никак нельзя. Он перестал задавать вопросы и не предупредил Уолли Скейлса о том, что с этим «пустым местом» он встречается уже пятый раз за три дня. А сейчас, того и гляди, произойдет шестая встреча. В той синей машине, за которой ехал Фрэнклин, сидел Джек Делани и еще какой-то парень. «Мерседес» свернул с шоссе в Галфпорт. Если Фрэнклин хочет знать больше, придется поговорить с этим парнем из погребальной конторы. Нужно спросить Джека, почему он не пристрелил его в ванной. Что он задумал. На чьей он стороне. Фрэнклин проехал еще пять миль за синим «мерседесом». Шоссе перешло в главный проспект Галфпорта, Двадцать пятую авеню шириной в четыре полосы. Впереди высился какой-то небоскреб. Фрэнклин де Диос задумался, сколько же сторон в этом деле. Две или больше? И сам он на той ли стороне, на какой хотел бы быть? Ему показалось, что он совсем одинок. 19 На рекламном щите большими буквами значилось: «КРОМВЕЛЬ», а внизу, мелкими буковками было написано: «Мужская одежда. Спорттовары. Оружие новое и бывшее в употреблении». — Что вам нужно, ребята? — спросил Элвин Кромвель. Джек и Каллен еще и оглядеться толком не успели. — Хотите спортивный костюм? Одежду для отдыха? Скажите, что вам нужно, и я вам помогу. Вместе они прошли в дальнюю часть магазина. Сколько Джек ни вертел головой, других покупателей не было видно. От нечего делать он спросил, имеется ли в продаже одежда фирмы «Голландия» — ну та, с тюльпанчиком на груди. Элвин Кромвель остановился, призадумался. — Есть тут у меня рубашки с разными зверюшками. Ну-ка, посмотрим… — Сам он был бородатый, смахивал на борца-тяжеловеса, туловище его обтягивала черная футболка с белой надписью: «Бойся не собаки, бойся хозяина». Но вообще-то на вид славный парень. — Нет, — сказал он наконец, — с тюльпанами у меня ничего нет. — Но уж пушки у вас есть, это точно. — Вы разбираетесь в пушках? Тут вмешался Каллен: — Держу пари, я с закрытыми глазами разберу «М-1» и соберу его снова. Для Джека это было новостью, но он не стал расспрашивать Калли, куда больше его сейчас интересовало оружие — целый склад пистолетов, винтовок, автоматов, лежавших и висевших вдоль задней стены магазина. Каждая единица товара была снабжена аккуратным красным ярлычком. По пути они миновали стопки камуфляжной одежды — комбинезоны, куртки, брюки — с надписью: «Распродажа! Цены снижены с $29.95 до $24.95». Новые и потрепанные пилотские куртки Военно-воздушного флота США, рейнджерские куртки, «приятные на вид и практичные», детские камуфляжные футболки, сержантские фуражки, рейнджерские шляпы, каски, кобуры, бинокли, фляги, ножи, штыки с зазубренным лезвием — все вперемежку. Они подошли к деревянным полкам и стойкам у дальней стены, и Элвин Кромвель сказал: — Если вы, ребята, побывали на войне, если вы разбираетесь в оружии, вам это придется по вкусу. — Я был в Первом кавалерийском корпусе на Большой войне, — заявил Каллен. — На Второй мировой. Впервые в истории Первого кавалерийского нас спешили, и мы взяли остров Лос-Негрос в группе Адмиралтейских островов. Джек уставился на него. Он и не знал, что Каллен служил в армии. Элвин Кромвель горячо пожал руку Каллену, и Джек поспешил сказать: — Я чертовски хотел попасть во Вьетнам, но меня комиссовали на хрен. Элвин кивнул, но Джеку руки не подал. — Это вы вчера меня искали? — поинтересовался он. — Мы заглядывали, — ответил Джек. — Мой друг посеял где-то ключи от машины, мы и заехали, думали, может, он их тут оставил. — Ребята из комиссии по спиртному, табаку и оружию тоже вечно что-то «теряют» у меня, а потом приезжают искать. Я им сколько раз говорил, у меня только разрешенное оружие — спортивное, охотничье. Полуавтоматы еще можно найти, но автоматов нет. — Если ты принял нас за агентов, мы немедленно уезжаем и подадим в суд за оскорбление личности, — пригрозил Джек. — Мы просто смотрим себе, я пока даже не пойму толком на что. — Ну-ну, что за обиды! — проворчал Элвин Кромвель. — Вот вам, пожалуйста, слева направо: «Рюгер-мини-14», «Узи», «Тех-9», дальше «НК-91», к нему подходят патроны от «НАТО-672» и от «Винчестера-308». «Томпсон» хоть узнаете? Кто побывал на Второй мировой, за него денег не жалеют. А вот легкая, удобная «AR-15». К ней можно добавить пару деталей, и получится «М-16», если кому нужно. Во Вьетнаме мы выбрасывали их чаще, чем банки из-под консервов. Когда мы впервые получили винтовку «М-16», все думали: наконец-то, с газовым возвратным механизмом. Но все дело как раз в этом чертовом механизме: газ должен поступать спереди назад, чтобы винтовка сработала, а как только в механизм попадает песок или еще что-нибудь, ему капут. Так что оставалось только прикончить какого-нибудь вьетнамца и прихватить его автомат Калашникова — вот это вещь, ребята, его только бельгийский «ФАЛ» переплюнет. Не знаю, как они ухитрились сделать такую штуку, но он чертовски хорош, этот «ФАЛ». Его и англичане использовали, да и к кому он только в руки не попадал, даже к этим придуркам бешеным в Ливане. Нам удалось добыть партию для «контрас», но уж больно маленькую. — Для «контрас» из Никарагуа? — уточнил Джек. — Ну да, черт возьми. Нужно помогать им всеми силами, ребята. Если «контрас» побьют, придется посылать туда наших. — Ты уверен? — Я-то знаю, — сказал Элвин Кромвель. — Я скажу тебе, почему я в этом участвую: как вспомню Вьетнам, плакать хочется. Мы позволили каким-то малявкам, каким-то засранцам вышибить нас оттуда. Когда я вернулся, не знал, куда деваться. Ку-клукс-клан — они на всех бросаться готовы. Ниггеры, евреи, католики — все у них враги. Я им говорю: «Вы что, не понимаете, существует одно только мировое зло, и его надо остановить: это комонизм». Ненавижу комонистов, всегда ненавидел, но от ненависти толку мало, надо ею правильно распорядиться. В стрелковом клубе меня связали с ПГВ, «Проектом гражданских волонтеров». Я, можно сказать, обрел новую жизнь. Наше дело — помогать борцам за свободу во всем мире. Поставлять им оружие, пищу, боеприпасы, учить их воевать. Во Вьетнаме я служил наводчиком на «Кобре», мы подорвались, я полгода провалялся в госпитале, пока мои ноги по кусочкам собирали… Но я там был, понимаешь? Я потратил две с половиной штуки своих кровных на то, чтобы обучить индейцев мискито стрелять из «М-60». Паршивый автоматишко, но других у нас нет. Я возил этих индейцев из Никарагуа в Гондурас, это у нас называется «практические занятия» — сами понимаете, что имеется в виду, только не болтайте лишнего. И про ЦРУ, считайте, я вам ничего не говорил — ведь не говорил же? Семь недель я проторчал там с индейцами, тридцать фунтов веса потерял, на бобах да рисе, больше у них ничего нет, но как мне было хорошо-о-о! Я знаю, что поставлено на карту, я знаю, во что нам обойдется победа. Это вам не Вьетнам, тут у противника есть и эти чертовы вертолеты, и до фига оружия. — Вы были с индейцами? — уважительно переспросил Джек. — Да, приятель, а мне-то уж давно не двадцать лет. Суровая жизнь у этих ребят. Всё сандинисты виноваты. — Странные они? — Они правильные ребята. Ни во что не лезли, занимались своими собственными делами еще с доколумбовых времен, а тут являются сандинисты и хотят их поиметь. Знаете, на кого эти комонисты похожи? Тупоголовые, узколобые, точь-в-точь ку-клукс-клан. Они друг друга стоят. — Поедете туда еще? Элвин Кромвель с тоской оглядел свой полупустой магазинчик. — Жена не пускает. Я ей говорю: «Золотце, там у меня дел побольше, чем здесь». На меня работают две дамочки и один парень, мне столько и не нужно. Сейчас они на обед ушли. Я им говорю: «Ребята, обедайте, не торопитесь. Потом пойдите домой и поспите». Отец всегда приходил среди дня домой, обедал и ложился отдохнуть. Времена изменились, да? — Он снова огляделся по сторонам, потом обернулся к Каллену и Джеку: — Я вам еще кое-что скажу, только не выдавайте. Есть возможность отправиться туда в ближайшие выходные, и, черт меня подери, упускать этот шанс я не намерен. Каждый должен что-то сделать в этом мире. — Полетите на самолете? — спросил Джек. — Нет, это чересчур дорого. Надо везти оружие, припасы. У нас тут полно «банановых лодок». Эти повезут любой груз, лишь бы не возвращаться порожняком. — Интересная у вас жизнь, — сказал Джек. — Ага, — подтвердил Элвин Кромвель. — Когда удается вырваться отсюда. Они вышли из магазина, щурясь от яркого солнца. — Неужели ты поверил ему? — спросил Джек. И тут Каллен вновь удивил его. — Ты не был на войне, Джек, так что помалкивай. — Да при чем тут это?… — Только идиот может не поверить такому человеку, как Элвин Кромвель. Из таких ребят получаются самые лучшие солдаты. Они всегда наготове, случись война. Только они нашу задницу и спасают. — Чего ты разошелся? — А то, что ты у нас больно умный. Если парень верит в свою страну и готов умереть за нее, значит, он тупица, урод?! А ты где был, когда мы воевали во Вьетнаме? — Я же тебе говорил: я пытался завербоваться. — Чушь собачья! — Я не прятался в Канаде, не сжигал повестку. Меня забраковала медицинская комиссия. — А ты и рад. — Рад, конечно. Да что с тобой, Калли? Я всего-навсего спросил, можно ли ему верить. — Слышал я, как ты спросил. Они подошли к оставленному на улице «мерседесу», открыли дверцы, постояли, дожидаясь, пока машина хоть немного проветрится. Солнечный луч, отражаясь от крыши, попал Джеку прямо в глаза. Прищурившись, он попытался разглядеть выражение лица Каллена. — Я и не знал, что ты был на войне. Ты никогда об этом не говорил. Каллен не ответил. Он внимательно всматривался в здание напротив. — Ты всю войну оттрубил? — Три с половиной года, — отозвался Каллен. Теперь он осматривал улицу, взгляд его скользнул мимо немногочисленных автомобилей, припаркованных возле склада, потом Каллен повернулся, посмотрел в сторону маленькой гавани и пирса, где причаливали рыболовные суда. — Господи Иисусе! — На это раз в его голосе звучало неподдельное изумление. — Что такое? — Самый первый банк, который я грабанул, взял в одиночку, был тут, в Галфпорте. — В самом деле? — Прямо тут и был. А теперь нету. Куда он мог подеваться? — Мы проходили мимо большого нового здания, это и есть банк. — Не, то был старый банк. Джек сделал шаг вперед, прикрывая глаза ладонью от солнца. — Вон, Калли, по ту сторону новостройки вывеска: «Банк Хэнкок». Каллен подошел и стал рядом с ним позади машины. — Господи, так и есть. Мы прошли мимо него. Джек обернулся к машине, теперь его взгляду открывалась вся широкая Двадцать пятая авеню. Шагах в двадцати от него, возле черной машины, припаркованной на той же стороне улицы, стоял какой-то человек. Джек пригляделся к нему и понял наконец, что прямо на него смотрит все тот же креол. — Да, точно, — сказал Каллен. — Те самые колонны у входа. Фрэнклин де Диос был в темном костюме и белой рубашке, пиджак расстегнут. Стоит неподвижно, смотрит в упор. — Поехали, Калли, — позвал Джек. Они сели в машину, сдали назад. Теперь он видел индейца через ветровое стекло. Парень так и не сдвинулся с места, только повернулся, когда они проезжали, посмотрел на них, сделал еще полоборота и продолжал смотреть им вслед. Теперь Джек видел его в зеркало заднего вида. — Калли! — позвал он. — Я вот думаю: служба в армии — это было лучшее время моей жизни! — вздохнул Каллен. Они добрались до порта и свернули направо, проехали мимо трейлеров, ожидавших во дворе бананового склада, потом проехали мимо причала, принадлежащего компании «Стандард фрут», мимо маленькой гавани для рыболовецких судов и лодок, владельцы которых занимались ловлей креветок. Вскоре они уже любовались белым песчаным пляжем, протянувшимся вдоль берега Мексиканского залива. Тогда Джек снова посмотрел в зеркало заднего вида, потом сквозь ветровое стекло на мчавшегося по поверхности бухты серфингиста, на яхты под голубыми и оранжевыми парусами, а потом снова в зеркало заднего вида. — Сколько моих приятелей погибло там, на острове. Он всего-то миль семь в длину, на хрена он нам понадобился, сесть посрать и то негде, но война — это когда все вместе, и такого я больше никогда не испытывал. Там мы знали, что мы кому-то нужны, что мы что-то делаем. Маленький остров или большой, не в том дело. — Мы и сейчас что-то делаем, — подбодрил его Джек. — Я сомневаюсь, выгорит ли у нас это дельце, но знаешь что, Джек? Даже если и не выгорит, наплевать. — И все же нам есть о чем беспокоиться, Калли. У нас на хвосте кто-то сидит. — Коп? С какой стати? Ты еще ничего не сделал. — Не коп, а индеец. Тот самый, помнишь? — Да-а? — протянул Каллен. Его это нисколько не интересовало, он даже головы не повернул, только спросил с ленцой: — И что ты собираешься делать? — Доберемся до той стороны залива… — Джек снова посмотрел в зеркало. — Там такие большие дома, мне они всегда нравились, — сказал Каллен. — Я все думал, вот бы в таком пожить. — Вот там я и оторвусь от него, — решил Джек, — выжму все сто двадцать. — Там крутой поворот, — предупредил его Каллен, — как раз перед тем, как снова выскочить к берегу. — Черт, ты прав, — признал Джек. — Ладно, сперва пройду поворот, потом оторвусь. Пролетим по мосту, быстренько свернем на Норт-бич, и пусть он поцелует нас в задницу. Так они и сделали. 20 Джек свернул на тенистую аллею, к старой полуразвалившейся дамбе, и покатил по пустынной улице, тянувшейся вдоль берега. По одну сторону стояли старые деревянные дома, укрытые тенью замшелых дубов, по другую — цементные ступени пирса, все в трещинах, — когда-то в детстве они забирались сюда, забрасывали в неглубокую бухту сетки и ловили крабов. Далеко в залив уходили деревянные мостки для прогулок. Каллен и Джек проехали мимо дома, обтесанного ураганами за добрую сотню лет. — «Камилла»[2 - Камилла — название урагана. — Прим. ред.] унесла у нас крыльцо, — сообщил Джек, — и в доме было грязи по колено. Они свернули на боковую улочку. Джек впервые обратил внимание на ее название: Леопольд-стрит. Он остановил свой автомобиль позади дома, рядом с «шеветтом» Риджины и чьей-то новехонькой ярко-голубой машиной, на которой вместо названия красовались лишь цифры да слово «турбо». С веранды из-за занавески на гостей взирала какая-то женщина. Другая женщина, покрупнее, не слишком отчетливо видная из-за занавесок, скользнула мимо первой и распахнула раздвижную дверь. Это была сестра Джека Риджина. Выходя из машины, Джек услышал, как она выкрикивает детскую дразнилку: — Кто стучится в дверь моя? — и, обращаясь к матери: — Мама, это Джек. На задней веранде был накрыт стол на пятерых. Все говорили разом, Джек представил Каллена, обнял мать, вновь ощутив, какой маленькой и хрупкой она сделалась, и мама тихонько спросила: — Как поживает мой славный большой мальчик? Джек похлопал ее по спине и спросил, как у нее дела, постаравшись, чтобы голос его и впрямь прозвучал заинтересованно, заботливо. — Прекрасно, — сказала она. У нее и в семьдесят пять все было прекрасно: волосы, отчасти еще не седые, а русые, уложены волнами, очки и те сияют, белые сережки как нельзя лучше подходят к бусам. Но все-таки она семидесятилетняя старомодная старушка, и в данный момент ей было явно не по себе. Когда Джек спросил, в чем дело, оказалось, ее тревожит, что за столом на всех не хватит места. Да ладно, сказал Джек, расскажи лучше, как ты, что поделываешь. На это мать снова отвечала, что у нее все хорошо, вот только на прошлой неделе она слегла в постель с «артиритом». — С кем-кем ты была в постели? — переспросил Джек. — С Арти Ритом? И мать засмеялась, стараясь не выставлять напоказ вставную челюсть и приговаривая, что Джек — копия своего папочки, ее славного ирландца. А за спиной у Джека Риджина рассказывала Каллену, что на обед будут креветки и еще остался суп из стручков фасоли, и Каллен причмокивал в ответ. — Знаешь, кто у нас сегодня в гостях? — спросила Риджина, и Джек тут же догадался по интонации, так что мать могла и не сообщать ему печально-многозначительным тоном: — Морин с мужем. — Давайте-ка я налью вам по стаканчику и выйдем на крыльцо, — предложила Риджина. — Морин спрашивала про тебя, — продолжала мать. — Я сказала, ты по-прежнему трудишься на Лео. Морин сказала, это хорошо. Ее муж приехал вместе с ней, этот врач, как его? — Харби, — подсказал ей Джек. — Такая прелестная девушка, — вздохнула мать. Риджина сказала, что Лео обещал освободиться пораньше. Улучив момент, она спросила Джека: — Лео говорил, ты где-то столкнулся с Хелен. Ты намерен снова с ней встречаться? — Лео тебе все рассказывает? — Надеюсь, что да, — вздернула голову Риджина. — Ты с кем-то столкнулся на машине? — недослышала мать. По коридору, застеленному линолеумом, они прошли на переднее крыльцо. Морин и Харби Суле поднялись им навстречу, Морин с милой улыбкой протянула руку Джеку. — Сама не знаю почему, я догадалась: это твоя машина подъехала. Знакомым движением Джек принял ее руку в свою, поцеловал Морин в щеку, стараясь не глядеть на Харби. Харби был в полосатом летнем костюме с маленьким галстуком-бабочкой, а усы у него были словно подведены тушью для ресниц. Господи, ему бы еще меню под мышку! Джеку показалось даже, что супруг Морин слегка смахивает на полковника Годоя. Как он обрадовался уюту и безопасности родного дома! Где-то там, по улицам Бей-Сент-Луиса, рыщет индеец, имеющий дурную привычку убивать людей, гонится за ним по пятам, а тут Риджина смешивает водочный коктейль и бросает в него вишенку, а мама спрашивает, начался ли уже вечерний бриз — тут всегда после обеда бывает такой приятный свежий ветерок. — Помнишь, как вы с Морин любили кататься на лодке? — щебетала она. — Риджина, а что случилось с той лодкой, на которой всё катались Джек и Морин? — Утонула. — Как работа, Джек? — поинтересовалась Морин. Джек залюбовался ее изящным телом в открытом голубом сарафане, ее тонкими руками, ее скрещенными ногами. Она поставила стакан с коктейлем на колени и придерживала его уверенной рукой — той самой рукой, которая всегда вовремя останавливала его шарящие руки, когда Джек и Морин лежали в гамаке — в том самом гамаке, что висел теперь, свернутый, ненужный, на стене за его спиной. — Все то же. Работа у нас скучная. — По крайней мере, вам не требуется страховка на случай жалоб клиентов, — вставил Харби. — Да уж, наши пациенты никогда не жалуются, — ответил Джек. В этой компании он держался совсем иначе, чем в других местах. Он чувствовал, как Морин смотрит на него, все подмечает. Если б однажды он не остановился вовремя, если б его руки так и остались на ее теле, если б они занялись любовью… Можно ли представить себе Морин в постели с Харби Суле? Харби сообщил, что два месяца в году он работает на эту чертову страховку. Каллен спросил, что у него за профессия. Харби ответил: уролог. Каллен недоумевающе нахмурился, и Риджина пояснила: слесарь по твоему крантику. А, сказал Каллен, очень кстати. У него есть вопросик к специалисту, но лучше, конечно, отложить его на потом. Если б они занялись любовью… они сидели бы сейчас здесь все вместе, кроме Харби, конечно, и Каллена тоже здесь не было бы, и рыщущего креола по имени Фрэнклин де Диос, и всех этих неприятностей с никарагуанцами. Впрочем, в этом случае он все равно мог бы встретиться с Люси Николс. — Кто-нибудь из вас слышал о сестрах Святого Франциска? — Вряд ли, — откликнулась Морин. — А что? — Я познакомился с одной из них. Они ухаживают за прокаженными. — А! — кивнула в ответ Морин. — Ты бы могла делать что-либо подобное? — Вряд ли, — повторила Морин. — Где ты с ней познакомился? — В Карвиле. Ты бывала когда-нибудь в Карвиле? — Он слишком давил на нее и сам это чувствовал, только не понимал, зачем ему это понадобилось. — Не была и не собираюсь. — Очень зря. Красивое место, похоже на университетский кампус, а вовсе не на больницу. — Харби, ты ведь там бывал? — Где именно? — В Карвиле. — Я — нет. Кое-кто из моих коллег бывал. А что? «Коллеги», мысленно передразнил его Джек. Коллеги Харби Суле, уролога. — Просто Джек спросил. — Ну, если он хочет там побывать — не знаю, правда, зачем, — могу ему организовать экскурсию, — вызвался Харби. В доме зазвонил телефон. Риджина подошла к нему. — Я так поняла, Джек уже побывал в Карвиле, — возразила Морин. — Ты забирал оттуда покойника? — Да, в воскресенье, — ответил Джек. Его так и подмывало сообщить всем: «Покойница оказалась жива. Полковник из Никарагуа хочет ее убить, поэтому нам пришлось вывезти ее на катафалке, а по дороге нас остановил другой никарагуанец, который на самом деле родом с Кубы, а с ним индеец из племени мискито — он потом еще застрелил того парня в „Ральф и Каку“, вы, наверное, читали об этом в газетах, он думает, он тут продолжает войну, на которую эти ребята собирают деньги, а эти деньги мы собираемся украсть». Господи, если б можно было рассказать хоть кусочек, хоть самое начало. — Когда это лодка утонула? — спросила вдруг мать. — Такая чудесная была лодка. Вы же катались на ней по всей гавани, помнишь? Ты с Морин. Вернулась Риджина. — Лео звонил, сказал, чтобы мы садились за стол, он задерживается, — сказала она. — Мама, помочь тебе на кухне? — Скажите, что нужно делать, — поднялась с места Морин. Она подхватила старуху под руку, и все трое направились священнодействовать. — Риджина, что сказал Лео? Сестра оглянулась на него через плечо. — Я же тебе сказала. Наверное, привезли еще покойника. — Утром уже был один. — Ну что ж, а теперь второй. Господи прости, нам это кстати. Нужно срочно заново обить мебель. — Тут она пристальнее глянула на Джека и спросила: — А почему это ты ему не помогаешь сегодня? — У меня выходной. — Бедный Лео, — вздохнула Риджина, уходя, — мы тут развлекаемся, а он один возится с мертвецами. Джек внезапно поднялся. Почему-то ему захотелось поскорее уйти. Он бросил беспокойный взгляд на Каллена. Каллен наклонился к Харби Суле, упершись локтями в колени. — Наверное, в последнее время «узелок» вам не часто встречается, а? — спросил он. — Что-что? — удивился Харби. — «Узелок». Ну, когда член сворачивается и завязывается узелком. Говорят, есть только один способ его распутать. Мне рассказал об этом один парень, с которым такое приключилось. Он сказал, нужно выложить свой член на подоконник, зажмуриться и что есть силы опустить на него оконную раму. Больно хрен знает как, но это единственный способ распутать этот самый «узелок». — Впервые о таком слышу! — фыркнул доктор Суле. — Ну конечно, в последнее время это редко встречается, — подхватил Каллен. — Мне-то об этом рассказал сослуживец еще на Второй мировой, а в «Анголе» я ни у кого такого не видел, хотя там парней было предостаточно. Наверное, теперь это лечат таблетками. Нынче от всего изобрели лекарства, должно быть, и от «узелка» тоже. Интересно знать — да нет, это вряд ли, — я насчет того, бывает ли такое у женщин. Вы же и женщин лечите, верно? — Разумеется, — с достоинством отвечал Харби. — Повезло вам, каждый день им в киску заглядываете! Ох, а я-то потайных местечек не видал вот уже двадцать семь лет. Я совсем готов, на взводе, только вот… Это правда, что если им не пользоваться, он вроде как увянет? Харби выглядел точь-в-точь как набальзамированный покойник, ему бы еще глаза закрыть да челюсть подвязать. Каллен все твердил свое: дескать, несмотря на столь долгий перерыв, он твердо намерен вернуться к активной жизни, кое-кто ему в этом поможет, вот только с простатой нелады, не будет ли доктор так добр осмотреть ее, пока не сели за ужин. Джек со стаканом в руке перешел в дом, а за спиной у него Каллен бубнил: — Конечно, саморучно мы себя обслуживали… Что по этому поводу думает Харби, Джек уже не расслышал. Он вышел в коридор, тянувшийся через весь дом, и остановился, наткнувшись на выходившую из гостевой спальни Морин. Морин на ходу застегивала свою белую косметичку. В комнате было темно и уютно. — Ты как, Морин? — Отлично. — Распрямилась, отвела плечи назад. Заходила в спальню поправить косметику, похоже, подвела глаза. — Выглядишь отлично. — Спасибо на добром слове. — Ни капельки не изменилась. — В самом деле? По правде сказать, мы оба стараемся держать форму. Каждое утро мы с Харби пробегаем четыре мили, в любую погоду, перед тем, как он уезжает на работу. — Вы с Харби? — И следим за питанием. Никаких жирных соусов. Представляешь, мне пришлось заново учиться готовить. Мы не пользуемся мучной подливкой! Каково это для девушки из Нового Орлеана? — Нелегко тебе пришлось. — Непрожаренного мяса не едим. Забыли про гриль, про мясные тефтели, про спагетти… — Она позволила себе легкую улыбку. — Ты тоже неплохо выглядишь, Джек. Жизнь удалась? — Да, наверное, — задумчиво протянул он. На миг он вообразил себе, как Харби занимается с Морин любовью, размеренно отсчитывая: и — раз, и — два. Морин уставилась на него, сморщив носик. — Что ты смеешься? — Не знаю. Настроение хорошее. — Это ты ни капельки не изменился, Джек. Ты по-прежнему, как бы это сказать, — какой-то не такой. — Хорошо, если так, — признал он с улыбкой. Вечернее солнце висело над подъездной дорожкой, било в глаза. — Дни становятся длиннее, только я не становлюсь моложе, — вздохнул Каллен. — Вот бы Рой подыскал мне кого-нибудь. — Ты хоть знаешь, с какими женщинами он водится? — предостерег его Джек. — Еще бы не знать. — Смотри, подцепишь какую-нибудь гадость. — Наплевать. — Придется снова идти к Харби. Он твою простату посмотрел? — Сказал, чтобы я пришел к нему в приемную и прихватил с собой тридцать пять долларов. — Ну вот, а тогда придется лечить и то, и другое. — Повторить тебе еще раз, на что мне наплевать в мои шестьдесят пять? — предложил Каллен. — И чего мне надо, тоже напомнить? Люси вышла с террасы и двинулась им навстречу по мощеному патио. Она снова оделась в черное. Очередная ряса, подумал Джек, эта новая Люси пытается войти в роль. Тоненькая фигурка, руки глубоко засунуты в карманы джинсов. Каллен шел чуть впереди Джека вдоль кирпичной стены по заднему двору, мимо кустов и цветов, пышно разросшихся под щедрым весенним дождем. Внутренний дворик словно крышей накрывали склонившиеся друг к другу кроны деревьев, под ними была тень, и лицо Люси казалось бледным и озабоченным. — Два раза звонил Рой, — сообщила она. — Сегодня они обошли пять банков и из каждого выходили с полным мешком. Каллен что-то простонал. Они подошли к дому. Джек внимательнее всмотрелся в Люси и понял, что эта небрежная поза, руки в карманах, — лишь маска, скрывающая чудовищное напряжение. — Где они сейчас? — Вернулись в гостиницу. Второй раз Рой звонил буквально десять минут назад. Сказал, они поставили машину в гараж «Ройял-Сонеста», напротив гостиницы. — Новую машину? — Да, «мерседес»-седан, кремового цвета, 560L, последняя модель. — Денежки у них водятся, ничего не скажешь. — Рой сказал, они поднялись с мешками наверх, заказали шампанское и с тех пор не выходят из номера. Обещал позвонить через час, «доложить обстановку». — Где он? — Там, где же еще. Он снял номер в гостинице на том же этаже. Как ему это удалось, а? — Не знаю, — сказал Джек. — Повезло, наверное. Рой на все способен. Вот за это-то мы его ценим и любим. На это Люси ничего не ответила, даже бровью не повела. Молча повернулась и вошла в дом, а они последовали за ней. 21 Дагоберто Годой и Криспин Рейна пили шампанское, привычно закусывая креветками, и беседовали по-испански, не обращая внимания на Уолли Скейлса, человека из ЦРУ. По новостям показывали любительскую видеозапись о семейной жизни Фердинанда Маркоса; ее-то они и комментировали. На каком-то празднестве жена диктатора Имельда распевала во весь голос, покуда ее супруг расправлялся с пиццей. — Он и на минуту жевать не перестал, — сказал Дагоберто, — а эта корова знай себе поет. Говорят, у нее были тысячи платьев и столько же пар обуви. — Он украл миллиарды, а то и больше, — подхватил Криспин. — Слушай сюда, — сказал Дагоберто, — у нее было столько обуви, что она могла надевать каждый день новую пару, и так целых восемь лет подряд. У нее было пять сотен лифчиков на ее здоровенные титьки, она предпочитала черные. А вон Бонг-Бонг, сын Маркоса, теперь он поет. Сдается мне, он извращенец. — Это Джордж Гамильтон, — поправил его Криспин. — Не, я не о нем. Тот, с размалеванной физиономией, извращенец. — Гребаный Маркос, сам коротышка, а яйца что надо, — высказался Криспин. — Ага, — подхватил Дагоберто, — уж он-то пожил в свое удовольствие. Женщин перетрахал больше, чем Сомоса. Зачем только женился на такой корове? Да, он знал толк в жизни. Ты только погляди. — А теперь ему нужна специальная машинка, чтобы пописать, — вздохнул Криспин. — За все приходится платить, — подвел итог Дагоберто. — Тут уж ничего не поделаешь. Но пока конец не настал… Черт, этот парень здорово пожил. — Дагоберто отхлебнул шампанского, продолжая жевать креветку, потом оглянулся на молчаливого гостя и, спохватившись, пригласил его: — Поешь с нами, Уолли, это ведь в последний раз. Уолли Скейлс смотрел телепередачу, даже не присаживаясь. Покачал головой, поправил очки на носу, подошел к сервировочному столику и выбрал креветку с блюда, обложенного льдом. — Мы могли бы спасти Маркоса, но его время вышло. Даже нашему президенту пришлось смириться с этим. Но этот чертяка умел жить, что верно, то верно. — Вот я и говорю Криспину, — отозвался Дагоберто. — Никому не воспрещается наслаждаться жизнью, лишь бы твой народ не голодал. Но так, как поступил он… Забрать все деньги и вывезти их из страны — это позор. Вот, — с этими словами он вытащил из ведерка очередную бутылку шампанского и налил Скейлсу, — я тоже сейчас наслаждаюсь жизнью. Но это совсем другое дело. Быть может, я в последний раз ем такую еду. Еще несколько дней — и я снова буду в горах, жевать сухой паек и сражаться за свободу. — Он поднял стакан. — Быть может, я последний раз в жизни пью шампанское. — Так выпей побольше, — посоветовал ему Уолли Скейлс. — Покути последнюю ночку. Только не забудь заплатить по счету, когда будешь уезжать. — Он искоса поглядел на три мешка, лежавших на кровати — три полных и два пустых. — Сколько ты собрал, два с половиной миллиона? — Нет, Уолли, ровно два миллиона сто шестьдесят четыре тысячи долларов, — уточнил Дагоберто. — Хватит на один бомбардировщик. Хотя, может быть, нам удастся достать по дешевке вертолет. Мы предлагали сандинистским пилотам миллион долларов, если они угонят «Ми-24». — Кто же купится на это предложение! Они ведь понимают, что вы расплатитесь с ними пулей в голову. — Нет-нет, ничего подобного, Уолли. — Вы могли бы по дешевке получить за «Ми-16» полмиллиона. Знаешь где? У филиппинцев сколько угодно оружия и прочего дерьма. — Допив шампанское, Уолли Скейлс снова оглянулся на мешки с деньгами. — Не опасно ли оставлять их тут на ночь? — Мы готовы защищать их ценой собственной жизни, — произнес Дагоберто, гостеприимно приподнимая бутылку. Уолли Скейлс отставил свой стакан. — Ну, мне пора бежать. Позвони мне завтра из Галфпорта, прежде чем сядешь на корабль. Позвони по секретному номеру, а потом съешь кусочек бумаги, на котором он записан. — На лице полковника проступило тупое недоумение, и Уолли поспешил объяснить: — Это шутка, Берти, шпионский юмор. Всем известно, чем мы тут занимаемся. Кое-кто из местных никарагуанцев просто вне себя оттого, что ты не обратился к ним. — Я доверяю своим людям, — возразил Дагоберто, кивая в сторону Криспина. — Конечно, кое-кого из здешних я давно знаю, но люди меняются. Я знаю семью Криспина, знаю его преданность. — Фрэнклину ты тоже доверяешь? — Конечно. Что ему скажешь, то он и сделает. — А вот он не вполне доверяет вам. Что-то в вас его смущает. — Что, он сам так тебе сказал? — Он сказал, будто вы говорите только о Майами, какой это большой город, сколько там блондинок и все такое. — Фрэнклин? — Вот что я вам скажу. Во-первых, этот парень следит за вами. Я как следует присмотрелся к нему, он любит меня, как своего большого белого брата. Вам понятно, что я имею в виду? Этот парень предан делу, он может сидеть на хлебе и воде и не станет жаловаться. Во-вторых, вы не замечаете, насколько он одинок. По-моему, он заточил на вас зуб, ребята, и именно потому, что вы не обращаете на него внимания. Ясно вам? Позовите его в номер, налейте ему стаканчик. Это же не за ваш счет, Господи боже ты мой! Понятно? — Конечно, — ответил Дагоберто, пожимая плечами. — Что тут такого? Уолли Скейлс двинулся к двери, но приостановился, бросив прощальный взгляд на телевизор. — Знаете, что я заметил во всей этой филиппинской заварушке? Помните, с чего начался переворот? Я думал об этом еще вчера, когда узнал, что Джерри Бойлан был убит — прошу прощения, ликвидирован — в мужском туалете. Давным-давно, когда ирландцы взбунтовались против британцев — они называли это восстанием — Ирландская Республиканская армия захватила почту в Дублине. Это было в тысяча девятьсот шестнадцатом. А с чего начали филиппинцы, восставшие против Маркоса? Они захватили это чертово телевидение. Джентльмены, времена меняются, настала эпоха электронной связи. Теперь уже вам понадобится не видеокамера, а компьютер. Оставшись вдвоем, никарагуанский полковник и проживающий в Майами никарагуанец кубинского происхождения снова заговорили по-испански и продолжали пить шампанское, хотя о креветках почти забыли. Дагоберто хмуро поглядывал на экран. Ему показалось было, что все еще идет передача о семействе, правившем Филиппинами, но потом он сообразил, что уже началось «Колесо фортуны». — Думаешь, Фрэнклин что-то разболтал ему? — осторожно спросил Криспин. — Думаю, Уолли сочиняет, чтобы мы думали, будто ЦРУ следит за нами, — ответил Дагоберто. — Мне следовало сделать вид, что я оскорблен. Так и сказать: ты меня оскорбил, может даже, впасть в раж. — Оставь, — сказал Криспин, — в сегодняшней газете тоже пишут: интересно, попадет ли наша помощь «контрас» в руки патриотов-антикоммунистов или осядет на счетах в Майами? По мне, не стоит протестовать, пусть себе чешут языки. — Завтра я скажу ему, что он меня обидел. — Завтра тебе предстоит сказать Уолли совсем другое: «Меня ограбили!» Попрактикуйся, чтобы вышло с чувством. Вот так: «Этот сукин сын забрал все деньги!» Дагоберто задумчиво уставился в окно. Там, словно картина в раме, проступал в вечернем свете балкон стоявшего напротив отеля «Ройял-Сонеста». — Завтра Насио возьмет в аэропорту билет, заказанный на имя Фрэнклина Диоса, — рассуждал он вслух, — в девять десять он вылетит в Атланту, а оттуда — в Майами. — Насио с виду ничуть не похож на Фрэнклина. — Это не важно. Насио позвонит из Атланты, когда убедится, что самолет в Майами не задерживается. Перед самым вылетом. — Ты ему доверяешь? — Насио служил в гвардии, был моим адъютантом, до тех пор пока в тысяча девятьсот семьдесят девятом не перебрался сюда. Он вопросов не задает. Так, а в это же время Фрэнклин приедет в аэропорт, чтобы вернуть автомобиль. — Он не узнает Насио? — забеспокоился Криспин. — Вдруг они столкнутся лицом к лицу? — Они никогда не виделись. Насио родом из Манагуа. Отлично, Фрэнклин возвращается в гостиницу на такси, мы уезжаем на новом «мерседесе». А перед тем как отправить Фрэнклина в аэропорт, я позвоню Уолли и скажу, что он меня оскорбил. — Забудь об этом, ты что, с ума сошел? — возмутился Криспин. Он сидел в расслабленной позе, закинув одну ногу на подлокотник кресла. — Ты должен сказать ему только одно: мы спустились позавтракать, оставив Фрэнклина сторожить деньги, а когда мы вернулись, деньги исчезли, и «крайслер» тоже. — Я не стану говорить, что Фрэнклин отгоняет «крайслер» в аэропорт. — Матерь Божья! — воскликнул Криспин. — Ни слова не говори про аэропорт. Просто скажи: этот парень, которому ЦРУ так доверяло, взял деньги и «крайслер»! Вот что случилось, и теперь мы погонимся за ним. — Уолли спросит, где мы собираемся его искать. — Откуда тебе знать где? Ты в ярости, ты вне себя. Вот тут-то можешь впасть в неистовство. Скажешь Уолли, что мы ему еще позвоним. — А вдруг он вызовет полицию? — Пусть они ищут, нам-то что? Мы снова позвоним ему, когда Насио вылетит из Атланты, так? Он уже, можно сказать, будет в Майами. Скажем Уолли, что обзвонили несколько авиакомпаний, но они отказываются предоставлять информацию, так что пусть он сам все выяснит — потребуй этого, — а ты позвонишь ему позднее. — В третий раз. — Да, ты же вне себя. — Откуда я позвоню? — Откуда я знаю, где мы будем к тому времени? Из гостиницы мы уже выпишемся. Наверное, мы будем в штате Миссисипи. — Я позвоню ему после того, как мы убьем индейца. — Вот именно. — Значит, я звоню Уолли в третий раз… — И он сообщает, что Фрэнклин вылетел в Майами. — А вдруг он еще не будет этого знать? — Будет-будет. Ты говоришь, что мы вылетаем вслед за ним, и вешаешь трубку. Вот и все. — Так, а теперь вот еще что: куда мы денем тело, когда убьем индейца? — Это что-то новенькое, — ухмыльнулся Криспин, — обычно ты предпочитаешь оставлять трупы на виду. — Надо решить, куда мы его денем. — Присмотрим какое-нибудь местечко. В лесу, в Миссисипи. — В машине останется кровь. — Запачкается эта машина — купишь новую. — Она стоит шестьдесят тысяч баксов. Криспин приподнял стакан, подождал, пока осядет пена, и отхлебнул шампанского. — Его надо убить. Почему тебя это так волнует? — Мне плевать на индейца. Мне его нисколько не жаль. — Так чего же ты переживаешь? — Я солдат. Это не то же самое, что убивать на войне. — Скоро ты уже не будешь солдатом, — улыбнулся Криспин. — Можешь считать, что с этого дня для тебя начнется новая жизнь. Дагоберто ненадолго примолк. — Нам понадобится лопата, — сказал он после паузы. — Зачем? — Зарыть индейца. — Зарыть надо только его руки и голову. Для этого лопата не нужна. — Значит, нужен топор. — Добудем. — Топор или мачете. — Топор здесь найти проще. — Чертов индеец, доносит на нас. — Ты же сам сказал: Уолли все это выдумал. — Что-то выдумал, но этот индеец болтает ему про нас, я уверен. Боже мой, ни на кого нельзя положиться! Выйдя из отеля, Уолли Скейлс пересек улицу Бьенвилль и подошел к Фрэнклину де Диос. Тот стоял возле черного «крайслера» все в том же модном черном костюме, застегнутом на все пуговицы, но без галстука. Личный шофер, индеец, доставленный прямиком из джунглей Рио-Коко в Майами, а оттуда — во Французский квартал Орлеана. И ведь никогда не знаешь, что творится у него в башке, подумал Скейлс. — Может, нам выпить на прощание, друг? — Мне нельзя отлучаться. — Они пьют в номере и никуда не уйдут, там ведь деньги. — Они велели мне оставаться здесь. — А если улизнуть? Развеяться немного? — Что-что? — Нет, это я так просто, болтаю. Ты всю ночь будешь тут торчать? — Они велели следить. — За чем следить? — Не знаю. — По-моему, их ничего особо не тревожит. Тебе кажется, их что-то тревожит? — Они думают только о себе. На мгновение индеец приоткрыл ему свои мысли. — Ты хочешь о чем-то рассказать мне, Фрэнклин? Индеец на миг призадумался, потом отрицательно покачал головой. — Не было ничего странного, необычного? Где ты был сегодня? — Ездил за ее машиной. — Куда именно? — Взад-вперед. — Ты можешь о чем угодно рассказывать мне, друг. Что тебя беспокоит? — Уолли Скейлс сделал паузу, надеясь, что индеец решится облегчить душу, но тот молчал. — Полагаю, это тебе выпало прикончить того парня в ресторане. В туалете. Фрэнклин промолчал. — Жаль, что тебе пришлось это сделать. Конечно, это был опасный человек. Он попытался бы украсть ваши деньги, он бы и сам кого угодно убил ради них. Нам известно, что он побывал в Манагуа… Что ж, ладно. Ты готов, собрался уже? Завтра ведь поплывешь домой? — Думаю, пора возвращаться. Семью повидать. — И снова на войну? Фрэнклин пожал плечами, вновь уходя в себя. — Хочешь остаться здесь? Я это устрою. — Я хочу домой. — Если ты этого хочешь, ты это и получишь, — сказал Скейлс — Снова эти чертовы летучие мыши, бьющиеся в окно, малярия, гепатит, понос — лучшее оружие этого сукиного сына Сомосы, — и жуки. Все известные людям жуки, и еще пара дюжин в придачу. В жизни не видел ничего подобного. Они прямо как звери какие-то. Я прожил там два года, друг мой, и уж я-то туда ни за что не вернусь, хоть озолоти меня, хоть убей. Эти борцы за свободу там, в гостинице, жаловались, что в последний раз ужинают за триста долларов. У меня сердце кровью обливается. Полковник с Криспином говорят по-своему… Уолли Скейлс посмотрел в сторону Бурбон-стрит, по которой непрерывным потоком шли туристы, и нахмурился, вспоминая, что хотел сказать. — Вот что, Фрэнклин, я тебе кое в чем признаюсь, ведь больше мы не увидимся. Я хорошо говорю по-испански и практически все понимаю, только не показываю вида. Притворись глухим и слушай внимательно. Вот и полковник по-испански говорит одно, а по-английски совсем другое. Даже если б я не знал языка, его выдала бы интонация, когда он с испанского переходит на английский, а он этого не понимает. Особых секретов я не узнал, но почувствовал, как его сжигает алчность, и хочу предупредить тебя, Фрэнклин: смотри в оба. Тебя они на этот разговор не позвали, и виной тому не только их заносчивость. Эти ребята вовсю наслаждаются жизнью, трудно поверить, что они и впрямь собираются вернуться к партизанам. Они бросят тебя здесь, на углу, и растворятся в воздухе. Если эти сукины дети тебя бросят, звони мне. Я дам тебе свой номер телефона в «Хилтон-хед», это Южная Каролина. Если что, я приеду за тобой и помогу тебе вернуться домой, обещаю. А если они возьмут тебя с собой и поедут в Майами или куда-нибудь еще, например, в Ки-Бискейн, ты дай мне знать, хорошо? Мне плевать на деньги, они их не от сирот и вдов получили, но я не хочу, чтобы меня провели, как желторотого юнца. Договорились? Ты мне позвонишь? Фрэнклин кивнул. — Ты деньги-то видел? Фрэнклин покачал головой. — Наверху пять мешков. Они говорят, три из них доверху набиты долларами. — Нахмурившись, Уолли Скейлс поправил очки на носу. — Что они, совсем тупые? Вряд ли они с ходу назовут столицу Небраски, но они же не полные идиоты, а? Два миллиона баксов лежат в номере, а они напились и ложатся спать. Вот ты бы на месте полковника что сделал, чтобы уберечь деньги? — Если б не караулил их с пистолетом? — уточнил Фрэнклин. — Ну да. — Может, лучше их спрятать? — Да, но как? Пусть он хорошенько подумает. — Помнишь, Фрэнклин, мы учили тебя закладывать бомбы? Человек открывает дверь или окно, и — хлоп! Как-то раз полковник ликвидировал священника с помощью такого устройства. Священник открыл багажник и отправился к праотцам. Знаешь, почему я сейчас вспомнил об этом? Если эти двое так ничего тебе и не скажут, а тебя разберет любопытство, не вздумай открыть что-нибудь наобум, багажник, например. Ты понял? Кивни, если понял. Фрэнклин кивнул. — Они сказали, что собрали больше двух миллионов. Сколько это будет, если перевести в кордобы? Добавь несколько нулей, если обменять на черном рынке. Если не тратить эти деньги на оружие и боеприпасы, сколько на них можно накупить бобов, а? Индеец даже глазом не моргнул. — Да, но мы-то предпочитаем исподтишка вести войну. — Уолли Скейлс снова поглядел в сторону Бурбон-стрит, откуда теперь доносились звуки оркестра. Потом снова поглядел на Фрэнклина и сказал совсем тихо: — Знаешь, что я тебе скажу? Только тебе одному, и ты никому не говори. Я бросаю эту чертову работу. Тот человек, который привел меня в Управление, сделал карьеру, стал заместителем директора, лучший профессионал во всей фирме, уже подписал прошение об отставке. Он по уши сыт этим дерьмом. Я тоже ухожу. Знаешь, почему? Он терпеливо дождался, чтобы Фрэнклин покачал головой, глядя на него своими темными, неизменно серьезными глазами. — Потому что мы всегда правы, черт бы нас побрал, что бы мы ни натворили, с какими бы людьми ни имели дело. Ты понял, о чем я говорю? — Тебе это надоело, — сказал индеец. — Еще как! 22 Люси жила в этом доме всю жизнь, пока не ушла в монастырь. Джеку она сказала, что на ее памяти раз в несколько лет обновлялись обои и мебель, но внешний вид комнат, кроме террасы, оставался прежним. Можно было прожить в доме до глубокой старости и не заметить никаких перемен, если только не выходить на эту террасу. Люси сказала, что в нашем климате, в Новом Орлеане, надо быть начеку, не то сам мхом обрастешь, и дело тут не только в повышенной влажности. Хотела бы она знать, чем живет ее мама, но не может ее понять. Надо будет попытаться достучаться до нее — это тоже долг сестры милосердия. Еще Люси сказала, что теперь отец стал ей как-то ближе, что она впервые стала воспринимать его не как отца, а просто как человека, мужчину. Они вели этот разговор посреди главного зала, стоя на пороге темной парадной гостиной. — Я поняла, что совершенно не разбираюсь в мужчинах. Я не могу вообразить себя мужчиной. — Я никогда и не пытался представить себе, что значит быть девушкой, — откликнулся Джек. Поразмыслив минутку, он добавил: — Да и никогда не смог бы. — Ты не всматриваешься в самого себя, верно? — Почему же? Я порой ловлю себя на том, что позирую, выставляюсь. — Выходит, ты замечаешь только, когда перестаешь быть самим собой. — Что-то не пойму, о чем речь. — Пока я не ушла из дома, я ничего не знала о мужчинах. У меня были знакомые мальчики, я знала их отцов. Мальчики пили, напускали на себя трагический вид, и все это было неестественно, преувеличенно. Хотели привлечь к себе внимание. Никакой трагедии у них на самом деле не было, вот они и пили и развлекались вовсю. К развлечениям они относились очень серьезно. От них я ничему не научилась. Я хорошо знала этих мальчиков и их отцов, но это не помогло мне узнать мужчин. Понимаешь? Мужчины превратились в нечто среднее между всеми этими парнями и их родителями. Так было, пока я не познакомилась с тобой, а потом с Роем и Калленом. До сих пор я никогда не наблюдала мужчин вблизи, не замечала, насколько они отличаются от нас именно тем, что они — мужчины. — Ты наблюдала за мной? — Вроде того. Ты ведь хорошо разбираешься в женщинах, верно? У тебя их было много. Та, с которой ты разговаривал в ресторане, — это была Хелен? — Откуда ты знаешь? — У нее рыжие волосы, ты рассказывал. — Когда мы встречались, они были другими — волосы, я имею в виду. Теперь она их завила, сделала перманент. — Я заметила, как она поглядела на тебя, как только вошла. Ты рассказал ей, что мы задумали, ведь так? — Я должен был ей рассказать — ведь она нас здорово выручила. — А потом ты провел с ней ночь? — Ну да, вообще-то… — забормотал он. Потом окрепшим голосом: — Да, мы спали вместе. Но мы ничего такого не делали. — Господи Иисусе! Он словно со стороны, не веря собственным ушам, слышал свой голос. Как будто он извиняется, оправдывается в чем-то. — Ты доверяешь ей? — Да, конечно, доверяю. Конечно. Иначе не стал бы ей рассказывать. — Ты спросил ее, что она думает обо всем этом? Ты хотел знать ее мнение? — Может быть. Не помню точно. — Ты хочешь все бросить? Ты в любой момент можешь это сделать. Можешь взять и уйти. Я тебя не держу. — Я с тобой, — ответил Джек. — В самом деле? — Она пристально глянула на него. Джек опустил руки ей на плечи, чуть-чуть подтянул девушку к себе, поцеловал в теплые, приоткрывшиеся навстречу ему губы. — Ты со мной? — повторила она. Она ждала ответа, и он снова поцеловал ее — поцеловал, потому что хотел этого, потому что ее лицо казалось таким нежным и беззащитным, а за спиной, из-за распахнутой двери гостиной подступала темнота, поцеловал ее, потому что не знал, что сказать. — Что это значит? — уточнила она. — Нужно все анализировать? — Ты хочешь переспать со мной? Хочешь заняться со мной любовью? — Погоди, — сказал он. — А что это значит? Ты спрашиваешь, чего бы я хотел, или ты мне это предлагаешь? — Я слишком серьезно отношусь к этому, — усмехнулась Люси. — Мне всегда казалось — уступить можно лишь непреодолимому порыву чувств. — Ну да, в общем и целом. Понимаешь, главное — чтобы ты сам себя устраивал. Нравился себе. Тогда все в порядке. А серьезно относиться к этому не обязательно. Можно просто получить удовольствие — большое удовольствие. — Я никогда не занималась любовью. — Неужели?! — вырвалось у него. Он тут же пожалел, что выдал свое изумление, и поспешил как-то поправиться: — Ну да, конечно. Ты же давала обет целомудрия. — Меня это как-то не слишком интересовало… — Ну да, ты хранила чистоту. Но теперь ты стала думать об этом, да? — Знаешь, когда я впервые подумала об этом? — Расскажи мне, — попросил Джек. — Тогда, в спальне, когда я сидела возле тебя на кровати. Потом я призадумалась: может, я затем и пришла к тебе — то есть я напрашивалась на это. — Я думал, тебе просто надо выговориться. — Да, конечно. Но я сидела на твоей кровати и так отчетливо чувствовала, что мы с тобой — вдвоем в темной спальне. Это было так близко, интимно. С этого все и должно начинаться, и мне это понравилось. Мне хотелось, чтобы ты дотронулся до меня, и все же я ужасно этого боялась. — Погоди… — Я узнала о себе кое-что, о чем раньше и не подозревала. — Ты полумерами не довольствуешься. Ушла из монастыря — так уж ушла. Она снова улыбнулась ему — трепетно, нежно. — Никогда не забуду тебя, Джек. Ты так похож на него. Теперь он знал, на кого он похож. В тот раз, когда Люси впервые сказала об этом, Джек не понял, но теперь ее улыбка, ее глаза и эти мурашки, бегущие по спине, подсказали ему. — Я уверена, он был в точности как ты. До тех пор, пока он не сорвал с себя одежду и люди не принялись швырять в него камни, обзывая его дурачком. Ты — вылитый Франциск Ассизский. Без пяти десять позвонил Рой. Люси с минуту поговорила с ним, потом передала трубку Джеку. В ее глазах проступила тревога. — Он в гостинице, — предупредила она и продолжала наблюдать за Джеком, прислушиваясь к разговору. — Рой? — Слушай, я тут устроился практически напротив его номера, через двор. Сижу в темноте, приоткрыл свою дверь, наблюдаю за лифтом и вижу дверь пятьсот первого номера. Они загнали новый автомобиль в гараж на той стороне улицы, затащили в комнату пять больших мешков и с тех пор не выходили. Малыш снует взад-вперед, говорит, они выпили три бутылки шампанского, перешли на коньяк и собираются позвать девочек. Пусть эта твоя, как ее, Хелен выманит их на пару минут из номера, и мы обтяпаем наше дельце. — Нет-нет, это не годится. — Пусть постучится к ним, а когда откроют, вертанет задницей и бежит к нам. Они выйдут, мы зайдем. — Она в этом не участвует. Он оглянулся на Люси, а в трубке все сильнее распалялся Рой: — К черту, она одна не в деле, а сделала больше, чем все остальные. Они втроем собрались на террасе, Каллен сидел в своем любимом кресле. Он оторвался наконец от журнала и тоже посмотрел в сторону Джека. — Это Рой? — поинтересовался он. Джек коротко кивнул и спросил Роя: — А где индеец? — Мне надо поговорить с Роем, — подал голос Каллен. — Он болтался внизу, — ответил Рой, — а потом куда-то отправился на «крайслере». Сейчас его тут нет. — Он ехал за нами до Галфпорта. — И что? — Ничего, я стряхнул его с хвоста. — А что тебе удалось выяснить? — Элвин Кромвель держит свое суденышко наготове. Собирается завтра отплыть вместе с ними. — Ты хорошо поработал, а? — Значит, сегодня они никуда не денутся… Рой, ты что, выпил? — Пропустил рюмочку. А ты почем знаешь? — Что-то ты не ворчишь по обыкновению. — Ладно, слушай сюда. Раз мой первый план тебе не понравился, у меня есть другой. Малыш войдет в комнату, чтобы принести заказ или прибрать за ними, а мы войдем вместе с ним. Да мы все за спиной у него уместимся. — Знаешь, Рой, однажды я пытался взять президентский люкс. Я пять дней следил за этой парочкой, чего у них только не было, эта баба каждый раз выходила в новом гарнитуре — выставлялась, вот, мол, какая я богатая. Я пробрался к ним в номер, и как ты думаешь, что я там взял? — Что-то не пойму, к чему ты клонишь, — откликнулся Рой. — Ничего мне не обломилось. Она держала драгоценности в гостиничном сейфе. Ее мужик даже деньги туда клал. Мораль: если тебе кажется, что все идет как нельзя лучше, не верь глазам своим. — Слушай, Джек, не могут же они запихать в гостиничный сейф пять больших мешков. — А ты заглядывал в эти мешки, Рой? — Ну, а куда еще они могли сунуть деньги? — Понятия не имею, Рой, но когда люди тащат на глазах у всех пять мешков к себе в номер, выставляют это напоказ, можно голову на отсечение дать — денег там нет. Малыш проведет нас в номер, мы ничего там не найдем — и что дальше? Как только мы уйдем, копы примутся за Малыша, проверят его отпечатки и предложат ему сделку. Мы вернемся в «Анголу» как раз к началу сбора соевых бобов. — Нет, ты скажи, куда они могли спрятать зеленые? — настаивал Рой. — Подожди до утра, — сказал Джек. — Утром выясним. Малыша не трогай, ясно тебе? Он завязал, оставь его в покое. — Ох и тоска с тобой, — вздохнул Рой. — Ладно, подвези-ка сюда Калли, все веселей будет вдвоем. После полуночи и сам приезжай вместе с Люси, только на двух машинах, чтобы к утру мы были готовы. Швейцару скажешь, что у нас в пятьсот девятом вечеринка. Может, нам и вправду напиться, к дьяволу? Едва трубка коснулась аппарата, Люси ревниво спросила: — Ты о ком сказал: «Она в этом не участвует»? Обо мне? — Речь шла о Хелен. Он хочет снова использовать ее как наживку. — А тебе это не по душе? Каллен, не вставая с кресла, пробурчал: — Я же сказал — мне надо поговорить с Роем. — Сейчас я отвезу тебя к нему, — пообещал Джек. — Почему это она не участвует? Ты же все рассказал ей, и она тебе помогла? — настаивала Люси. — Она помогла мне по дружбе, только и всего. Сейчас я отвезу Калли, потом заеду к «Муллену» переодеться. Через пару часов встретимся в гостинице, идет? Машину оставь в подземном гараже на той стороне улицы. — Она для тебя все что угодно сделает, да? Джек вгляделся в напряженное, повернутое к нему навстречу лицо и тихо спросил: — Что ты хочешь знать, Люси? На что она готова для меня или о чем я готов попросить ее? Покойник, с утра приведенный Лео в порядок, располагался теперь в недорогом «бейтсвилле» в одной из маленьких комнат для посетителей. Вглядевшись при свете лампы в лицо усопшего, Джек подивился его здоровому румянцу и необычной прическе — редкие седые волосы были зачесаны на лоб а-ля римский сенатор. Джек мог с уверенностью сказать: это работа не Лео. Но где же сам Лео? Если он уже уехал, то должен был заступить на дежурство охранник. Джек заглянул в другие комнаты для посетителей. Риджина сказала, что Лео, видимо, ждет еще одного клиента, иначе бы не опоздал к ужину. Однако, кроме того покойничка, в малой гостиной никого не видать. Может быть, Лео сейчас как раз и занимается вторым трупом? Ладно, надо посмотреть, не стоит ли его машина позади дома, а еще проще — подняться наверх и проверить там. Проверить надо в любом случае. Кто-то там есть. Джек был в этом уверен — кто-то должен быть наверху. Только вот непонятно, почему, прожив три года в этом филиале морга, сегодня он все время дергается, его так и тянет глянуть через плечо, не крадется ли кто за спиной. Охранник должен был бы сидеть здесь, в холле, или в приемной. Его термос с кофе всегда стоит на столе. Куда же он подевался? Джек поднялся по лестнице и уже стоял в дверном проеме, когда послышался какой-то звук — словно кто-то тихо прикрыл дверь, лишь слегка щелкнув замком. Двойные двери в процедурную были закрыты, и двери в помещение, где стояли образцы гробов, — тоже. Джек с тоской вспомнил о той «беретте», которую он отобрал у Криспина Рейна, нашел под сиденьем его автомобиля, а затем о «беретте» полковника. Господи, он же держал эту пушку в руках, а потом положил обратно в ящик, оставив индейца мокнуть под душем и дав себе зарок больше никогда — никогда больше — не входить в чужую комнату. А сейчас он вроде как у себя дома, но ему все мерещится, что ему не следовало бы быть здесь — то ли ему, то ли кому-то другому. Джек включил свет, но и это не помогло. Он решил сперва проверить процедурную. Ведь спрятаться в этой чертовой комнате с гробами ничего не стоит. Как он не любил эту комнату, уставленную обтянутыми крепом пустыми ящиками, которые дожидаются каждый своей жертвы! Распахнув дверь процедурной, Джек тут же отскочил, резко втянув в себя воздух. — О, черт! — только и сумел вымолвить он. Перед ним с деланно удивленным лицом стояла Хелен собственной персоной — в джинсах и свитере, с волосами, сверкающими и переливающимися в свете флюоресцентной лампы. Она сделала шаг вперед, выходя из темноты. — Привет, Джек. Что с тобой? — невинно поинтересовалась она. — Как ты тут оказалась? — Я дежурю до понедельника. — Господи, с тобой что-то неладно. Я же вижу. — Нет, Джек, к наркотикам я не притрагивалась. Я чиста. — Ну и что ты тут делаешь? — А что я могу тут делать, тупица? Работаю, что же еще? Будь добр, убери к понедельнику свои манатки. Я переезжаю сюда. — Лео нанял тебя? — Ему нужен помощник, ты же бросил его. Я привела в порядок того мужика, что лежит внизу, ему понравилось — Лео, конечно, а не покойнику. Он отвез меня домой, я взяла кое-какие вещи, и он спросил, не хочу ли я работать у него. Я сказала: конечно, прямо сейчас и начну. — Еще вчера ты боялась даже войти в этот дом. — Я преодолела свой страх. А может быть, мне только казалось, будто я боюсь. Стоит привыкнуть, и все. Я видела, как ты подъехал, и подумала: посмотрим, на что еще годится старина Джек. Выпить хочешь? Заходи ко мне в комнату. Выглядит она, конечно, не очень, надо бы привести ее в порядок. И кабинет Лео тоже, а то тут, наверху, черт знает что творится. Лео обещал, через годик мы займемся нижними помещениями, мебель там поменяем. Симпатичный он парень, верно? Веселый такой, живой. — Просто супер. Сколько он тебе будет платить? — А вот это не твое дело. Вообще-то он спросил меня, сколько мне надо. — Лео спросил? — Я сказала: подумаю и скажу. Я буду не только их возить, но и прически им делать, и макияж. — Хелен, это неподходящее место для такой женщины, как ты. — А какая я? — А что, если привезут изуродованный труп после аварии? Или придется ехать в морг за утопленником, а он весь раздутый, объеденный рыбами… — Джек, ты договоришься до того, что тебя стошнит. Пить будешь или нет? — Лучше я приму душ и переоденусь. — Надеюсь, тебе это поможет. Хелен неотступно следовала за ним по пятам. В спальне она поставила приготовленный для Джека стакан на комод и небрежно прислонилась к стене, любуясь, как он скидывает с себя одежду. — У тебя в холодильнике две с половиной бутылки водки, а пива нет. — И что теперь делать? — Тело у тебя все еще неплохое. — Почему «все еще»? — Ты не становишься моложе, дружок. — Да, кстати я сюда подоспел. — После душа — будем друзьями? — протянула она. Она дразнила его голосом — хрипловатым, до боли знакомым — и блеском глаз. Она наблюдала за ним. Джек уронил рубашку на кровать, вплотную подошел к ней. — Мы и сейчас друзья. — Добрые друзья? — Более чем. — Ты хоть помнишь, как давно мы не занимались любовью? — Очень давно. — Две тысячи двести пятнадцать дней… Около того. — То-то я уже готов. Прижимаясь к нему, Хелен подтвердила: — Еще как готов, — а потом: — Я тосковала по тебе, Джек. Ох как тосковала. Под горячим душем Джек заодно побрился, вымыл голову, поспешно выключил воду и вышел из ванной, не вытерев запотевшее зеркало. У них есть еще час. Обернувшись полотенцем, он приоткрыл дверь в комнату, надеясь увидеть Хелен либо в постели, либо на ней, в соблазнительной позе — как сегодня утром, когда она в обтягивающих трусиках делала зарядку и ее грудь поднималась в такт… В комнате Хелен не было. Он принялся вытирать лицо и волосы и через полотенце услышал ее зов: — Джек! — и чуть погодя снова: — Джек! Опустив полотенце, Джек увидел Хелен, но теперь в ее глазах не было и следа того кокетства, что он видел в них десять минут тому назад. Джек замер. — Там, внизу, кто-то есть. — Ты уверена? — Я слышала, как зазвенело стекло. 23 По дороге Фрэнклин принял решение: на этот раз он не вляпается, как тогда, в ванной. Не даст себя поймать. Просто войдет и ткнет в того парня пушкой, прежде чем тот успеет сообразить, что произошло. Однако у него снова ничего не получилось. Он-то думал, дверь останется открытой, потому что люди придут попрощаться с умершим — во всяком случае, его жена точно к ночи стоскуется по муженьку и явится, чтобы сидеть над ним. Но нет, дверь была заперта. Пришлось разбить рукояткой револьвера большое окно, стекло зазвенело, загремело, наделав слишком много шума. Фрэнклин понял, что ему надо спешить. Надо добраться до того парня, пока тот не очухался и не схватился за пушку. Он быстро взбежал вверх по лестнице. На площадке остановился, поднял голову и увидел, что наверху уже горит-переливается люстра и тот парень поджидает его — волосы у него почему-то мокрые, рубашка не застегнута. Фрэнклин наставил на него револьвер. Парень что-то держал в руке перед собой — что-то похожее на короткое металлическое копье, оно подозрительно блестело в свете лампы. Видя, что ему не удастся пустить в ход свое оружие, парень, не дожидаясь команды, опустил его аккуратно на пол и так и остался стоять, свесив руки. Поднять их вверх он вроде и не догадывался. — Ты бы завел руки за голову, — посоветовал ему Фрэнклин. Парень не послушался. Стоял себе наверху лестницы, распахнув рубашку. — Видишь, — сказал он незваному гостю, — я чист. У меня ничего нет. Можешь считать, я твой пленник. Только я не стану поднимать руки или там приседать, договорились? Хочешь, чтобы я снял ботинки? Я сейчас босиком, но если обычаи того требуют, найдем для тебя пару. Заходи, — он преспокойно развернулся спиной и пошел себе. Фрэнклин в три прыжка преодолел лестницу и нагнал его. Парень продолжал идти впереди, приговаривая на ходу: — Ты все еще думаешь, что ты на войне? Да нет же, черт возьми. Я тебе все объясню, Фрэнклин, только дай разобраться, откуда ты такой взялся. — Они вместе вошли в комнату, где жил этот парень, — в ту самую, где они впервые беседовали пять дней тому назад. Теперь в комнате был кто-то еще — женщина с рыжими волосами. Вот уж она вытаращилась на них! Черт, это та самая баба, что была с полковником прошлой ночью в гостинице! — Хелен, это Фрэнклин, — представил его хозяин. — Кажется, вы уже встречались. Садись, Фрэнклин. Выпьем и все обсудим. — Он уже открыл было холодильник, но тут обернулся, посмотрел на него и словно между прочим сказал: — Только ты сперва убери пушку, Фрэнклин. Идет? — Это был обед в честь борцов за свободу — так они это называли. В Майами, штат Флорида, в огромной гостинице. Там в зале стояло много столов, и за всеми сидели люди, а я — за самым большим столом, впереди, — начал свой рассказ Фрэнклин. — Сперва мы съели обед, он обошелся в пятьсот долларов на человека. Подавали цыпленка, вполне ничего. Потом слушали речи. Стал выступать один парень, назвал мое имя, сказал, что я индеец, сражающийся за освобождение своего народа. Они все захлопали. Потом стали раздавать большие фигуры орлов людям, которые дали больше всех денег. Кое-кто подходил поговорить со мной. Один был индеец, здешний, американский. Он сказал мне: никому не верь, все это дерьмо. Богатые люди тоже подходили, пожимали мне руку. Они говорили: «Вот это да!» Что — «да»? Я не понял. — То самое, что сказал тебе этот индеец, — пояснил Джек. — Они скормили тебе цыпленка по-королевски и кучу дерьма в придачу. — Один богатей сказал, он пожертвовал двадцать пять тысяч долларов и сам бы пошел вместе со мной сражаться за свободу, но его жена не пускает, а я сказал: пусть и жена идет с ним, будет работать вместе с моей женой у нас в лагере. — Вот это да! — восхитился Джек. — Не могу поверить! — подхватила Хелен. Фрэнклин покосился на нее, нахмурившись, потом перевел недоуменный взгляд с Хелен, сидевшей в ногах дивана, на Джека, все еще стоявшего возле холодильника. — Она хочет сказать: это потрясающе, просто невероятно, — пояснил Джек. — Валяй дальше. — Потом другой человек сказал, тут есть беженцы, спасшиеся от коммунистической тирании. Он велел беженцам поднять руки, и снова все хлопали. — И кто же это были? — Некоторые из тамошних официантов. — Они дали тебе медаль? — Они дали мне специальную форму, чтобы я надел ее на обед, всю такую пеструю. Они разрешили мне и потом оставить ее у себя. И накормили цыпленком, а денег не взяли. Цыпленком, а потом еще мороженым. — Они притащили тебя в Майами из Никарагуа ради этого обеда? — Из Гондураса. Меня привез на самолете человек из ЦРУ. Сперва я собирался вернуться, а потом остался. — Фрэнклин уселся поудобнее, вытащил из-за пояса «беретту» и положил ее на диван, между собой и Хелен. — Мешает, так и впивается, когда сижу, — пожаловался он. Хелен уставилась на вороненую сталь орудия, то ли загипнотизированная ее блеском, то ли напуганная — Джек не мог понять. Его-то вполне устраивало, что «беретта» лежит на виду. Фрэнклин явно расслабился. — Можешь и снять, — предложил он ему. — Не, мне и так хорошо. — Тебя привез человек из ЦРУ, Уолли Скейлс? — Нет, другой. — Фрэнклин удивленно распахнул глаза. — Ты знаешь Уолли? — Я знаю Уолли. — Джек заговорщически подмигнул Фрэнклину — пусть поломает себе голову — и отлучился в спальню. Принес себе оттуда пластиковый стул, купленный три года тому назад за 9.95, подлил Фрэнклину водки и уселся, бросив быстрый взгляд в сторону Хелен, он чувствовал, что она наблюдает за ним. Хелен-то знала его как облупленного. Джек скрестил ноги и пошевелил голыми пальцами. Можно пари держать: если он еще разок глянет в сторону Хелен, она в ответ закатит глаза под потолок. — Значит, ты остался и начал работать на Криспина? — Он сказал мне, чтобы я не уезжал, что борцы за свободу нужны и тут, в Майами полно сандинистов. — Я слыхал, ты подстрелил троих. То ли сам, то ли участвовал в деле. — Откуда ты узнал? — Но ведь Уолли знал об этом, верно? — Джек следил, как меняется лицо Фрэнклина, как он туго соображает. — Может, и знал. Только ты, похоже, знаешь куда больше него. Джек отпил глоточек и промолчал. Пусть думает что хочет. — Криспин сказал, эти люди — сандинисты. Сказал, либо мы укокошим их, либо они — нас. Но в полиции мне сказали, эти парни были из Колумбии, они торговали наркотиками, давно уже вели дела с Криспином. Они сказали, Криспин — преступник. — Об этом я тоже слыхал, — протянул Джек. — Но в тюрьме ты не сидел. — Нет, никогда. — Ты убиваешь людей. На войне это нормально. Ты ведь солдат, да? — Ну да, конечно. Я тебе уже говорил. Я приехал сюда, чтобы понять, почему ты не убил меня в тот раз. Теперь я знаю. — Я не воюю. — Да, как и Уолли. Он тоже ни в кого не стреляет. — Для грязной работы у них есть ты. Они скармливают тебе всякое дерьмо и умывают руки. А почему ты не выдал меня в тот раз, когда застал меня в комнате полковника? Фрэнклин даже опешил. — Но ты же не убил меня. Вот я и понял — ты не сандинист. А раз ты не сандинист, остальное меня не касается. — А Уолли? Ему ты рассказал? — Если это его дело, он и так должен знать. А если не его, с какой стати рассказывать? Я с тобой знаком даже лучше, чем с ним. — И что ты про меня думаешь? — Я не знаю, работаешь ли ты похоронщиком, или в полиции, или еще где, мне все равно. Ты не работаешь с Уолли, но… В общем, я ничего не имею против тебя. Я понимаю. — Фрэнклин посмотрел на Хелен и добавил: — Когда я увидел ее в гостинице с полковником Годоем, я думал, это его женщина. Теперь я вижу, она работает на тебя. Ладно, можешь ничего не объяснять. — Фрэнклин оттолкнулся руками от дивана и встал. — Можно, я схожу в туалет? — Вон туда. Фрэнклин направился в ванную. «Беретта» так и осталась лежать на диване. — Джек! — окликнула его Хелен. — Джек, это просто потрясно. Тебе бы актером работать. — Конечно-конечно. — Он доверился тебе. — Я сбил его с толку. Он не понимает, откуда я все про него знаю. Он думает, я правительственный агент. — Он к тебе проникся доверием. — Что, правда? — Джек, эти сволочи заносчивые так подло поступают с ним! Ты единственный, кто нормально с ним поговорил. — Ты так думаешь? — Они плохо с ним обращаются, свысока. — А он вообще-то ничего парень. — Даже милый. — Погоди, ты еще познакомишься с ним поближе. — Они все такие коротышки, верно? — Зато он крепыш. — Только костюм ему великоват. — С чужого плеча. Поносили и отдали ему. — Бедняга! — И с ним так же: используют и выбросят. — Но ведь ты не поступишь с ним так? — Я хочу ему помочь. — Джек… — Да? — Он слил воду. — Хорошо, что он это умеет. — Да, ты прирожденный актер. — Неужто? — И подумать только, все эти годы ты только даром терял время! — Ничего, наверстаю. Фрэнклин вернулся и первым делом посмотрел на пистолет, так и лежавший на диване, потом посмотрел на Джека, оттаял, заулыбался. Джек снова подлил ему водки. — Как настроение, Фрэнклин? — Все хорошо. — Завтра поедешь домой? Фрэнклин улыбнулся еще шире. Водка начинала действовать. Усаживаясь поудобнее, Джек спросил: — Скажи-ка, Фрэнклин, ты сам-то понимаешь, за что ты воюешь там, в Никарагуа? — Конечно: мы сражаемся с сандинистами. — Да, но почему? — Потому что они — плохие, — пояснил Фрэнклин. — Сжигают наши дома, отбирают землю, убивают наших людей, гонят нас жить в другое место, куда мы не хотим. — А! — сказал Джек. Воцарилось молчание. Фрэнклин смотрел на него. — Я хочу спросить еще кое-что, — заговорил Джек. — Как по-твоему, полковник завтра поплывет в Никарагуа? Со всеми этими мешками, полными денег? Фрэнклин замер, не донеся стакан до рта. — И с этим новеньким «мерседесом» кремового цвета? По-твоему, так это и будет? Фрэнклин все так же пристально смотрел на него, ничего не отвечая. — «Мерседес» не влезет в лодку, верно? Что же ты думаешь, он поедет на нем, будет гнать на нем до Никарагуа? Машина стоила шестьдесят тысяч. Он ее тут не бросит. Он же ее только вчера купил. — Я думал, машина Криспина, — пробурчал Фрэнклин. — Правда? А почему же она зарегистрирована на имя полковника, а? Нет, Фрэнклин, это он ее купил, машина его. Что говорит Уолли по этому поводу? — Уолли сказал только, чтобы я сразу звонил ему, если они бросят меня здесь. Эти слова заставили Джека призадуматься. — Ты пей, — напомнил он Фрэнклину. — Выпей, и я скажу тебе еще кое-что. Фрэнклин одним махом проглотил полстакана водки, скорчил гримасу, утерся рукавом, на миг прикрыл глаза и тут же снова их открыл. — Уолли заботится о тебе, он молодец, — похвалил Джек. — Ты славный парень, Фрэнклин. Нельзя допустить, чтобы ты попал в беду. Лучше бы тебе не задерживаться здесь. Фрэнклин откашлялся. — Мне надо уехать? — спросил он. Джек задумчиво пожевал нижнюю губу. — Черт, если бы я мог рассказать тебе, как мы работаем… Конечно, мы тебя уже совсем сбили с толку, игра-то идет довольно сложная, я и сам порой в ней запутываюсь. — Он бросил быстрый взгляд на публику, на Хелен, убедился, что она слушает его, открыв рот. Снова пожевал губу. — Фрэнклин, я мог бы рассказать тебе кое-что совершенно секретное, только ты обещай, что никому не передашь — никому, даже Уолли. Клянешься честью? Фрэнклин молча кивнул. — Нет, ты скажи. — Ну да, обещаю. — Клянешься честью? — Да, клянусь честью. — Хорошо. Ты знаешь, где деньги? — Наверное, там, в гостинице. — Ты уверен? — Я так думаю. — Собственно, где же еще? Я прикидывал — может, в машине, но ведь безопаснее держать деньги при себе, в номере, верно? Фрэнклин не ответил, лишь слегка пожал плечами. Джек начинал нервничать. Что-то парень чересчур пристально следит за ним. — Ладно, не важно. Условимся так, Фрэнклин. Похоже, полковник с приятелями собирается свалить в Майами и увезти весь капитал. Мы думаем, это произойдет завтра. — Джек снова изобразил заговорщическое подмигивание. — Ты ведь подозревал что-то в этом роде, да? Вы обсуждали это с Уолли? Говорили, что такое может случиться, верно? Только бьюсь об заклад, он не предупредил тебя о том, что будет потом с этими засранцами. Не стану посвящать тебя в детали, Фрэнклин, это военная тайна. Довольно с тебя и этого. И если не хочешь провести остаток жизни в тюрьме — а тебя будут судить за очень серьезное преступление, — то пообещай мне еще кое-что. Пообещай, это для твоего же блага. Фрэнклин вроде бы уже собирался кивнуть, но остановился, выжидая. — Я как-то раз побывал в местной тюрьме. Удовольствие ниже среднего, уверяю тебя, — сообщил ему Джек. — Я прошу об одном: обещай мне, что завтра ты сядешь в эту чертову лодку и отправишься домой. Индеец с готовностью закивал. — Ведь ты сам этого хочешь, правда? Выпутаться из этой истории, вернуться к своим. По-моему, лучшего и пожелать нельзя. Счастливого пути, Фрэнклин… Индеец кивал не переставая. — Счастливого пути, и благослови тебя Бог! Джек смотрел Фрэнклину прямо в глаза. Он боялся отвести от него взгляд и ненароком встретиться глазами с Хелен. 24 Голый по пояс, Рой распахнул дверь. Люси имела возможность полюбоваться густой черной растительностью у него на груди. Рой ласково погладил себя по черной волосне и сказал: — Значит, все всерьез? — Взгляд его скользнул мимо гостьи в сторону занимаемого никарагуанцем «люкса». — Не слышала никакого шума, когда выходила из лифта? Женщины не звали на помощь? — Музыка играет, — ответила Люси. — Больше ничего не слышно. — У них там пирушка идет вовсю. К ним еще пара девочек-на-вечерок присоединилась. Люси проследовала за Роем в номер 509. — Я думала, ты оставишь дверь приоткрытой, чтобы наблюдать за ними, — сказала она. — А чего наблюдать-то? Они никуда не собираются. Умереть можно — двое таких придурков сидят на двух с лишним миллионах долларов. Но вообще-то, знаешь, это типично: кто грабит банки, не может заполнить обычную банковскую квитанцию. Даже те, кто с виду поумнее, от такой жизни тупеют. Вот эти двое — не удивлюсь, если они расскажут шлюхам все про свои дела, лишь бы покрасоваться. Говорю тебе, это запросто. Небось и деньги им покажут. Я лично думаю, деньги у них в номере. Будь я уверен на все сто, мы бы с тобой могли вломиться к ним прямо сейчас и покончить с этим. Рой удалился в ванную. Люси посмотрела на широкую кровать: постель была неразобрана, но смята, подушки вывалились, на покрывале валялись скомканные газеты и черная трикотажная рубашка. Люси остро ощущала, что осталась с Роем наедине, она как бы видела себя со стороны его глазами: сандалии, лосины, льняной пиджачок, соломенная сумка свисает с плеча. Рой не закрыл за собой дверь в ванную. Люси видела, как он открывает баночку пудры, высыпает пудру на ладонь, подносит руки к лицу, массирует челюсть и шею, внимательно рассматривает свое отражение в зеркале. — Я думала, Каллен здесь. — Пошел поразвлечься. — Могу я спросить, куда он пошел? — Спросить-то ты можешь, — откликнулся Рой, — но ответ тебе не понравится, а я не собираюсь ябедничать на Калли. Доносчики, конечно, необходимы, но лично я их ненавижу. — Ты нашел ему женщину? — О, да ты в курсе всего. — Рой выглянул из ванной. — А почему Джек не пришел вместе с тобой? — Скоро придет. Пошел домой переодеться. — Каждый готовится к делу по-своему, — отметил Рой, втирая пудру в свой торс, обильно натирая ею подмышки. Наконец он вышел из ванной и спросил: — Ты не забыла прихватить свою пушку? Он надвигался на Люси, волосы на его посыпанной пудрой груди казались уже не черными, а серыми. — У меня в сумке, — поспешно сказала Люси. — Ну-ка, покажи. Она вытащила револьвер 38-го калибра, аккуратно упакованный в кожаную кобуру. Ремешки кобуры были дважды обмотаны вокруг нее и крепко завязаны. — Осторожно, он заряжен. — В смысле — он не только для красоты? — уточнил Рой, принимая из ее рук кобуру. — Господи, да это же наплечная кобура, прямо как у копов, которых по телику показывают. Где ты это раздобыла? — Папин, — пояснила Люси. — Я же должна иметь при себе револьвер, верно? — И она снова ощутила неловкость, когда Рой, ухмыляясь, принялся разматывать ремешки кобуры. — Точно, с такой кобурой ходят копы в кино, чтобы их сразу можно было отличить от страховых агентов. Ты надеть-то ее пыталась? Ты просто не представляешь себе, какая это неудобная штука, особенно в жаркий день. — Рой вытащил никелированный «смит-вессон» из кобуры, вынул барабан и задвинул его на место. — Стреляла из него? — Я знаю, как это делается. — Я не о том спрашиваю. — Папа учил меня стрелять. — Когда это было? До того, как ты стала монахиней? — В старших классах. — Стреляла, когда была совсем девочкой, а с тех пор его в руки не брала? — уточнил Рой. — Да уж, связался я с вами. Вот бы еще поглядеть, что Джек на себя напялит. Одна является на дело в новом весеннем наряде и с наплечной кобурой в сумке, другой — черт его знает, не угадаешь, что он выдумает. Может, наденет армейские ботинки и бронежилет, а лицо раскрасит черной краской? Фильмов вы все насмотрелись, вот в чем беда. А Калли отправился разогревать в себе угасшее пламя, ему и вовсе наплевать, удастся нам обтяпать это дельце или нет. — Рой бросил револьвер вместе с кобурой на кровать, схватил свою черную рубашку, натянул ее через голову, расправил на талии и принялся играть «молнией» своих брюк, то почти расстегивая ее, то подтягивая вновь и при этом до отказа выпячивая грудь. Перехватив взгляд Люси, он посоветовал: — А ты не смотри на меня, и ничего не увидишь. — Право, Рой, иногда ты переигрываешь, — посетовала она. — Я смотрю, и двух дней хватило, чтобы я довел тебя до ручки, — заметил Рой. — Только вот заменить меня некем, сама знаешь. Даже не знаю, как вам удалось меня уговорить — не иначе как воспользовались моей минутной слабостью. Джек начал мне втирать: «Ты только посмотри на нее, в жизни такой девушки не видел». Тут я готов согласиться: ничего подобного никто еще не видывал. Но ты прекрасно знаешь, что без моей помощи тебе из них не выбить ни цента, и точно так же ты знаешь, что не сумеешь выпалить из этого револьвера, даже если очень рассердишься, даже если тебе надо будет кого-то убить — не сумеешь, потому что стрелять по мишени и стрелять в живого человека — это две о-очень большие разницы. Так что тебе придется предоставить это мне, девочка. Джек не справится, Каллен тоже не справится. Кишка тонка и у того, и у другого. Руки у Джека проворные, это правда, он может сбить тебя с ног одним движением, но я точно знаю, он никогда ни в кого не стрелял. — А ты стрелял? — Стрелял ли я в живого человека? Два раза, и оба они уже не живые, ясно? Ты хоть представляешь себе, что завтра будет? — Понятия не имею, — призналась Люси. — Знаю только, что завтра мы сделаем это. — Думаешь броситься под колеса их автомобиля? — усмехнулся Рой. — Ну, скажи. Вот завтра они выходят из номера, идут в гараж, садятся в машину, трогаются с места — и что? — У них две машины, — напомнила Люси. — «Крайслер» они наверняка бросят. — Предположим. — Они садятся в машину и уезжают, а мы следуем за ними. — А как с деньгами — если они не в номере, то где? — Ты сказал вчера, что они обошли пять банков и оттуда поехали прямиком в гостиницу. Если они сняли деньги со счета, то они либо в номере, либо остались в машине. — Если сняли, — повторил Рой. — Ты сомневаешься в этом? Я следил за ними. Из каждого банка они выходили с полным мешком. — Они что-то несли в мешках, но это не обязательно были деньги, — возразила Люси. — Что, если они съездили вхолостую, именно для того, чтобы убедиться, что все чисто? Если ничего не произойдет, они завтра снимут деньги и уедут. — Вполне убедительно. Я смотрю, ты умеешь не только четки перебирать, но и мозгами шевелить. Хорошо, так что дальше? Мы как раз добрались до самого интересного. Мы преследуем их и… — И ждем удобного момента. — Как мы узнаем, что он настал? — Рано или поздно им придется остановиться. — О'кей, они останавливаются и идут в туалет или, скажем, заезжают на заправку, мы припарковываемся рядом с ними, они нас видят и в следующую минуту этот негроиндеец вылезает из машины с пушкой в руках. Он же у них киллер, верно? Он свое дело знает. Так что же, ты позволишь этому негроиндейцу пристрелить нас, или первая выстрелишь в него, или подождешь, пока это сделаю я, — только помни, если будешь ждать слишком долго, помрешь раньше, чем дождешься. Знаешь, это тоже типично: решать нужно в доли секунды, а новичок думает, стрелять — не стрелять, взялся уже противник за пушку или обойдется? Бах! И ты готов. Вот о чем тебе следует подумать. — Рой отошел к комоду, высыпал себе в ладонь валявшуюся там сдачу, достал бумажник. — И вот еще что: мы будем гнаться за своей мечтой до самого Майами? Я к тому, брать ли мне с собой плавки. Что скажешь? — Похоже, тебе все это нравится. Рой снял со спинки стула поплиновый пиджак. — Что — все? Меня удерживает в игре только одно. Господи, твоя воля, у нас даже нет плана, мы не прикинули, сработает — не сработает, может, что не так повернется, мы просто действуем как бог на душу положит, мы играем. Это, конечно, занятно, только вот теперь уже дело становится серьезным, появилась даже настоящая пушка с настоящими патронами. — Рой надел пиджак. — Пойду пройдусь, выпью немного, кое-что раздобуду для завтрашнего дела, заодно присмотрю за Калленом… Дай-ка мне ключи от машины, я потом посижу в ней, понаблюдаю за их автомобилем — так, на всякий случай, все равно я у вас делаю всю работу, — а вы с Делани пока обсудите, способен ли кто из вас выстрелить в человека. — Я уже думала об этом, — ответила Люси. — Ну так подумайте: а что, если он первый выстрелит в вас? Стоит ли оно того? Для меня так точно не стоит. Скажу вам прямо: как только это дело запахнет жареным, я выхожу из игры. Не собираюсь помирать ради каких-то прокаженных, которых я в глаза не видел. Дарла пригласила его к себе в маленькую квартирку над магазином антиквариата на улице Конти. — Ты хоть представляешь себе, во сколько это тебе обойдется? — предупредила она Каллена. — Всю ночь и весь день? На день меня еще никто не снимал. — Плевать, сколько стоит, сама назови цену, — ответил Каллен. — Ты самая красивая женщина, какую я видел в своей жизни. — Спасибо на добром слове. Вообще-то днем я отдыхаю. Ногти в порядок привожу, голову мою… — Досуг прекрасной дамы… — Смеешься, что ли? Я себе задницу рву на этой работе. Завтра к шести я должна вернуться. — Я побуду у тебя до этого времени, закажем еду из китайского ресторанчика, если ты не против. — Рой что-то такое говорил: ты, кажется, только что вышел из тюрьмы, да? — Верно, но я предпочел бы не обсуждать это сейчас, зачем портить такой прекрасный вечер. — Нет, я это к чему: деньги-то у тебя откуда? — Работал. Сперва на ферме за пятак в час, потом в автомастерской, это уже по семь центов в час, и в типографии за столько же. Я мало чего покупал, только самое необходимое, самогон там, а что мог, откладывал. За двадцать семь лет кое-что собралось, лапонька. — Посмотрим, что у нас получится, — приняла решение Дарла. — Надень снова черные чулки. — Я думала, я тебе нравлюсь голая. — Только чулки и подвязки, больше ничего. — Думаешь, это поможет? — Сегодня в шесть часов тридцать четыре минуты утра у меня была эрекция. Я проснулся от этого. Она сидит где-то во мне, внутри. — Черт, надеюсь, так оно и есть. — Давай, это сработает. И не вздумай открывать дверь, если кто-то придет. — Кто может прийти? — Почем знать. И к телефону не подходи. — Ну, знаешь, мне иногда звонят. Я же не какой-то там аскет-отшельник. — Конечно же нет. Ну до чего ты хороша! Подойди поближе, расскажи мне, как тебе удалось стать такой красивой, а? Как? — Никак. Такая уж уродилась. Люси представляла себе это так: Свет фар, мелькнувший, на пустынной дороге. Домов вокруг не видно, только заросшие луга, редкие сосны и глубокая, забитая тиной канава. Синий «мерседес» преграждает путь кремовому «мерседесу», обе машины резко останавливаются, подняв облако пыли, и пылинки играют в лучах вечернего солнца. Она стоит на шоссе чуть в стороне от других, смотрит, как ее спутники, угрожая револьвером, вытаскивают из машины индейца и человека из Майами. Ни слова, только жесты. Все, эти двое покинули сцену: их разоружили, бросили в канаву — что там еще нужно сделать с ними, не важно. Теперь Люси видела себя лицом к лицу с полковником. Полковник только что вышел из машины. Люси выжидает, следя, как он осторожно вылезает из машины, как он в растерянности оглядывается по сторонам, не понимая, что происходит, и, наконец, видит ее перед собой — одну, спокойно глядящую ему в глаза. Люси в льняном жакете, рубашка только что отстирана и отглажена, свободные брюки, солнечные очки, в руках — отцовский револьвер. Или нет, револьвер в кобуре. Нет, револьвер в руке, но на полковника она его не направляет. Вот их глаза встретились, полковник уставился на нее, нахмурился, но не узнает, ведь он и представить себе не мог, что встретится с ней здесь, на дороге. Он видел ее всего один раз, в госпитале «Саградо Фамилия», на ней тогда была форма хаки и белый платок, повязанный вокруг головы. Хмурится, хмурится и спрашивает: «Кто ты такая?» Или нет, он смотрит на нее, хмурится и говорит: «Скажи, кто ты… пожалуйста!» Немая сцена, пыль постепенно оседает на дорогу. Люси смотрит на него спокойно, без всякого выражения, потом снимает очки и тихо отвечает: «Сестра прокаженных». Настал час искупления. Прежде всего ей пришлось отказаться от наплечной кобуры. Потом из ее сценария ушло пустынное загородное шоссе, где было бы так просто все это проделать. Кобура вернулась в соломенную сумку, а вместо загородного шоссе представился хайвей, сплошной поток транспорта в обоих направлениях — машины, трейлеры, дома на колесах. Но Люси по-прежнему могла представить себе место, где все это произойдет: заправочную станцию, придорожный туалет, «Макдональдс». Это место обрастало вполне реальными деталями. Ключевая сцена, когда она смотрит полковнику в глаза, когда они долго стоят лицом к лицу, пока он не осознает, кто сыграл с ним эту шутку и почему, — эта сцена все еще могла воплотиться в жизнь. Она уж постарается, чтобы все так и произошло, потому что самым главным для Люси было именно это — моральное поражение Берти. Но теперь, когда она пыталась примирить свою фантазию с реальным пространством и временем, насыщала ее знакомыми предметами, приметами заправочной станции или вывеской «Макдональдса», сценарий начал разрастаться, и она видела то, что произойдет после столкновения с полковником. Сидя в гостиничном номере, Люси воображала себе финальную сцену: она уже произнесла заранее отрепетированную реплику, они с Джеком, Роем и Калленом уезжают, прихватив с собой деньги, и, оглянувшись, она видит полковника, который так и остался стоять возле своей машины. Люси прошла от кровати к креслу из того же гарнитура, устроилась у окна, поправив занавеску, взяла пачку сигарет с маленького столика, стоявшего между креслами. Джек следил за ней взглядом. На столике горела лампочка, приятный неяркий свет. Джек оглядел номер, одобрил обстановку, ему нравилась и доносившаяся издали приглушенная музыка. Джеку было здесь вполне комфортно, а вот что происходит с Люси, он не вполне понимал. Она снова переменилась: он рассчитывал, что сегодня она будет словоохотливой, а она замолчала. Джек хотел рассказать Люси про свою встречу с Фрэнклином. Может быть, индеец больше не доставит им неприятностей. Вот бы сразу и выложить это, пока в организме еще сохранились следы выпитой водки. Но тут Джек вспомнил о Рое и заволновался, не вздумал ли тот свалить. А как Люси считает? Люси затянулась, выгадывая пару секунд на раздумье, и ответила: нет, Рой вернется. Потом встревожилась — что, если он действительно не вернется? — Надо бы прикинуть и этот вариант, — сказал Джек. — Так тебя беспокоит именно это? Нет, ее тревожило кое-что другое. — Допустим, мы перехватим Берти и отнимем деньги, но ведь на этом дело не кончится. Классно у нее получается — кратко и точно изложить свою мысль. — Ты думаешь о том, что может произойти, если он вытащит пушку и убьет кого-то из нас? Но Люси покачала головой, даже не дослушав. — Нет, — сказала она. — Что произойдет, если мы не убьем его? Заберем деньги и уедем, а он там останется. — Так ведь лучше, разве нет? Ты ведь не собиралась его убивать, а? — Но тогда на этом дело не кончится. Джек побрел к соседнему креслу, уселся в него, в очередной раз позаимствовав сигарету Люси. — Раньше ты об этом не думала. — Я себе представляла это примерно так, — заговорила Люси, — понимаешь, я особо не сосредотачивалась на деталях, я видела, как мы вытаскиваем их из машины, как Берти остается стоять на дороге, соображает, что произошло… Я видела это словно бесконечное кино. Я точно так же вижу перед глазами фотографии людей, которых он замучил и убил, я вижу, как его люди убивают прокаженных. Понимаешь, что я хочу сказать? У этих картин нет ни начала, ни конца. Он появляется ниоткуда, убивает людей и снова исчезает. На этом все обрывается. С ним дальше ничего не происходит. Вот и я видела, как мы останавливаем его и забираем деньги, но ведь это не конец. Кино продолжается, а я не знаю, что он будет делать дальше. Джек призадумался. Тут возможны разные варианты. — Давай прикинем. Во-первых, он может вызвать полицию, сказать, что его ограбили, — извини, что я снова употребляю это слово, но полицейские назовут это именно так, когда будут составлять протокол. В таком-то месте, в такой-то час произошло вооруженное ограбление. — Это не ограбление! — Можешь называть это как хочешь, пока тебя не схватили. Это тоже игра, тут полагается соблюдать правила. Когда честного вора ловят и судят, он признает, что нарушил закон и должен отсидеть свое. Только так и можно жить, а не биться головой об стенку, пока не расшибешь до крови. Нужно принимать ситуацию такой, как она есть. Разве не так? Я-то думал, монахинь этому учат. У меня в тюряге был один знакомый, профессиональный медвежатник, так он своему адвокату авансом платил, вроде как на жаловании его содержал. Люси вслушивалась в его слова, но это давалось ей с явным трудом. Наконец она перебила Джека: — Ни к чему мне все эти юридические тонкости. Мы не преступники. — Да нет, мне тоже неприятно считать себя уголовником, — согласился с ней Джек. — Я уверен, мы на стороне добрых сил, на стороне ангелов, пусть это и ангелы-мстители, но все равно надо быть готовым к тому, что мы окажемся перед судьей по уголовным делам. Разумеется, возникает вопрос о юрисдикции, в зависимости от того, где все произойдет. Если мы перехватим этих ребят в штате Миссисипи и вернемся с добычей в Новый Орлеан, это будет уже в ведении федерального суда — мы пересечем границу штата с целью совершить уголовное преступление. Ясное дело, мы будем твердить свое: «Какие деньги? О чем вы говорите?» Кто бы ни спросил, будем все равно твердить свое. Я признаю возможность попасться, но я не зацикливаюсь на ней, и не только потому, что от одной мысли об этом меня прошибает холодный пот. — А еще и потому, что ты надеешься уйти безнаказанным, — подхватила Люси. — Верно. И знаешь, почему? — Потому что он, скорее всего, не станет обращаться в полицию. — Вот именно, — расплылся в улыбке Джек. — Во-первых, он не вызовет полицию, если будет к тому времени мертв. Во-вторых, если он и останется в живых, то как он объяснит, что гнал по шоссе с двумя миллионами долларов в багажнике? Он должен был отплыть из Галфпорта на «банановой лодке». Что он скажет этому парню из ЦРУ, Уолли Скейлсу? Конечно, он может сказать, что передумал, решил отплыть из Майами. Другой вопрос, поверит ли ему цэрэушник. Но тут ведь возникает и еще одно обстоятельство: если Берти собирается присвоить деньги, он должен суметь как-то объяснить их исчезновение, если только он и сам не собирается исчезнуть вместе с ними. — Нет, — покачала головой Люси, — он на это не способен. Он себя очень ценит, всегда надевает медали. Он любит быть на виду. — Мне тоже так кажется. Значит, ему придется что-то придумать — сочинить какую-нибудь историю, как его ограбили сандинисты, устроив ему засаду в Новом Орлеане, или еще кто-то вроде Джерри Бойлана. Он остановится, не доехав до Галфпорта, прострелит несколько дырок в своей новой машине, позвонит Уолли. Точно не знаю, но что-то в этом роде он должен проделать. В любом случае, если он заявит об ограблении раньше Галфпорта, ему придется подумать дважды, прежде чем снова звонить Уолли и сообщать, что его ограбили после Галфпорта. С другой стороны, если он нас узнает, он может явиться к тебе. Это большая проблема. — Погоди-ка, — остановила его Люси. — Почему ты говоришь — если узнает? Он же знает нас в лицо. — Да, но мы ему не покажемся. В той книге про Никарагуа, которую ты мне давала, там были молодые сандинисты в бейсболках и спортивных рубашках, и все они либо в масках, либо закутали лицо шарфом, прорезав только дырки для глаз. Если мы не хотим, чтобы нас узнали, а мы, само собой, этого не хотим, нам надо тоже так сделать. — Я хочу, чтобы он узнал меня, — настаивала Люси. — Это важно. — Зачем? — Он должен понимать, что его не просто ограбили, что это возмездие. — Значит, если мы закроем лица, это будет ограбление, — сказал Джек, — а если нет, то мы остаемся хорошими парнями. — Слушай, делай что хочешь. Мне нужно только, чтобы он меня узнал. Если не догадается сам, я скажу ему, кто я. — Раньше ты ничего об этом не говорила. — Мне казалось, это само собой разумеется. — Ты сказала об этом Рою? — Нет, мы не говорили об этом. — Рой пошел покупать карнавальные маски. Хочет взять черные, чтобы полковник принял нас за негров. — Джек, это серьезно, — проговорила Люси. — Для меня это важно, очень важно. — Как хочешь. Но если ты скажешь об этом Рою, он точно бросит дело. — Почему? — Сама подумай, что ты несешь. Он тебя опознает, и копы первым делом спросят, кто был с тобой. Поведут тебя в женское отделение тюрьмы и предупредят, сколько лет тебе предстоит там провести. Потом смягчатся, предложат сделку и снова зададут вопрос, кто с тобой был. — И ты думаешь, я вас выдам? — Рой не станет рисковать. — Я тебя спрашиваю, — повторила Люси. — Ты думаешь, что я выдам? — Всю неделю мы обсуждали, что да как. Ты ничего не говорила, а теперь вдруг — на тебе. — Джек! — почти выкрикнула она. — Ты думаешь, что я выдам вас? Она глядела на него в упор, требуя ответа, и он сказал: — Лично я считаю, что ты ни слова не скажешь, даже под пытками, но попробуй убедить в этом Роя. — Может, до этого и не дойдет, — сказала она. — Но раз ты доверяешь мне, то этого достаточно, верно? Она приперла его к стенке. Синий платок, из которого Джек намеревался соорудить маску, лежал у него в кармане пиджака, готовая к действию «беретта» упиралась в пояс. — Наверное, достаточно, — согласился он. Пока хватит и этого. — А как ты доставишь туда деньги? — поинтересовался он. — Через монастырь, — ответила Люси. — Переведу в банк Леона, у сестер там есть свой счет. — А сама-то не собираешься в Никарагуа? — Я подумывала об этом. — Но не в монастырь? — Я больше не сестра Святого Франциска. Правда, я не знаю, кто я теперь. — Сестра Святого Франциска Стигматов, — задумчиво проговорил Джек. Люси улыбнулась, припоминая. — Мне было девятнадцать лет, от одного слова «стигматы» у меня мурашки бегали по коже, я повторяла его про себя снова и снова. — Она смотрела на Джека, но ему казалось, что взгляд ее обращен вовнутрь. Она стала рассказывать, как она молилась о видении, о настоящем мистическом опыте, как она верила в девятнадцать лет, что Бог пошлет ей это видение — скоро, только точно неизвестно, когда именно. Она никому раньше не говорила, а Джеку рассказала, как приподнималась на цыпочках, медленно поднимала руки, сосредотачивалась, воображала себя невесомой, ожидая чуда левитации — любовь Божья вознесет ее, как вознесла святого Франциска. Она сказала, что пыталась представить себе мистический опыт, и решила, что раз экстаз происходит не в уме, значит, его испытывает тело. Она стала задумываться: если это переживание телесно, похоже ли оно на земную любовь, на то, что происходит, когда мужчина и женщина занимаются любовью. Глаза их встретились, и Джек заранее угадал, что она скажет: — Я не знала, что такое земная любовь. Мне еще предстоит это выяснить. Она говорила спокойно, тихим голосом. Они сидели в гостиничном номере, было половина второго ночи. Люси смотрела на него и ждала ответа. — Люси… — только и сумел выговорить Джек. Поднялся на ноги, склонился над ней, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он протянул к ней обе руки, поднял девушку из кресла, прижал ее к себе. Прижал с нежностью, с любовью. — Я буду держать тебя вот так, — пообещал он. — Просто буду держать тебя. — Мы могли бы лечь? — у самого его уха прошептала она. 25 Рой уснул на заднем сиденье «мерседеса» в подземном гараже отеля «Ройял-Сонеста». Когда Джек распахнул переднюю дверцу и скользнул на место водителя, Рой широко раскрыл глаза и спросил, который час. — Без четверти восемь. Где их машина? — Во второму ряду, шестая. Пойди посмотри. Я поставил нашу так, чтобы сразу выехать. Чем там заняты наши сборщики бананов? — Да ничем. — Девки всю ночь проторчали? — Нет, уже ушли. А ты не слышал? — Господи, уже без четверти восемь. Вот уж не думал, что мне придется снова нести ночное дежурство, чтоб ему пусто было. — Нечего жаловаться, ты хорошо спал. — Много ты понимаешь. — Где Каллен? — Понятия не имею. Я заглянул в логово Дарлы, барабанил в дверь, но никто не ответил. Либо его прямо в седле хватил удар и она отвезла его в больницу, либо он свалил. — Ему и идти-то некуда. — Он большой мальчик, — возразил Рой. — Тупой как пень, мать его, но вполне совершеннолетний. Я свел его с Дарлой и сказал ей: «Ну-ка, лапонька, постарайся оттрахать его так, чтобы со старика носки свалились», а она мне: «С какой стати ты так выражаешься?», а я сказал: «С той стати, что в дерьме получше твоего разбираюсь». Ну, а ты как? Вы с сестричкой хорошо позабавились, на хрен, пока я тут в гараже торчал? Где она есть? — Готовит кофе. — Господи, хоть бы и мне принесла чашечку. — Она так и собирается сделать. — Ты не подслушивал под их дверью? — К пяти утра они угомонились и уснули. — Еще бы. — Их судно сегодня утром отплывает, — сказал Джек. — Даже если они и не собираются плыть на нем, они должны уже скоро проснуться и что-то предпринять. Взгляд Роя скользнул мимо Джека в сторону выезда на улицу Бьенвилль. Отсюда он мог видеть нижний этаж гостиницы «Сент-Луис», стоявшей напротив «Ройял-Сонесты», вернее, часть первого этажа — большой четырехугольник, залитый солнечным светом. Обзор отчасти загораживал охранник, сидевший на стуле возле гаражных ворот. — Деньги уже у них, — сказал Рой. — Надо взять их прямо тут. Ловить их на шоссе — полная ерунда, сам понимаешь. — Ты достал маски? — К черту маски. — Значит, забыл? — Не собираюсь я надевать твою долбаную маску! На карнавал не надевал, а теперь с какой стати? Этот парень меня в лицо не знает, ты можешь себе утиральник на рожу повязать, Люси пусть сидит в машине, от нее так и так никакого проку. Черт, тут их и накроем. Я что думаю: деньги в машине. Будь у меня при себе инструменты, вскрыли бы, и все дела. — Не такие же они идиоты, чтобы оставлять деньги в машине. — Вот именно: никто не подумает, что они такие идиоты. А они взяли да и оставили. — Ты в окна заглядывал? — Да, Делани, заглядывал, но я не заглядывал в багажник, черт побери, в нем, знаешь ли, окна нет. — Я рад, что тебе удалось выспаться. — Если в машине нет денег, сматываюсь, на хрен, домой и ложусь спать. Каллен правильно сделал, зря я его тупицей назвал. А, вон она! Хоть бы булочек догадалась прихватить. — Ты посмотри, кто идет за ней! — охнул Джек. Фрэнклин де Диос перешел из света в тень и тоже вошел в гараж; Люси подошла к машине, держа два белых пакетика с булочками — напряженная, считающая каждую минуту. Протягивая пакеты им в окно, Люси предупредила: — Фрэнклин де Диос вышел из гостиницы. — Он тут, — ответил Джек. — Куда только он делся? — Свернул в то крыло, — ответил Рой. — Следи внимательно. — Он перегнулся через спинку сиденья, наклоняясь поближе к Джеку. — Если отъедет, езжай за ним. Где твоя машина? — В том же крыле, — не сразу сообразил Джек. — Слышишь? Он включил зажигание, — сказал Рой. Люси села в машину, Рой распрямился, задергался. — Погоди, погоди, Джек… вот он стронулся с места, точно, это «крайслер», тот самый «крайслер», верно… Ну же, Джек, так и будешь торчать здесь? К тому времени, когда «фольксваген» выехал на Бьенвилль, маневрируя среди припаркованных автомобилей и стоящих под разгрузкой трейлеров, «крайслер» уже исчез, свернув на улицу с односторонним движением. Джеку не сразу удалось нагнать его, он не сразу заметил, как автомобиль сворачивает на Рампарт, а заметив, удивился, куда это направляется Фрэнклин. Рампарт переходит в улицу Тулане, ведущую в сторону аэропорта. Возможно, это и есть ответ: Фрэнклин направляется в аэропорт. Что ж, похоже, Фрэнклин послушался доброго совета и возвращается домой. Не важно, поплывет ли он на лодке или полетит на самолете. Может, ему сперва надо заехать в Майами, собрать вещички. Какой прекрасный солнечный день! Небо ясное, не парит. Только вот «беретта» препротивно упирается в пах. Джек вынул ее из-за пояса и сунул под сиденье. Вечером ему снова предстоит ехать по этой дороге, с чемоданом, битком набитым деньгами, — наградой за неделю трудной и разнообразной работы. Да уж, каждый день случалось что-то новенькое. Он познакомился с необычными людьми, спал с двумя красивыми девушками — именно что спал. Люси вызывала в нем трепетную нежность. Они разделись донага, а нежность осталась, и Джек понял, что просто не сможет раздвинуть ей ноги, не сможет сделать это — тогда все изменится и исчезнет эта небывалая нежность, он будет играть свою роль и наблюдать за собой со стороны. Нет, он будет чувствовать Люси, будет целовать ее, ласкать, но куда острее он будет ощущать самого себя, видеть, как он делает это — делает с Люси что-то, не имеющее никакого отношения к тому, чем они стали друг для друга… Они легли рядом, Джек держал Люси в объятиях и прислушивался к ее сонному дыханию. Нежность наполняла все его существо, и этого было достаточно. Люси была необычной, в ней не было ничего претенциозного, притворного, поэтому она порой казалась невинным ребенком, но она знала и умела нечто такое, что самому Джеку никогда не удавалось: она пыталась воплотить свою мечту. Чтобы разговаривать с ней, нужно было научиться внимательно слушать и вдумываться в ее и свои слова. Вот когда Джек болтал с Хелен, он мог сказать все, что взбредет на ум, мог сделать любую глупость, мог дурачиться, даже занимаясь с ней любовью, а порой, чтобы понять друг друга, им хватало одного взгляда. Люси и Хелен должны понравиться друг другу. В общем, настроение у Джека было отличное, пока он мчался за черным «крайслером» в аэропорт, а затем свернул на парковку для арендуемых автомобилей. Притормозив у обочины, Джек наблюдал, как Фрэнклин выходит из «крайслера» с небольшой сумкой в руках. Может, выйти из машины, окликнуть его, помахать на прощание? Тогда лучше поторопиться, а то Фрэнклин сядет сейчас в автобус. А может, подвезти его до самого терминала, пожелать счастливого пути? Правда, вчера они уже попрощались, так что лучше оставить парня в покое. Но а что это он делает? Фрэнклин в черном костюме с сумкой через плечо вышел со стоянки для арендуемых автомобилей и пошел вовсе не к остановке автобусов, а назад по дороге, прямиком к машине, в которой сидел Джек. Наклонился, сунул в окно свою скуластую физиономию с прилизанными волосами. Господи, да он еще и улыбается! — Как дела? Поедешь обратно? Джек кивнул. — Подвезешь меня? — Я не знаю, куда поплывет эта лодка, в Гондурас или в Коста-Рику, — сказал Фрэнклин. — Мне не сказал ни Уолли Скейлс, ни тот, другой парень. Как его зовут? Он живет в городе, откуда должна отплыть лодка. — Элвин Кромвель. — Ну да, ты в курсе. Альбин. Может, в Коста-Рику — там наш вождь, Бруклин Ривера. Я был бы рад повидать его, но лучше бы сразу поплыть в Гондурас. — Почему так, Фрэнклин? — Оттуда я смогу вернуться в Никарагуа вместе с друзьями, навестить знакомых. — Навестить знакомых? — Они живут в концентрационном лагере в провинции Хинотега, в местечке Кусу-де-Бокай. — В Хинотеге? — Может, нам удастся выручить их оттуда, помочь им, построить новые дома и раздобыть достаточно бобов и риса. Они ехали по шоссе обратно из аэропорта в Новый Орлеан. — Знаешь ту женщину из Карвиля, что ехала со мной в катафалке? — спросил Джек. — Ее зовут Люси Николс. — Да, полковник Годой говорил о ней. — Она работала в больнице для прокаженных возле города Хинотеги. — Город Хинотега? Это далеко от Кусу-де-Бокай. — Полковник явился в больницу со своими людьми, и они вырезали всех больных, а больницу сожгли. — Наверное, так и было. — Люси хочет отстроить больницу заново. — Это хорошо. — Она хорошая женщина. На это Фрэнклин ничего не ответил, и они в молчании проехали еще с милю. Джек пытался осмыслить ситуацию. — Я думал, ты собираешься на самолет, а ты приехал, чтобы вернуть машину. — Они вызвали меня, велели ее отогнать. Ничего, у меня еще есть время. — Теперь тебе пора в Галфпорт. Фрэнклин снова ничего не ответил. Это напомнило Джеку его разговор с Уолли Скейлсом, когда тот раскрывал рот, только если его спрашивали в лоб. — Ты знаешь, как туда добраться? — Да, знаю. Трудно с ним разговаривать. — Поедешь на автобусе? — Нет, не на автобусе. — Но ты же собираешься попасть на судно? — Конечно. Я еду домой. — Но теперь ты точно знаешь: полковник Годой и Криспин не поплывут на этой лодке. — Знаю. Ты сказал мне, и Уолли тоже. Джек снова призадумался. Индеец думает, что Джеку все известно, а потому нельзя выдавать себя чересчур настойчивыми расспросами. Они выехали на улицу Тулане, свернули на Рампарт. — Я рад, что все получилось, как ты хотел, Фрэнклин. — Да, похоже на то. — Я-то думал, ты уже собрался. — Ну да. — Поехал за тобой в аэропорт. — Да, я понял. Спасибо. — Хотел попрощаться, выпить по чашечке кофе. Мы вчера столько водки выпили, ты как, ничего? — Вполне. Джек свернул с Рампарт на Конти, улицу с односторонним движением. Она вела к реке через Французский квартал. — Мы почти на месте. Где тебя высадить? — Не важно. Я возвращаюсь в гостиницу. Черт! Это уже и вовсе озадачило Джека. — Не стоит, Фрэнклин! — Но тут же ему пришло в голову, что это совсем не плохая идея. — Хочешь еще раз повидаться с ними напоследок? — Хочу сказать им, что я увольняюсь. Попрощаться. — Не надо говорить им, что ты собираешься плыть на том судне. Я бы на твоем месте не стал даже упоминать о нем. — Просто скажу, что я больше не работаю на них, и попрощаюсь. — Может быть, они спят. — Нет, они вызывали меня утром. Криспин вызывал. — Он провел там всю ночь, — дополнил Джек. — К ним приходили женщины. — Ты и это знаешь? — Фрэнклин, я знаю даже то, чего они еще не сделали, ясно? — Фрэнклин усмехнулся, выставив золотой зуб. — Я предупредил тебя, оказал тебе услугу, хоть это мне и не полагается делать. Но мы же друзья, верно? — Да, мы друзья. — Слушай, ты поднимешься к ним в номер, они как раз собирают вещи. Если, конечно, уже проблевались после своей вечеринки. — Ему удалось снова вызвать у Фрэнклина усмешку. — Так вот, будешь у них в номере, окажи и ты мне услугу, когда они отвернутся. — Он вернулся, — сказала Люси, наблюдая, как Джек загоняет свой «фольксваген» в гараж со стороны улицы Конти. Он проехал мимо ряда, где стояла машина Люси, и остановился неподалеку. У самого ее уха Рой спросил: — А кто это с ним? Господи, он привез этого типа обратно! На глазах у Люси Фрэнклин вышел из «фольксвагена» и пошел в сторону выхода на Бьенвилль. У него по-прежнему была в руках небольшая дорожная сумка. Джек остался стоять у машины, так и не закрыв дверцу. — Вчера у них был долгий разговор. — У кого — у них? — У Джека с Фрэнклином. — О чем? Джек что-то сказал Фрэнклину. Фрэнклин, оглянувшись, помахал ему рукой и пошел к выходу, а Джек смотрел ему вслед. — О чем был долгий разговор? Джек захлопнул дверь своей машины, обошел ее сзади и направился к ним, он не спешил, но судя по его оживленному лицу, все складывалось удачно. Рой заорал так, что чуть стекло не треснуло: — Ты подойдешь к нам наконец, господи Иисусе?! Джек глянул в сторону Роя, но шагу не прибавил. Подошел к машине, наклонился, сунул голову в окно. Люси повернулась к нему. — Похоже, все получится, — заявил Джек. Глянул на Роя и распорядился: — Иди в гостиницу, побудь там во дворе. Фрэнклин скоро спустится, а ты наблюдай за полковником. Если он вылетит из номера как угорелый, останови его. Помаринуй его, прикинься охранником или еще кем, нам нужно пять минут. А может быть, он и не выскочит из номера, если ничего не заметит. — Могу я спросить, почему это поручается мне, Джек? — Потому что ты — наш герой, и полковник не знает тебя в лицо. — А ты хоть что-нибудь собираешься сделать сам? — Я хочу заглянуть в багажник их машины. Фрэнклин постарается раздобыть нам ключи. 26 Фрэнклин все с той же сумкой через плечо вышел из лифта, проследовал к 501-му номеру, слева в нише, постучал в дверь. Прислушался, постучал еще раз, немного подождал и постучал в третий раз. Изнутри не доносилось ни звука, но он был уверен: они или в номере, или внизу в ресторане, или еще где-то поблизости, ведь новехонькая машина так и стоит в гараже. Обернувшись, Фрэнклин заметил худенькую негритянку в платье горничной — униформа висела на ней мешком, она устало катила тележку, нагруженную полотенцами и постельным бельем, пластмассовыми ведрами и бутылками с моющими средствами. — Мэм, — обратился к ней Фрэнклин, — скажите, пожалуйста, они выходили из номера? Женщина стояла к нему боком и лишь слегка повернула голову, приглядываясь к нему, но стараясь не подавать виду, что наблюдает за ним. — Я работаю на них, — пояснил Фрэнклин, — но решил уволиться и хочу предупредить их. Женщина подняла глаза от тележки и посмотрела на индейца в упор. На ее щеке виднелось какое-то пятно. От табака, решил Фрэнклин. — Уволиться решил, да? — Мне не нравится работать на них. — Фрэнклин сделал пару шагов навстречу горничной, остановился у лифта. — С тобой плохо обращаются? Фрэнклин покачал головой. — Они мне не нравятся. Так они в номере? — Думаю, да. Откуда ты родом? — Из Никарагуа. — Да, похоже, ты и впрямь оттуда, вон как разговариваешь. Так ты уезжаешь, да? — Фрэнклин кивнул, и она спросила: — А они тоже уезжают? — Дождалась его кивка и сказала: — Очень хорошо. Только поспевай прибирать за ними. Целый день тут вожусь. — Да, они такие, — согласился Фрэнклин. — А ты можешь открыть мне дверь, мамаша? — Конечно, милок, с удовольствием. Фрэнклин протянул ей доллар. Переступив порог номера, он услышал музыку и голоса, доносившиеся из спальни, увидел сервировочный столик с грязными тарелками и стаканами, подушки, сброшенные с дивана на пол, почуял запах застоявшегося сигаретного дыма. Фрэнклин пересек гостиную и подошел к стоявшему в углу столу. Там он нашел портфель полковника, но ключей от машины не было. Банковские мешки обнаружились на полу под столом. Положив свою сумку на стул, Фрэнклин наклонился и пощупал округлый бок мешка, осмотрел его металлический замок. Вскрыть такой — раз плюнуть. Выпрямившись, Фрэнклин снова посмотрел на стол и подумал, стоит ли пытаться влезть в портфель полковника, сделанный из крокодиловой кожи. — Что ты тут делаешь? — по-испански окликнул его полковник. Фрэнклин обернулся. В дверях между гостиной и спальней стоял полковник Годой в красных трусах. — Как ты сюда вошел? — Я битый час стучал в дверь. — Как ты вошел? — повторил полковник по-английски. — Горничная открыла своим ключом. Я стучал, а мне никто не ответил, — сказал Фрэнклин, рассматривая этого человечка в красных трусах — как он пыжится, как грозно глядит на него. Вышел из спальни Криспин, обмотав свои чресла полотенцем. Вот бы спросить их, что они там делали, с какой стати включили музыку? Танцуют, что ли, голые? Эта мысль вызвала у него легкое подобие улыбки. — Говорит, его горничная впустила, — обратился полковник к Криспину. Криспин казался больным, совсем отощал, кости торчат. Ничего не говоря, Криспин прошел через всю комнату к кофейному столику и схватил сигареты. Фрэнклин снова посмотрел на полковника и увидел, что тот по-прежнему наблюдает за ним. — Машину отогнал? Фрэнклин кивнул. — Что? Говори вслух! — Да, я вернул машину. — Где квитанция? — У меня нет. Вы ничего не говорили. — Я сказал, привезти расписку. Дурак, что ли? — Зачем она нам? — по-испански возразил Криспин. — Не важно, зачем. Я велел ему привезти расписку. — Он ничего не понимает в расписках, — сказал Криспин снова по-испански. — Он бы не понял, что это расписка, даже если бы ему ее вложили в руки. — Я велел ему взять расписку. Нужно, чтобы они знали, кто вернул машину. — Да, это я упустил, — признал Криспин, раскуривая сигарету. Фрэнклин спокойно переводил взгляд с одного лица на другое. Полковник сказал: — Все потому, что ты слишком много пьешь и слишком много болтаешь. Ты совсем позабыл о дисциплине. Знаешь, как быстро ты загнулся бы в джунглях? Криспин сказал: — Хватит мне втирать про свою военную жизнь. Мне и этой ночи хватило. Боже мой, ты рассказал этим шлюхам историю всей своей жизни. Им что, так это интересно? Плевать они хотели. Знаешь, чего они хотят? Они хотят попасть в Майами. Полковник сказал: — Еще бы. Ты сам пригласил этих шлюх ехать с нами. Забыл, да? Напился до чертиков. Тут полковник вновь повернулся к Фрэнклину и вытаращился на него, словно собираясь что-то сказать, но только и смог выдавить из себя: — Ну, и что тебе нужно? — Что-нибудь отнести в машину? — Я еще не уложил вещи. Фрэнклин стоял у стола. Он осторожно дотронулся носком ботинка до одного из мешков. — А это? Отнести их? Полковник наблюдал за ним. — Что? — сказал он. — Думаешь, там деньги? — Не знаю. — Он ничего не знает, — повторил Криспин, снова пересекая комнату. Он ушел в спальню, оставив их с полковником наедине, и тогда Фрэнклин сказал: — Не думаю. Я думаю, вы держите их в своей новой машине. — Ах, вот что ты думаешь? — фыркнул полковник, упирая руки в боки, как раз над врезавшейся ему в живот резинкой ярко-красных трусов. — А ты неглуп, Фрэнклин. Откуда это ты у нас взялся такой умный, миссионеры выучили? — И через плечо, повысив голос, бросил в спальню: — Фрэнклин думает, что деньги в машине. Из ванной послышался шум воды и перекрывавший его голос Криспина: — Спроси, откуда он узнал. — Откуда ты узнал, Фрэнклин? — Я знал: вы не станете держать деньги здесь. — А в машине, где никто за ними не присматривает? — Я думаю, за ними кое-что присматривает. Все так же через плечо полковник сказал Криспину: — Он думает, за ними кое-что присматривает. — Что-что? — откликнулся голос Криспина. Фрэнклин терпеливо ждал, пока полковник повторит свой ответ, а Криспин спросил: — Откуда он это узнал? Вот дураки, подумал Фрэнклин, они даже сами не знают, какие они дураки, и теперь уже никогда не узнают. Полковник, все так же уперев руки в боки — только дурак мог нацепить такие трусы, — повторил вопрос: — Как ты об этом узнал? — Какая разница, — ответил Фрэнклин. — Я больше на вас не работаю. Лицо полковника застыло, сделалось холодным, неподвижным, как камень. Фрэнклин повернулся к своей сумке, лежавшей на стуле, и услышал, как полковник ледяным голосом переспрашивает: — Что? Что ты сказал? Фрэнклин достал из сумки «беретту» и увидел, как лицо полковника вновь изменилось, как широко раскрылись глаза, когда девятимиллиметровый ствол нацелился ему в грудь. — Я больше на вас не работаю, — повторил Фрэнклин и выстрелил. Полковник отшатнулся, широко раскинув руки, и рухнул на пол. Встав над его телом, Фрэнклин сказал: — Всего доброго! — Выстрелил снова и увидел, как тело подскочило и ударилось об пол. В дверях появился Криспин — Фрэнклин сперва услышал его шаги, а затем увидел его самого, в полотенце, обмотанном вокруг бедер, с такими же широко раскрытыми глазами, как у полковника. — Я уволился, Криспин, — сообщил Фрэнклин, стреляя ему в грудь, а потом подошел к дверям спальни, еще раз пожелал своему боссу всего доброго и сделал контрольный выстрел. Ключи от машины он нашел на комоде. Рой занял такую позицию, чтобы, глядя прямо перед собой сквозь стеклянную дверь холла, наблюдать за лифтом, а повернув голову всего на 45 градусов, разглядеть по ту сторону дворика перила пятого этажа высотой примерно по пояс взрослому человеку. Когда сверху донесся отчетливый хлопок, затем пауза, еще один хлопок и потом еще два, Рой поднял голову и присмотрелся. Хлопки были тихие, но Рою и прежде доводилось слышать этот негромкий, жесткий звук. Он был уверен, что раздались они именно там, на пятом этаже, хотя, конечно, могли донестись и с улицы. Ни один из постояльцев гостиницы, занятых своим завтраком, не обратил внимания на эти звуки, никто даже ухом не повел. Там, на пятом этаже, горничная — кажется, цветная — остановила свою тележку и стояла, глядя в сторону лифта. Рой принялся наблюдать за горничной. Если выстрелы действительно раздались на пятом этаже, она должна была их слышать. Но горничная, кажется, утратила интерес к тому, за чем она наблюдала или чего ждала, сдвинулась с места и покатила свою тележку прочь от лифта и ниши с номером 501. Больше там не было видно ни души. Двери не открывались, соседи не выглядывали разузнать, что произошло. Может быть, негроиндейца застукали, когда он пытался утащить ключи от машины, но не стрелять же его за это! Конечно, хлопки могли донестись и с улицы. Рой допускал такую возможность, но не слишком в нее верил. А вот теперь кое-кто из гостей начал задирать головы: им стало любопытно, куда это смотрит Рой. Нужно выбрать наблюдательный пункт получше. Подняться в снятый ими номер 509, оставив дверь открытой. Но для этого нужно взять ключ, черт его подери! Фрэнклин ждал лифта. В конце коридора возилась горничная. Он не удосужился подойти к перилам и проверить, не смотрит ли кто вверх: довольно было и того, что он не слышал голосов, вообще никакого шума. Пришел лифт, Фрэнклин спустился вниз и вышел в холл. Там мужчина и женщина разговаривали со швейцаром, поставив свои чемоданы на пол. Через стеклянную дверь Фрэнклин посмотрел во внутренний дворик. Все спокойно сидят за столами, поглощают завтрак. Оглянувшись на бюро регистрации, Фрэнклин повернулся и пошел дальше, но тут он заметил парня, который, упершись ладонями в стойку, поджидал гостиничного служащего, тем временем говорившего по телефону. Это был тот самый парень, которого он уже видел с Джеком Делани. Весь из себя крутой, с прямыми темными волосами. По его манере разговаривать Фрэнклин принял его за полицейского. Он заторопился, пошел дальше, не оглядываясь, надеясь, что парень его не заметит. Не хотелось бы, чтобы он проследил его до гаража. От такого только и жди неприятностей, а Фрэнклин не хотел больше никого убивать, но если придется — что ж, он снова выстрелит. Джек с Люси сидели в ее машине на передних сиденьях, уставившись на освещенный солнцем четырехугольник открытых ворот. Люси сказала: — Может быть, я повторяюсь, но все равно, мне непонятно, к чему ты это затеял. — Чтобы угодить Рою, — улыбнулся Джек. — Он рычит, как медведь, когда не выспится, но он был копом и инстинкта не утратил. Нельзя доверять всему, что кажется, и наоборот. — Ни один нормальный человек не бросит два миллиона долларов в машине, оставленной в общественном гараже, хоть бы даже и в запертом багажнике. — Я тоже говорил это Рою. — Потом еще придется возвращать ключи. — Это не наша проблема. Оставим их где-нибудь в холле. Раньше я думал, что умею ждать, но я ошибался. — Нет, ты умеешь. — Мы еще ничего толком не сделали, а мне уже надо бежать в туалет, — пожаловался он. — Как-то раз я пробрался в номер, парочка крепко спала, и вдруг мне приспичило. Я ничего и прихватить не успел. Со всех ног побежал вниз, и меня несло до утра. — Он задумчиво коснулся кармана куртки. — Знаешь, ствол-то я оставил в машине под сиденьем. Пойду заберу. — Он пока тебе не нужен, — напряженно проговорила Люси, когда он открывал дверцу. Потом она снова взглянула в сторону солнечного пятна в воротах гаража и остановила Джека: — Он уже вернулся. Фрэнклин прошелся по дорожке мимо первого ряда машин, потом мимо второго, увидел старую машину Джека Делани с открытой дверцей, позади нее — синюю машину, принадлежавшую женщине. Джек Делани вышел из синей машины, подошел к своей, увидел Фрэнклина и приподнял руку в знак приветствия, но Фрэнклин не помахал ему в ответ. Он свернул в тот ряд, где дожидался новый кремовый «мерседес», и пошел к нему, не оглядываясь, заведомо зная, что все равно не успеет сесть в машину и уехать, прежде чем Джек преградит ему путь. Жаль будет сбивать его машиной, но стрелять в него еще хуже. Фрэнклин все-таки быстро оглянулся и понял, что попытка удрать ему не удастся: у Джека в руках был пистолет. — Фрэнклин, погоди! Придерживая одной рукой сумку, индеец другой рукой вставил ключ в замок, отпер дверцу машины и уже начал садиться в нее, когда подоспел Джек. — Да погоди же ты! Фрэнклин помедлил, потом вылез из машины, оставив свою сумку на сиденье, приподняв руки почти на высоту плеч. Джек захлопнул дверцу, чтобы она ему не мешала. — Что ты задумал, Фрэнклин? — Уезжаю. — С ними вместе? После всего, что я тебе сказал? — Нет, не с ними. Мне пора на корабль. — Ты украдешь у них машину? Что ты будешь с ней делать? — Брошу там. Это все равно. — Погоди, а что ты им сказал? — Сказал, что больше на них не работаю, и попрощался. — А они что? — Ничего. — Господи Иисусе, Фрэнклин! Сзади послышались легкие шлепки кожаных сандалий по бетонному полу — к ним спешила Люси. Обернувшись, Джек сказал ей: — Представляешь, Фрэнклин хочет угнать их машину. — Мы еще не знакомы, — ответила Люси, обошла Джека, протиснулась между «мерседесом» и припаркованной рядом машиной и приветливо протянула руку Фрэнклину. Тот медленно опустил руки, и Люси сжала его правую ладонь обеими своими. — Я много слышала о тебе, Фрэнклин. У меня был друг, индеец мискито, он лечился у нас в «Саградо Фамилия», в больнице для прокаженных. Он долго жил у нас. Его звали Армстронг Диего. Ты не знал его? Фрэнклин покачал головой. Что-то то ли тревожило его, то ли повергало в недоумение. — Люди полковника Дагоберто Годоя убили Диего, — продолжала Люси. — Зарезали и его, и других пациентов своими мачете. — Мы тут болтаем, а что там делает полковник? — всполошился Джек. — Ничего. — Как ничего? — Лежит себе, и все. — Хорошо, Фрэнклин, а деньги в машине? Ты собираешься все забрать себе, не так ли? Фрэнклин казался скорее задумчивым, чем растерянным. Он слегка кивнул головой, потом еще раз, поуверенней. Вот так всегда: спроси его в лоб, и он ответит. — Забираешь все деньги? — повторил Джек, и вновь индеец дважды кивнул. — По правде сказать, ты отважный парень, Фрэнклин. — Джек поднял «беретту», направив оружие прямо в лицо индейцу. — Дай ключи Люси. Фрэнклин не сводил глаз с дула. Не поворачиваясь к Люси, он передал ей ключи — просто выпустил их из рук и позволил ей подхватить. Джек тоже не смотрел на Люси, он полностью сосредоточил свое внимание на этом мрачном лице, на темных глазах индейца. Люси прошла мимо Фрэнклина к багажнику. Перебирая ключи, она искала тот, который был ей нужен. — Если она откроет багажник… — начал Фрэнклин. — То что? — Она умрет. — И ты умрешь, если хоть шелохнешься, — пригрозил ему Джек. — Столько ключей! — пожаловалась Люси. — Это не я убью ее, — пояснил Фрэнклин. — Она погибнет. Они смотрели друг другу прямо в глаза. Джек все еще целился в индейца. — Я не шучу. Не двигайся. Но Фрэнклин уже начал поворачиваться. — Стой, черт побери, стой, Фрэнклин! — заорал Джек. Он готов был выстрелить из «беретты» в подставленную ему спину, но Фрэнклин уже подскочил к Люси, которая наклонилась над багажником и тут же выпрямилась, когда Фрэнклин оказался рядом с ней. Фрэнклин что-то сказал ей, взял за руку, и Джек увидел, как испуганно раскрылись глаза девушки. Он поспешил ей на помощь. Фрэнклин забрал у нее ключи — да что там, она сама отдала ключи, виновато оглянувшись на подбегавшего к ним Джека. Фрэнклин уже вставлял ключ в замок. — Не трогай его, Джек, — предупредила она. Фрэнклин опустился на колени, прижал одной рукой крышку багажника, а другой аккуратно повернул ключ и принялся очень осторожно, по одному дюйму, приподнимать крышку. Наклонился еще ближе и заглянул вовнутрь. — Там может быть бомба, — прошептала Люси. — Откуда он знает? — Он думает — может быть, — сказала Люси. — Они так делали раньше. Тот священник в Хинотеге открыл багажник, и его разнесло на куски. — Он мог подождать, пока ты сама откроешь. — Но не стал. Фрэнклин тихонько приподнял крышку, придержал ее, приподнял еще чуть-чуть, насколько позволял установленный внутри механизм. Когда отверстие достигло примерно восьми дюймов, он погрузил руку в багажник по самое плечо, прижавшись лицом к покрашенному кремовой краской металлу, и стал что-то сосредоточенно нащупывать внутри, весь отдавшись осязанию, словно сейчас пальцы заменяли ему глаза. Наконец он выпрямился, поджав под себя ноги, плечом откинул крышку, поднялся и отступил в сторону, давая Джеку и Люси возможность рассмотреть, что же там было внутри: ручная граната, к кольцу которой была прикреплена разогнутая металлическая вешалка. Теперь эта граната оказалась в руках у Фрэнклина. — «МК-2», — сообщил Фрэнклин, — ее еще называют «ананас». — Усмехаясь, протянул гранату Джеку. — Не хочешь? Как хочешь. — И засунул ее в карман пиджака. — Ну, ты у нас и шутник, Фрэнклин, — отозвался Джек. Что еще он мог сказать парню, который преспокойно засунул гранату себе в карман, парню, который не допустил, чтобы Люси погибла от взрыва! — Почему ты остановил меня? — спросила Люси. Фрэнклин молча покачал головой, с лица его так и не сходила улыбка. Он не знал, что сказать. Молча повернулся, до конца откинул крышку багажника. Люси заглянула туда и позвала: — Джек! Джек подошел ближе и увидел внутри два больших алюминиевых чемодана. Они лежали на брюхе вплотную друг к другу. 27 Рой вышел из лифта, свернул к 501-му номеру и уставился на дверь, но как бы пристально он на нее ни глядел, никаких тайн дверь ему поведать не собиралась. Он прошелся по коридору в другую сторону, к номеру 509, услышал, как внутри надрывается телефон. Проклятый ключ никак не поворачивался. Телефон все звонил. Рой ударил дверь сперва кулаком, потом ногой, дернул за ручку, наконец сумел повернуть ключ, и дверь открылась. Он не стал ее закрывать, прошел сразу к столику у кровати и снял трубку. — Кто это? — Рой? — услышал он голос Каллена. — Это я, Рой. А вы все еще там? — Кажется, да, — проворчал Рой. — Ну-ка, дай подумать. Точно, мы еще там. Он снял телефон со столика и отошел с ним на столько, на сколько позволила длина шнура. Этого как раз хватило, чтобы наблюдать в открытую дверь за лифтом. — Ничего еще не сделали? — Сидим тут, дурью маемся. Калли, мы все ждем. А как ты? Как прекрасная Дарла? — Все так же прекрасна. — Не забудь хорошенько помыться с мылом, ясно? — Я вот думаю, надо бы спросить доктора… — начал Каллен. На другой стороне коридора показалась горничная с тележкой, нагруженной полотенцами и прочей ерундой. — Понимаешь, если я буду делать что-то такое, от чего можно чересчур возбудиться или возникает такое ощущение, будто тебя кто-то за задницу схватил… Горничная медленно, словно украдкой, пробиралась в сторону лифта. Повернула голову, глянула в сторону ниши, где был расположен люкс 501. Остановилась, дожидаясь чего-то. — Понимаешь, о чем я говорю, Рой? Я уверен, доктор сказал бы, что мне не следует этим заниматься с моим, как его, анамнезом. В смысле, будильник уже не тот, Рой. Только мне неудобно, я вроде как подвел вас обоих. Что скажешь, Рой? Горничная все не отходила от номера 501. — Если собираешься помирать, Калли, можешь сделать это прямо сейчас, — сказал Рой, повесил трубку, еще раз глянул в сторону горничной, поставил телефон на пол и вышел из комнаты. Один из двух алюминиевых чемоданов лежал теперь на маленьком баре в доме, принадлежавшем матери Люси, на террасе для гостей. Джек потрогал полированную поверхность металла. Налил себе выпить — уже третья порция с тех пор, как они приехали сюда. Первые две рюмки водки он проглотил, пока Люси считала деньги, пока они, не присаживаясь, яростно спорили друг с другом и, наконец, пришли к согласию. Теперь он сидел в комнате один. Должно быть, в последний раз. Свою машину он оставил в гараже для Роя. Может, и не следовало проявлять такую заботу, но невелика разница: Рой так и так скоро примчится, хоть на машине, хоть на трамвае. Они открыли оба алюминиевых чемодана прямо там, в багажнике новой машины полковника. В обоих сверху лежали белые футболки, прикрывавшие стопки купюр. Футболки были толстые, из какого-то многослойного материала. Фрэнклин сказал, это что-то вроде современного бронежилета, такие носили офицеры «контрас». Джеку не терпелось уйти из гаража, он боялся, что вот-вот сюда явится полковник. Зачем они стоят здесь, возле машины, о чем еще говорить? Но тут он увидел, как Фрэнклин достает один чемодан, протягивает его Люси, и понял, что это — компромисс, и касается эта сделка только Фрэнклина и Люси: половина отходит его племени, половина — прокаженным. Правильно ли это? Джек все еще не мог понять. И кто, в конце концов, в этой истории хорошие парни, а кто плохие… Он услышал шаги Люси по твердому паркету, потом она появилась в дверях и сообщила: — Рой приехал. — Повернулась и ушла, шаги ее затихли где-то вдали. В доме настала тишина. Джек стоял, прислушиваясь. Люси не возвращалась. Должно быть, Рой, войдя в дом, сразу же спросил, что произошло, и теперь Люси рассказывает ему. Или она начала рассказывать на ходу, и в какой-то момент Рой остановился, вслушиваясь в ее рассказ… Джек налил себе скотча и подошел к двери со стаканом в руках. Надо протянуть Рою выпивку, как только он войдет. Хоть немного успокоить его. Если у Роя в глазах опять появится то смертоносное выражение… Джек не знал, чем обернется такая ситуация, и предпочел заранее присмотреть себе оружие. Пушка его лежала на баре, но Рой только рассмеется, если он пригрозит ему «береттой». Медный подсвечник на столике у телефона — вот он может сгодиться… Голоса в коридоре, шаги, громкий возглас Роя: — ЧТО?! — Только это, больше ничего. Ясно, Люси ему все рассказала, она еще что-то договаривает, но они уже входят в комнату. Джек протянул Рою скотч, но Рой оттолкнул стакан. — Ты отдал половину денег этому ниггеру? — Вот он, смертоносный взгляд. Джек поставил стакан на столик у телефона. Ладонь и даже рукав у него намокли от расплескавшегося виски. — Все было как раз наоборот, Рой. Это Фрэнклин отдал деньги Люси. Деньги были его. Рой прямиком направился к алюминиевому чемодану. — Его деньги? В каком смысле? Сперва они принадлежали тем парням в гостинице, и знаешь, что ниггер сделал с ними? Он пристрелил их, вот что. Пристрелил обоих, каждому всадил по две пули в грудь. — Фрэнклин? — переспросил Джек. — Фрэнклин, твой приятель. У тебя был с ним долгий разговор, да? Он пообещал оказать тебе услугу, да? Так вот, он пошел и взял ключи, а заодно и пристрелил этих ребят. А ты позволил ему уехать и прихватить с собой миллион долларов?! Да этот гребаный индеец еще год назад башмаков не носил! Что у тебя в голове делается, Господи Иисусе?! — Он нам не сказал, — вмешалась Люси. — А если б ты знала, ты бы ему отдала все? — зарычал Рой. — Я просто хочу понять ход ваших мыслей. Вы его отпустили, и все тут? Господи, да он еще и машину полковника прихватил, а вы стояли и смотрели, как он уезжает. — Рой энергично повернулся к чемоданчику с деньгами и поинтересовался: — И что же это у нас получается? Теперь ты будешь настаивать, что половина принадлежит ей… — Он открыл чемоданчик и уставился на стопки крупных купюр. — Сколько тут, ровно миллион? — Миллион сто тысяч, — сказала Люси, сунула руку в соломенную сумку, которая лежала рядом с ней на диване, достала пачку сигарет и закурила. Рой снова посмотрел на Джека. — Мы с тобой делим остаток пополам или на три части? К черту Каллена, он нам ничем не помог. — Мы с тобой тоже мало что сделали, — заметил Джек. — Я же тебе говорю, Фрэнклин отдал деньги Люси. Я был там, я видел. Мне он никакой доли не выделял, не говорил: «Держи, это тебе, это Рою». Нет, он все отдал Люси. Она думала, что должна поделиться с нами, но я ее отговорил. Она отвезет все деньги в Никарагуа, поскольку именно этого хотел Фрэнклин. — Если б за дерьмо давали деньги, ты бы весь рынок им затопил, — фыркнул Рой. — Вижу, вы опять тут о чем-то сговорились. Так и слышу, как вы шепчете друг другу: «Посмотрим, может, нам удастся затуманить мозги старому дурню Рою. Скажем ему, что все деньги пойдут несчастным прокаженным…» — Так оно и есть, — кивнула Люси. — Они пойдут на больницу. — Он знает это, — сказал Джек, — ему просто нужен предлог. — Да о чем с вами говорить, — сказал Рой, захлопнул чемодан и снял его с бара. — Меня не мучила совесть, когда мы собирались отнять баксы у никарагуанцев, и уж тем более я могу забрать их у такой парочки неудачников, как вы. — Он аккуратно обошел Люси и добавил: — Есть проблемы — обращайтесь в полицию. Попробуйте объяснить, чем вы тут занимались. Джек сжал пальцами медный подсвечник, снял его со столика и прижал к себе, все еще ни на что не решившись. Рой приостановился в нескольких шагах от него, распахнул пиджак. — Думаешь врезать мне подсвечником, Джек? Да я родную мать пристрелил бы за миллион долларов. — Я тоже, — послышался голос Люси. Она поднялась с дивана, обеими руками сжимая никелированный отцовский револьвер. Медленно вытянула руки. Рой повернулся к ней — не всем телом, а только чтобы взглянуть, — и Рой сказал: — Черт, я и забыл. А наплечная кобура на тебе? Покажи-ка. Знаешь, Джек, такая, какую киношные копы носят. — Если попытаешься уйти с деньгами, я выстрелю в тебя, — предупредила Люси. — Сестрица, — заулыбался Рой, — если у тебя хватит пороха выстрелить, ты имеешь все права на эти деньги. — Он снова повернулся и сделал еще один шаг к двери, потом другой. Люси выстрелила, и Рой громко вскрикнул. 28 Хелен открыла заднюю дверцу катафалка, потянула на себя каталку, стараясь одновременно выпрямить ее чертовы ножки. Подойдя к ней, Джек сказал: — Минутку, — и повернул удерживавшую ножки защелку. — Я справлюсь, — пообещал он, вытолкнул каталку и покатил ее по кирпичной дорожке через сад. Хелен смотрела ему вслед, удивляясь, отчего он так спокоен. Когда Джек вошел в тень деревьев, открылась дверь, выходившая в патио. Люси осталась стоять на пороге, придерживая дверь открытой. Джек управился быстро, выкатил каталку с лежавшим на ней человеком, сказал что-то Люси и поцеловал ее на прощание, прошел через сад к подъездной дорожке, к задней дверце катафалка. И, только помогая Джеку загрузить каталку, Хелен обнаружила, что лежавший на ней мужчина отнюдь не был мертв. Глаза его были открыты, между правой рукой и боком было запихнуто несколько полотенец. Он бормотал ругательства, стараясь побольнее уязвить, обозвал Джека непристойным словом, которое обычно адресуют женщинам. Джек и в ус себе не дул. Поднял каталку в катафалк и захлопнул дверцу. — Джек, я не могу везти в катафалке человека, который еще не умер! — возмутилась она. Джек попросил ее не суетиться, помахал рукой Люси, и Люси помахала ему рукой, по-прежнему стоя в патио. Хелен села за руль, Джек устроился рядом, закурив сигарету. Счастливый человек, ничто его не беспокоит. Хотела бы Хелен знать, почему они не вызвали «скорую помощь». Джек объяснил: потому что врачи спросили бы, каким образом Рой схлопотал пулю. Коснувшись легонько ее бедра, он показал: пуля попала вот сюда, только у Роя в этом месте оказался толстый слой жира. Но ведь Рой, наверное, зол как черт? А на это Джек сказал: не беда, Рой все равно не сможет на них донести, потому что и сам по уши увяз в этом деле. А остальные вопросы можно оставить на потом, сперва надо отвезти беднягу Роя в «Чэрити». У входа в приемный покой они сгрузили Роя, переложили его на больничную каталку, Джек нетерпеливо отмахнулся от вопросов санитара и сказал Рою: — Давай поправляйся, старина. Санитар тут же повез Роя прочь, и Хелен не расслышала, что тот сказал Джеку. Они вернулись в кабину катафалка. — Поедем на Кэнэл-стрит, — предложил Джек. — Заглянем в «Мандину», выпьем по рюмочке. Ты как? Мы с Лео всегда заходили туда разрядиться после похорон. — Даже не рассчитывай, что он снова возьмет тебя на работу, — предупредила Хелен. — Эта работа твоя, — ответил Джек. — Получай удовольствие. Хелен искоса глянула на него. Невинный, как ребенок, сидит и любуется субботним вечером на Кэнэл-стрит. — Мне еще не приходилось встречаться с девушкой, работающей в похоронном бюро, — продолжил он после небольшой паузы. — Это будет что-то новенькое. Завтра я поеду в Галфпорт за машиной. Этот парень предложил мне пользоваться, сколько душа пожелает, его новехоньким «мерседесом» за шестьдесят тысяч долларов. Ключи он оставит в конторе «Стандард фрут». — Ты хоть передо мной-то не прикидывайся, — посоветовала ему Хелен. — Что-то это на тебя не похоже. — Я могу продать машину… — А, вот теперь я тебя узнаю. — И отослать деньги Люси в Никарагуа. — Ты что, серьезно? Джек не ответил. Он и сам не знал. notes Примечания 1 Мокрая спина — прозвище нелегальных иммигрантов из стран Латинской Америки, добиравшихся до США в утлых лодчонках. 2 Камилла — название урагана. — Прим. ред.